Князь Джандиери слегка поклонился. Маловыразительное лицо его тронуло подобие улыбки, в мутно-зеленых глазах мелькнули искорки. Две; в каждом глазу по одной искорке, и вполне достаточно. Знающие князя люди сказали бы: Шалва Теймуразович очень доволен. Здесь тоже были люди, в некоторой степени знающие Шалву Теймуразовича, но они ничего не сказали.
Промолчали.
— Милейший! — Князь обернулся к извозчику, маячившему на козлах своего тарантаса в отдалении, в глубине переулка. — Свободен!
— Да шо вы такое кажете, ясный пане?! — забормотал извозчик, пожилой хохол с бульдожьими брылями вместо щек. — Да разве ж можно! Езжаем отсюда, барин, то ж не люди, то ж гайдамаки!..
— Свободен! — тоном, не терпящим пререкательств, повторил князь; и рука Джандиери, затянутая в тонкую лайковую перчатку, приподнялась в отстраняющем жесте.
— А може, жандармов кликнуть? А, пане ясный? Я быстренько, тудою-сюдою…
— Пшел вон, скотина!
Прозвучало как удар бича. Как «Аlle!», когда старый акробат с жестокостью мастера принуждает юную дебютантку ринуться в бездну. Насмерть перепуганный хохол всплеснул щеками, дернул вожжи — «Вьо-о! Вьо, зар-раза!» — и тарантас, вихляясь и дребезжа, покатился прочь.
— Ах, Раиса Сергеевна, Раиса Сергеевна! — Князь, словно извиняясь за грубость, пожал широкими плечами. — И все-то вам неймется, голубушка! Это вам от меня бегать надо, а не мне за вами… Мне с недавних пор тараканьи бега в тягость. Я нынче человек степенный, шагу лишнего от скуки не сделаю! А впрочем…
Князь Джандиери достал из бокового кармана табакерку — черепаховую, с инкрустацией. Откинул крышку. Взял щепоть табака, приложился трепещущими ноздрями.
Чихнул вкусно. — А впрочем, сами посудите: может ли отставной полуполковник, в прошлом, скажу без скромности, вполне приличный «нюхач», улежать на диване в нумере отеля «Эрмитаж», когда… Ведь не облачко — тучи над городом встали!
Концентрация эфирных воздействий, доложу я вам, просто ужасающая! Помню, девять лет назад, в Тифлисе, где мы совместно с ассирийцами…
И тут не выдержал Друц. Еще от рыбацких пещер он брел позади всех, понурив голову, и все жевал вслух болезненное: «Не могу кодлу прятать! От своих! Не могу!..» Смолкал; заводил снова. Длинные руки его болтались не в такт ходьбе, шляпу он потерял, не захотев возвращаться, поднимать; кожа приобрела пепельный оттенок, и хорошо было видно — двухдневная щетина на лице Бритого наполовину седая.
Перец с солью. Вот та соль, тот перец, видать, и сыпанулись горстями в душу таборного рома. Бросили к князю-жандарму:
— Ай, да ту на сан мро какоро, сан ту борзо джук-лоро!.. (Ты не дядя мне родной, ты собака легавая!) Не вынесло ретивое. Шепнуло Дуфуньке Друцу, лошаднику шалому: вон он, враг от роду-веку! Чего ждешь, дурак?!
Вот дурак и не стал больше ждать.
Идет дурак, в пляске каблуки стесывает:
— Ай, борзо джуклоро!.. Ай, кало рай! ( Черный барин. Основное значение:
«Начальник», «представитель власти») режь меня, ешь меня!..
Нож из-за голенища сам в ладонь рому прыгнул. Кнута с собой на этот раз не было, да и не радостно оно — кнутом, издалека-то! А нож — дело особое, нож режет, а ты врагу в самые глаза заглядываешь: ай, баро, сладко ли?!
Когда и ударил — того Федор приметить не успел.
Зато князь приметил. Сплясал ответную: тут взял, здесь толкнул, там поправил.
Рухнул Друц на коленки, зашипел гадюкой от боли. Руку сломанную к груди прижал, нянчит, баюкает.
Больно Друцу.
Стыдно Друцу.
А князь ножик оглядел брезгливо. Кинул в сторонку:
— Глупо. Крайне глупо, господин Друц. Он же Франтишек Сливянчик, бродячий цирюльник, он же Ефрем Жемчужный, кузнец из Вильно, он же Бритый, если я не ошибаюсь. Пятьдесят шестого года, вероисповедание не определено. И все равно — глупо. Я…
Друц ему с земли в ноги кинулся. Здоровой рукой, телом, яростью-бешенством. И опять самой малости не долетел: упала лайковая перчатка рому на затылок.
Гирей пудовой.
Затих ром в пыли.
— Глупо. А вы, вы-то куда, молодой человек?! Раиса Сергеевна, ну хоть вы ему… скажите…
Подошел Федор к князю-жандарму. Неохота драться, а надо. Чего он, в пальто, Друца обидел? Чего он, рыжеусый, за нами шарится? Чего на извозчике?!
Чего они все на нас взъелись?!
Вынул Федор кулак из груди, который вместо сердца был; замахнулся в сердцах.
Ударил наотмашь. А князь возьми да и поймай кулак в ладонь.
Сжал сердце Федорове мертвой хваткой:
— Голубчик! Зачем?! Не скрою, поначалу вы показались мне куда умней!..
И не договорил. Удивился. Потому как вырвал Федька кулак из тисков. Встал напротив: ты большой, и я большой, ты старшой, и я не младший…
Лови плюху! …Как у забора очутился — не понял. Только в груди нет больше сердца, а в башке сквозняк долгожданный гуляет. Хорошо Федору. Если вставать не пробовать — совсем хорошо. А если пробовать — тогда плохо.
Потому как не встается.
Ноги отнялись.
Одно осталось: ползти помаленечку. Туда, где Княгиня каменным истуканом ждет.
Туда, где проклятый князь к Княгине близко-близко подходит. Перчатку оттирает — видать, об Друца с Федькой измаралась.
— Раиса Сергеевна! Вы же умная женщина… Акулька! Куда, дура девка?! Куда?!
Прыгнула между двумя третьей-лишней; «И-и-и-и!» — завизжала тоненько. Будто Шалву Теймуразовича визгом девчачьим остановишь. Поморщился князь. Взял Акульку двумя пальцами за плечико, развернул.
— Милая! Угомонилась бы…
Только и показалось Федору: за плечом у Акульки — встали. Не Друц с Княгиней.
Чужие; незнакомые.
Переглянулись чужие из-за плеча, которое князь Джандиери двумя пальцами… кивнули друг дружке.
— Ай, да кон а вэлло, гран традэло!.. Слышите? Это рыба-акулька поет.
На два не-своих голоса. …Городовые — они уже потом примчались. Их извозчик вызвал.
XII. АЗА-АКУЛИНА или ПОД КРЫШЕЙ КНЯЗЯ САМОГО!..
Неужели ты держишься пути древних, по которому шли люди беззаконные, которые преждевременно были истреблены, когда вода разлилась под основание их?
…Добро бы мы с Федькой, а тут и Друц с Княгиней едва рты не разинули! Мы его, понимаешь, убить-зарезать хотели, бились смертным боем, а он — нате вам:
"Руки прочь от моих друзей! Не сметь! Мы подверглись нападению! Да, скрылись!
Да, вон за тем углом…" Да где ж такое видано, чтоб маги у князя жандармского в друзьях ходили?! Кто поверит?! Кто проверит?! Вот мы и не поверили. А двое городовых — и подавно.
Только верь не верь, а против княжьего слова не попрешь! Переглянулись городовые; потопали как миленькие за угол, куда князь им указал.
Один задержался, спросил:
— Может, господина… э-э-э… рома — в больницу доставить?
А князь ему так это ручкой:
— Не извольте беспокоиться, голубчик. Сейчас мы поедем ко мне в отель, и я сам вызову врача. А вы идите, идите и постарайтесь честно исполнить свой долг!
Козырнул городовой, шашку на боку придержал — и за угол, рысцой.
Долг исполнять.
А князь уж извозчика обратно кличет. Благодарит за заботу; целковый на водку отваливает. Велит хохлу щекастому в самом скором времени второй тарантас пригнать. Чтоб все, значит, влезли. Выходит, нам теперь куда ни кинь, всюду клин. Бежать вроде как неловко — да и Друц весь побитый-поломанный, куда ему бежать! А князь стоит, смотрит на нас выжидательно. Молчит.
И мы молчим.
На князя поглядываем, на пролетки, что рядом остановились.
Потому как ничего хорошего от князя жандармского нам, магам в законе, ждать не приходится. Небось каверзу какую учинить решил! Хотя какую уж тут каверзу?! Сдал бы нас городовым, изложил правду-матку — вот и вся каверза. Может, не так страшен черт…
— Похоже, ваша светлость не оставили нам другого выбора, кроме как воспользоваться вашим любезным приглашением. — Княгиня, она всегда первой начинает.
Норов у нее… характер называется.
— Очень на то похоже, — кивает в ответ князюшка. — Молодой человек, помогите господину Друц-Вишневскому сесть в пролетку. Мыс госпожой Альт-шуллер поедем впереди, а вы — за нами.
И на меня вдруг глянул. Странно глянул… уважительно, что ли? Князь! На меня!
Уважительно?! Смехота! Ой, а ведь это я его только что ногами пинала, да еще ножиком у локтя порезала!
Я ли?
Словно затмение чувств на меня нашло. А только встал заместо Друца с Рашелькой у меня за спиной фертик незнакомый: собой чернявый, усики-стрелочки, рубашоночка белым-бела, с кружевами, навроде фартушка у горничной. И от рук-ног того фертика ко мне шелковые ниточки протянулись — будто к тем куклам, что в балагане на набережной видала. Тут фертик как пошел мною князя полоскать! А с ним рядышком еще один вприсядку скачет. Ром, по всему видать; только бородатый он, ром-то, махонький, на Друца не похож ну ни капельки! И норовит мне в ладонь ножик всунуть — мол, руки-ноги хорошо, а ножиком куда сподручнее! Всунул-таки; исхитрился. Дальше уж не помню ничего: эти двое за меня, почитай, все делали. А князь от нас троих отмахивался-отмахивался — где отмахался, а где и не очень!
Вот сейчас как осерчает…
Нет, не осерчал.
Короче, помогли мы с Федькой Друцу подняться, а в пролетку он уже сам забрался.
И мы поехали.
В отель.
Хорошо хоть, не в тюрьму!
Интересно, отель — это навроде меблированных комнат? Только для князей? Ладно, скоро сама увижу.
Едем.
Замечаю: Федька на меня искоса зыркает. Но не так, как князь, — по-другому.
— Здорово ты ему врезала! — шепчет зачем-то.
А глазищи прям-таки сияют двумя пятаками начищенными. Под левым, между прочим, фингал свежий цветет-наливается… Видный у нас парень Федька-то. Да никак он в меня втюрился! И не во сне срамном — наяву! Взаправду! Ай-да я, ай-да рыба-акулька! Хотела ему сказать что-нибудь такое-эдакое, жару подбавить — да только тут оказалось, что приехали мы.
В отель-невидаль.
Вот как, оказывается, настоящие господа живут, которые летом пальто носят! Это мне после Кус-Кренделя любой кабак дворцом казался; а тут… То-то Княгиня дорогой все нос морщила!
К дверям ступеньки мраморные ведут, а сама-то дверь — высоченная, на солнце сияет, ручки жар-птицами горят! — и дяденька в мундире уж спешит ту;. дверь перед нами открыть, да с поклоном… То есть не перед нами, конечно, а перед князем Джандиери. Нас-то он едва увидел — прямо позеленел весь, лягухой болотной. И князю эдак тихохонько, на ушко:
— Your Highness! Excuse me, but are these people yours? А вместо князя ему Княгиня в ответ:
— We are not people of His Highness. But we're prince's guests. Does something confuse you? И я рядышком голос подаю:
— Гости мы, гости! Пропускай в отель! И Друц с пролетки, наземь слезая:
— К вам приехал ваш любимый, ай, Друц-Вишневский дорогой!
Дяденька перед нами дверь распахнул вдвое шире, чем перед князем! Еле сдержалась я, чтоб этой жабе в мундирах язык не показать! В общем, задрали мы носы и вошли в отель.
ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХЗагляните в глаза швейцару, чопорному и одновременно предупредительному человеку. Загляните — не пожалеете! Вот: …гудок. Огромный белый пароход подходит к пристани. Матросы бросают портовым служащим канаты-чалки, с высокого борта опускается трап, и по нему начинают двигаться пассажиры. Чемоданы пестрят разноцветными наклейками далеких портов, источая едва уловимый аромат моря, пальм, восточных пряностей и невиданных диковин.
Может быть, когда-нибудь…
***Вот уж где век бы жила!
Зал чистым полем раскинулся, вместо травы сплошь коврами выстлан. Окна в два человечьих роста, текут водой родниковой — сразу и не заметишь, есть в них стекла, нет ли! Под потолком лампада в сто пудов, из червонного золота, с хрустальными бирюльками. На стенах — картины в золоченых рамах: еда разная нарисована, закуска-выпивка. Видать, для пущего аппетиту постояльцев. А наверх две лестницы уходят, тоже мраморные, а на тех лестницах опять ковры бордовые, и прибиты те ковры к ступенькам прутьями медными — иначе сопрут, должно быть.
Отель не отель, народишко всякий случается.
Сбоку стойка деревянная, за ней еще один дяденька скучает, тоже в мундире и в фуражке.
Князь ему на ходу:
— Врача в мой нумер. Быстро.
Дяденьку в мундире как ветром сдуло.
А мы себе наверх ковры топчем, вслед за князем жандармским. Поднялись на второй этаж. Тут мне ка-ак поплохеет! В глазах темным-темно, и даже не столько в глазах, сколько в ушах. Как час назад у пристани. Давит отовсюду, ухи пробками заложило, в голове пауки копошатся, за паутинки тянут, а паутинки те к зубам моим приклеены. Зубы ноют — аж жуть, выть хочется! Я и вою про себя. Уже не до роскоши мне, и не до Федькиных взглядов, и не до того, о чем там Княгиня с князем меж собой разговаривают, тем паче что все равно ничего не слышу! Присесть бы где-нибудь, а лучше — прилечь; только негде. Да и нельзя — нам с Федькой дядьку Друца волочить надо, ему-то всяко хуже, чем нам!
Не помню, как в нумере окаянном, княжеском оказались. Друца на диван сгрузили, гляжу: стул здоровенный, со спинкой. Сиденье мягче перины, и такие штуки по бокам, чтоб руки класть. Надо бы позволения спросить — а язык не слушается! .Когда оно бывало, чтоб я слова вымолвить не могла?! В общем, я на этот стул плюх! Без разрешения! Руки на штуки приспособила — сижу. Очухиваюсь. Вокруг вата ватная, голоса в ней тонут, тени кругом смутные бродят — сплю я? Не сплю?
Помрачение нашло?! А, ладно, все равно! Лишь бы не трогали, лишь бы идти никуда не тащили. Может, пройдет?
Тогда, на пристани, ведь прошло же…
Ап-чхи-и-и!
Это мне в нос едкой заразой шибануло! Я аж на стуле подпрыгнула! Разом вату из ушей долой, и в глазах просветление. Глядь: передо мной трупарь стоит! Король Крестовый! И склянку вонючую в нос тычет.
Я орать привычная, у меня оно первым делом наружу идет! Мне ведь что подумалось: померла я, наверное, а трупарь меня подымать явился, над мертвой издевки строить! Вон и зелье колдовское в нос сует…
Только проморгалась я, прооралась, смотрю — а это и не трупарь вовсе. Даже и не похож. Вот ведь примерещится! Доктор-то он доктор, да другой. Моложе едва ли не вдвое, и без стеклышка в глазу, и одет иначе, и… короче, ни капельки не трупарь! А склянкой вонючей он дуру девку в чувство приводил.
Привел на свою голову.
Доктор от меня попятился, пот со лба залысого утер платочком, а дальше спрашивает:
— Вы, голубушка… я так понимаю, вы пришли в себя?
— Пришла, — говорю. — Спасибочки! И язык меня слушается, пуще прежнего! Может, он тоже маг, доктор этот? Молодой, видный… ну почему, почему Федька в нашу сторону не смотрит?!
— Вот и отлично, голубушка, я очень рад. И не надо больше кричать, нам это вредно. А теперь я, с вашего позволения, займусь другим пациентом.
Позволения моего он, ясное дело, ждать не стал, а направился прямиком к Друцу.
Хороший доктор. Мне он сразу понравился, не то что этот… Валерьяныч! Как вспомню, так вздрогну! Этот Друца быстро вылечит! А потом…
А что -потом?
— Ты чего орала-то? — А Федька, оказывается, подглядывал! Вот, рядом примостился, на скамеечке с гнутыми ножками. Крепкая, должно быть, скамеечка, под Сохачем камни крошатся!
