Хвала моему плохому зрению! Хвала стулу, подсунутому одним сукиным сыном на татами, когда некий молоденький придурок (узнаете? а в профиль?!) летел через другого молоденького придурка головой вперед, потешая весь зал! Трижды хвала, ибо с тех пор близорукие глаза разучились шарить по сторонам, рыская глупыми щенятами; а там, ближе, они и вовсе-то не понадобятся в обычном, обыденном смысле. Взгляд размазывается, теряя резкость, отказываясь видеть в упор даже Монаха метрах в трех от меня — так, сизое пятно с руками-ногами, и от пятна веет опасностью и страхом.

Для опасности далековато, для страха в самый раз.

Чей это страх: мой? его? людей, молчаливо сгрудившихся у подстилки с забытой едой?

Не знаю.

Зато я знаю, чем закончится история несчастного японца, на свою беду встретившего нопэрапон. Дело за малым: вернуться домой, переговорить с Димычем, отсекая лишнее, и уехать… уехать… Дело за малым.

Вот он, малый, стоит напротив, по колено в опасности и страхе.

Горе тем, кто соблазнит малых сих!… Горе! Это не Володька Монахов, это мишень с мордой лживого тигра в центре, это воплощенный лозунг: "Ваша задача

— выжить!" Ложь?… Нет, здесь и сейчас — правда! Мы выживем, Монах, мы, честное слово, выживем, только для этого придется потерпеть, стиснув зубы, и тебе, и мне… обоим.

Концентрические круги плывут, съедая тигриную морду… тигр, о тигр, светло горящий!…

Мишень превращается в зеркало.

Одинокая луна отражается в сотнях потоков; свет луны не разделен на множество призраков, это рябь на воде искажает сияние, дробя его на осколки. Убери воду — свет останется; ручей, озеро или крохотная лужица — свет останется, останется и отражение.

Луна смеется.

Утром, в нескольких километрах от железной дороги, по уши в реальности, разучившейся удивляться, — луна по-прежнему смеется.

ДМИТРИЙ

…Нопэрапон! Ну конечно же! Я почти дошел до этого сам, когда глядел на раскрытый трактат Дзэами. Приросшая маска, ставшая лицом. И сорвать эту маску, освободиться от нее человек способен только сам, сам — можно помочь ему переступить порог, но перевести под руки нельзя!

Вот только помощь эта… Все равно что вывинчивать запал из гранаты, разогревая его в пламени паяльной лампы! Но запал примерз намертво, и, кроме паяльной лампы, под рукой ничего нет, а вывинтить его надо обязательно, потому что к кольцу привязана проволочная растяжка, и кто-то вот-вот зацепит ее, дернет неминуемую смерть…

Я смотрел на Монаха с Олегом, застывших друг напротив друга, и мне было страшно.

За обоих.

Остальные тоже сидели тихо — казалось, даже не дышали.

Время насмешек кончилось.

И время разговоров кончилось.

А то время, которое осталось, облепило двух неподвижных людей вязким студнем — и никак не хотело отпускать.

Я видел, что Монаху тоже страшно. Что он боится самого себя — не дай Бог, повторится история с покойным Дагласом Деджем.

Но отступить, отказаться он не мог! Не мог! — доведенный до последнего рубежа на поводке из насмешек! Плевать, что ноги плохо слушаются, скрипят ржавые шарниры суставов, а дыхание сипло вырывается из горла, как после бессмысленной погони за подлым трамваем! Это все — мелочи. Ерунда. Чушь собачья. А правда иная: "Комплект высылается наложенным платежом в сумме

69.00 гривен (с учетом почтовых расходов). Поверьте, это очень небольшая цена за то, что содержится в комплекте! Оплата производится по получении на почте…" Это очень, очень небольшая цена, это волшебная палочка на халяву! Один попавший в цель удар — и все! Или проще: один удар, попавший в обладателя заветного мастерства (отобрать хотите, сволочи?… Не выйдет!), один-единственный тычок-толчок, и — сломанные пальцы или запястье! Ты этого хочешь, сэнсей? Ты не веришь мне? Тогда ударь — и убедись сам! Я не пойду вперед, я боюсь, что убью тебя. Я правда боюсь… я не доучился до конца. Ударь меня сам, сломай себе руку и убедись наконец!

Ну же?!

Олег как бы нехотя смещается чуть правее, еще правее, заставляя Монаха повернуться, нервно переступив с ноги на ногу, — и тут же, словно передумав, возвращается обратно.

Вот только на этом обратном шаге он незаметно (для Монаха незаметно, а мы-то со стороны все отлично видим!) оказывается на шаг ближе к своему… противнику? партнеру? ученику?

Кому?!

…Я уже, кажется, догадался, что задумал Олег.

…Я только все еще не могу понять, как он собирается это сделать.

Еще шаг влево — и снова едва заметное глазу приближение.

Взрыв!

Что я всегда любил наблюдать — это как мой соавтор работает ногами. Вот и сейчас: высокий, сильный удар в подбородок останавливается буквально в сантиметре от лица Монаха, успевшего лишь обалдело моргнуть, — и Олег снова вне зоны досягаемости. Физиономия у Монаха вся в песке, он начинает обиженно отряхиваться; раздражение в нем клокочет напропалую, но страх — страх убить, покалечить — удерживает на месте. Нет, он все-таки неплохой мужик, Володька Монахов, и его надо спасать. Что Олег сейчас и пытается сделать. Жаль, я ничем не могу ему помочь. Сейчас я могу только сидеть и смотреть, в десятый раз стуча по машинально подобранной деревяшке: пусть все обойдется, пусть…

— За дистанцией следи. — Тон у Олега уже совсем другой, отнюдь не насмешливо-скептический. Сейчас перед ним — его ученик. Ученику следует указать на ошибку, чтоб тот обратил на нее внимание и больше не повторял.

Кажется, до меня начинает доходить — как.

Монах машинально кивает, и тут же в ответ получает нагоняй:

— Не стой столбом! Работай!

— На соревнованиях ему бы уже штрафное очко за пассивность влепили, — тихонько бормочет Шемет.

Бормочет не для Монаха — для себя.

Монах начинает осторожно приближаться к неподвижному Олегу. Кажется, он на что-то решился. Точно! Пинок ногой — не достающий до партнера добрых полметра, если не больше. Ну да, тоже решил без контакта работать! Полметра промаха, полметра страха и весеннего безумия. И, как на встречный удар, Володька Монахов натыкается на улыбку: между «остановил» и «не достал» две большие разницы, как говорят в Одессе!

Насмешка достигает цели.

Монах кидается вперед.

Ближе.

Еще ближе.

Улыбка уходит в сторону. Олег перехватывает бьющую руку, «продергивает» Монаха дальше, мимо себя, за тающим призраком проклятой улыбки — и вдогонку звонко оглаживает ладонью Монашью лысину.

В реальном бою это означало бы: конец.

ОЛЕГ

…не отвлекаться, иначе я сойду с ума!

Зеркало, зеркало… свет мой, зеркальце, скажи: я ль на свете… ты в земных зеркалах не найдешь своего отраженья!

Между нами еще целая вечность. Между нами космическая бездна, на том краю которой леопарды уже выходят из пещер, драконы выбираются из черных речек, и Журавли Предков расправляют крылья… между нами еще есть зазор.

Полоска взрытого босыми пятками песка.

А индикатор опасности зашкаливает, красная стрелка дрожит… нет, иначе. Не стрелка — стрела красной, багровой вспышки остро тычется в сердце, намеком копошится в животе: «Опасность! Смертельная, последняя, срывающая двери с петель!» Совсем рядом болевая, боевая черта: шаг, другой — и все.

Совсем все.

Так было всего однажды, в вагоне метро, и по сей день, вспоминая, я до одури захлебываюсь опоздавшим страхом. Так было, и я боюсь, что сейчас будет опять: переход черты, ледяная пустота там, где еще недавно пряталась личность, жизнь и смерть становятся просто пустыми словами, смешными кубиками в песочнице…

Иду по краю.

Сизиф, я качу свой камень, вручную отдирая багровую стрелу от черты боевого безумия: это же Володька, Володька Монахов!… Помогает, но плохо.

Если б еще от него так не разило страхом… моим? его? Дагласа Деджа? — когда заезжий биток лоб в лоб столкнулся со стеной, со страшной стеной переплавленного самоуничижения, которое паче гордыни, столкнулся и понял в последнюю секунду — конец.

Володька, я отражаю тебя, но и ты отражаешь меня, как отражают удары; вот, видишь, чувствуешь — это я, я злю тебя, раздражаю, дергаю, потому что присохшую к ране тряпку сдирают одним рывком, с кровью, с болью, с задохнувшимся хрипом… Злись. Нервничай. Как злюсь и нервничаю я, чего не видит, наверное, никто.

Вру.

Все они видят, все понимают.

Уж кто— кто…

Свет мой, зеркальце… ох уж эти зеркала — вынутые души… отражая меня, наизнанку всего выворачивали, то дрожа, то звеня, добела обнажая и начерно…

Привычка — смотреть в бою мимо, вскользь, расплывчато.

Привычка — думать черт знает о чем, мимо, вскользь, расплывчато, потому что не думать не получается, а так… думать вскользь — все равно что не думать.

Володька, иди сюда.

Ну иди же!

Отразись…

ДМИТРИЙ

…Монах, споткнувшись, падает. Сперва на колени, а там и вовсе боком в песок. С испугом и одновременно — с плохо скрываемым торжеством оглядывается с земли на возвышающегося над ним человека. Ну конечно, контакт! Был контакт! Сейчас сэнсей должен схватиться за сломанные пальцы или вывихнутое запястье…

— Не лезь бычком. Понял, где поймался?

Монах ошарашенно кивает.

— Вроде…

Судя по тому, как Олег держит руку, с рукой у него все в порядке.

Во всяком случае, я очень хочу, чтобы было именно так.

Если мы все будем хотеть, чтобы было так, значит, так оно и произойдет, так случится и только так… Иисусе-спаситель, Аллах-акбар, Будда Вайрочана или кто там еще, кто слышит! — ведь я…

Почему— то обдает холодным ветерком: мои ли это мысли?

Сейчас — мои.

— Тогда вставай. Продолжим.

Что— то хрустит в моих пальцах.

Несколько мгновений я тупо смотрю на разломанную пополам деревяшку, по которой недавно стучал. Нервы, однако! Я ведь сам видел тех, на троллейбусной остановке… И Ленчик видел. Скашиваю взгляд в сторону. Черты Ленчика медленно, очень медленно расслабляются, превращаясь из японской маски в обычное лицо.

Стараюсь улыбнуться в ответ.

И кажется: вот сейчас губы треснут, кровоточа, от непосильного напряжения.

Не треснули.

Еще, наверное, не все, еще длится вопрос без ответа, но… Монах ведь писал в своем письме: «…Мерещится и вовсе чудное: будто у меня уже любое прикосновение — все равно что удар! Или не мерещится?… Нет, наверное, не любое. Сейчас вспоминаю: касался я все-таки людей время от времени — и ничего с ними не делалось. Зато когда хотел оттолкнуть, отодвинуть, когда злился…»

Так— то оно так, Володька, да не совсем! У всякого лезвия две плоскости. Тут ведь не только твое состояние, твой посыл важен -но и встречный! Важен противник! И совсем необязательно противник — это пьяный жлоб в подворотне или профессиональный боец на татами. Человек, стоящий у тебя на дороге в троллейбусе и не дающий пройти к выходу, — тоже противник! Ведь он мешает тебе сделать то, что ты хочешь. И собственный сын, стирающий (как ты тогда искренне полагал!) твою видеокассету. И Ленчик, пытающийся доказать, показать, намекнуть, что твое мнение о собственной крутости не соответствует действительности. Всякий, кто оказывает противодействие, — противник! «Ваша задача — выжить!» Противодействие должно быть сломлено. Если враг не сдается…

Эй, блондин-метабоец: а если противника нет?

— …Спокойней, не суетись. Давай-ка помедленней, лапками…

— Д-да… д-давай, — судорожный кивок Монаха. — Помедленнее.

— Поехали.

У меня создается странное впечатление: все, что сейчас произносит Олег, он произносит «на автопилоте». Нет, иначе. Сейчас слова — вершина айсберга, продолжение его самого, некие вербальные связки между движениями и состояниями, между ним и Владимиром, между возможным и невозможным…

В бою, там, где враг, он бы молчал.

Два человека прилипают друг к другу, их руки плетут сложную, неторопливую вязь, и в какой-то момент я ловлю себя на том, что невольно повторяю движения Олега.

Нопэрапон.

Ты гляди, а ведь Монах ожил!

— Вот так, нормально…

…А если противника нет? Если твой партнер хочет того же, что и ты сам? Не победить, не доказать, не воспрепятствовать — хочет помочь тебе?

Где тогда противник? Кого ломать, доказывая свое преимущество? Разобьется ли в кровь рука, если она не рушит, а лишь шлифует грубый гранит? Трогает резцом? Или пытается покрыть его слоем плодородной почвы — чтобы из скалы наконец проросли цветы…

Случается, что у истово верующих образуются кровоточащие язвы-стигматы на месте «Христовых ран». Психофизиология. Хоть слово это дико, но мне… Ты тоже уверовал, Володька. Ты стал одним сплошным убийственным стигматом, ходячей бейсбольной битой, пожарным багром с острым крюком на конце. Но только и ты, и твой блондин-наставник с кассеты забыли, что бейсбольной битой бьют по мячу, а не по голове. А пожарный багор не всаживают противнику под ребра: им растаскивают горящие бревна, чтобы спасти, а не отнять чью-то жизнь! Ты сам себя используешь не по назначению, Монах! Ты потерял себя. Вернись, верни себя себе, а мы поможем… если сможем.

Сдирай приросшую маску! Сдирай кроваво, болезненно, как выйдет! Дерево не может быть лицом!…

Вздрагиваю.

Что— то идет не так!

Через мгновение понимаю: Монах, не в силах переиграть партнера в спокойном ритме, начал ускоряться. И, как следствие, вновь «заводиться».

Или Олег снова его провоцирует?

Вряд ли: Олегу самому приходится ускориться в ответ, подстраиваясь к партнеру. Для него-то это обычный темп, а вот для Монаха… Ведь Володька сейчас сорвется! — движения опять становятся угловатыми, деревянными, в глазах появляется янтарный блеск…

Остановить!

Остановить их!

Кажется, та же мысль приходит в голову чуть ли не всем одновременно. Ленчик с Шеметом начинают вставать, я чуть запаздываю…

Мы все опаздываем.

Закончив очередной цикл (перехват-толчок-зацеп-толчок), Олег на миг делает паузу, чтобы партнер уразумел, что произошло, — но партнер уразуметь не успевает. Разгоряченный, раздосадованный собственными промахами, Монах не понимает: доведи Олег все до конца — он бы сейчас валялся на земле. Монах видит только одно: открывшуюся «дырку».

И радостно засаживает в эту «дырку» ногой.

Второпях.

С размаху.

Удар попадает Олегу в колено, и сэнсей неловко валится на бок.

ОЛЕГ

…лапки— тяпки, тяпки-лапки… два шага налево, три шага направо, шаг вперед и два назад…

Вы пробовали играть в лапки-тяпки с бейсбольной битой?

Отражайся, Володька, отражайся!… Вот так. Теплее, еще теплее… ч-черт, опять холодно! Знобит, морозит; пробирает страхом до костей. Ничего, страх — это ничего, это сейчас даже полезно: страх ударить, страх нарушить тоненькие ниточки, протянувшиеся от человека к бейсбольной бите… нет! — от человека к человеку. Вот где фантастика, вот где небылица-небывальщина… отражайся, Володька! Мы с тобой одной крови, мы с тобой… Ах, как просто, как чудовищно просто было бы послать все эти игры к едрене-Матрене, шагнуть за черту, заставив страх захлебнуться собственной гнилью, взорваться и проверить: эй, бита, багор или как там тебя — кто крепче?! Ведь я сейчас просто насилую собственную душу, заставляю себя думать, предлагать и отказываться, подталкивать к порогу и намекать на возможный выход; я устраиваю ему тренировку вместо боя, разговор вместо ругани, уважение вместо презрительной снисходительности, вместо топлива для пожара его болезненной сути, пищи для червя, пожирающего былого Володьку Монахова, — что я делаю?! Сейчас острие багра с размаху ударит в зеркало, и посыплются осколки, сверкающие грани, льдинки-сосульки, одной из которых вполне можно и горло перехватить, если прижмет…