Они намеренно усложняют свою задачу, чтобы потом постепенно выходить из лабиринта хитросплетений, порожденных их неудержимой фантазией.
Тема творчества и связанный с нею комплекс проблем являются центральными в романе. Причем понятие «творчества» трактуется здесь авторами многозначно. Это не только принадлежность к миру искусства и культуры, созидание чего-либо, но и просто способность вложить душу в то, что ты делаешь. Бесспорно творческими натурами можно считать талантливую актрису Рашель Альтшуллер и ее «крестника» поэта Федора Сохатина. Но не меньше творческого задора и в цыгане Друце, тонком ценителе и знатоке лошадей, и в его «крестнице» Акулине, ставшей ученым-биологом. А «гений русского сыска», полковник Шалва Джандие-ри? Разве его служение Закону — это просто бесцельная трата времени, а не постоянный поиск новых и новых ходов в бесконечной игре «в сыщиков и воров»?
Видно, что оппозиции «искусство-ремесленничество», «учитель-ученик» в последнее время все больше и больше занимают Г. Л. Олди. Об этом интересе говорит и недавно вышедший роман «Нопэрапон». Еще пушкинский Сальери утверждал, что он «ремесло поставил подножием искусству»:
Я сделался ремесленник: перстам
Придал послушную, сухую беглость
И верность уху. Звуки умертвив,
Музыку я разъял, как труп. Поверил
Я алгеброй гармонию.
И вот он, усердным прилежанием достигший мастерства и добившийся признания, мучительно завидует «гуляке праздному» Моцарту, получившему гений от рождения. В «Маге» наоборот. Моцарты-"крестники", обретающие магические способности вдруг, сразу, через обряд «крещения», оказываются гораздо менее самобытными и интересными в плане творчества, личностями, чем трудяги-сальери.
Для настоящего Учителя всегда было наибольшим счастьем, когда Ученик превосходил его, поднимая преподанную науку на новый уровень мастерства. Ученики в «Маге в законе» питаются крупицами, объедками со стола Подлинной Магии. Ни один из них не достигает уровня Учителя. Сравним Рашку-Княгиню и Федора Сохача. Первая и певица, и музыкант, и танцовщица, и поэтесса. Второй — почти только поэт. Пусть хороший, прекрасный поэт, но не больше. Нет полного слияния с природой и у Акулины, ученицы Друца. Однако и сами Рашка с Друцем не превзошли своих собственных наставников в магии. Да и можно ли назвать магию героев романа Искусством, творчеством в полном смысле этого слова? Уж какая-то она очень и очень заземленная. Это вам не Морганы и Мерлины. Полон горького отчаяния рассказ Духа Закона о былых временах, когда жили подлинные Маги-титаны. Измельчание грозит всему, бьют в набат Олди, превращая свою книгу в роман-предупреждение.
Пора опомниться, покончить с дилетантизмом во всех сферах человеческого бытия, вернуть в них дух творчества.
Важной особенностью «Мага в законе» следует признать и то, что здесь, как ни в одной предыдущей книге соавторов, много места отводится лирике. Любви. Вероятно, опыт «Рубежа» не прошел даром для Д. Громова и О. Ладыженского. Если раньше лирическая тональность в их сочинениях достигалась, на наш взгляд, прежде всего за счет включения в ткань повествования всевозможных философских отступлений, размышлений, поэтических текстов, то здесь мы имеем дело с подлинной лирикой, начинающей звучать тогда, когда речь заходит о любви Мужчины и Женщины. Герои «Мага» любят и любимы. Нелегок путь каждого из них к постижению и осознанию Любви. Мечется на грани Закона и Беззакония Шалва Джандиери, разрываемый противоречием между чувством и долгом. Удивляется Рашка-Княгиня, ловя себя на том, что она с нежностью думает о своем муже, с которым ее связали обстоятельства и который еще недавно был одним из главных гонителей «мажьего племени». Умиляет тихая нежность в отношениях супружеской пары Сохатиных. И поражает готовность любящих пожертвовать всем для любимого.
Несмотря на отсутствие откровенных постельных сцен, в романе много эротики. Иные страницы буквально пропитаны ею. Взять хотя бы навязчивый кошмар Рашки-Княгини о бале в Хенинге, рефреном повторяющийся на протяжении всего повествования. Или ее же мини-концерт в «Пятом Вавилоне». А грезы Федора и Акулины перед их выходом в Закон? Все это эротика в высоком, чистом понимании этого термина. Без примеси вульгарности и цинизма. И ее присутствие придает роману дополнительную достоверность. Авторы тонко уловили дух, содержание эпохи. Ведь начало XX века в культуре прошло под знаменем эротизма. Стихи Бальмонта и Северянина, проза Андреева и Мережковского, иллюстрации в «Ниве» и «Аполлоне», романсы Вертинского, открытки с изображениями «парижских красавиц» — все это дышит чувственностью, жаждой жизни и наслаждений. И в то же время здесь ощущается некий надлом, обреченность. Вот эту двойственность и сумели передать Олди в «Маге в законе».
Переходя к характеристике образной системы романа, стоит отметить, что в нем при чисто криминальном сюжете нет «правых» и «виноватых». Никто не обладает истиной в последней инстанции. Читатель, взявший в руки «Мага» в надежде на встречу с очередной порцией «бандитско-воровского» чтива с острой приправой из мистики и волшебства, может горько разочароваться. Никто не предложит ему здесь криминальных разборок с применением запрещенного оружия (хотя в конце первого тома и можно найти нечто подобное). Все маги-преступники — люди в высокой степени «интеллигентные» и симпатичные. И противостоят им интеллектуалы и красавцы жандармы. Так и должно быть. В этом правда жизни. Это только в старых книжках о «пламенных революционерах» жандармов изображали или тупицами и грубиянами, или хитроумными иезуитами.
Каждый из героев романа обладает своими, присущими только ему индивидуальными чертами. И все же есть у персонажей книги нечто общее. Эпоха, в которую они живут, властно накладывает на них отпечаток. Все герои находятся в каком-то напряжении, действуют на надрыве, на нервах. В них нет спокойствия и умиротворенности.
Четверка главных героев книги делится по возрастному принципу на две пары: маги в законе, «крестные» Рашель и Друц — и их ученики, «крестники» Федор и Акулина.
И если в первой паре ведущим показался женский образ, то во второй большую идейную нагрузку несет образ мужской.
Рашель, по нашему мнению, одно из лучших и наиболее удавшихся действующих лиц «Мага в законе». Сюжетная линия, связанная с нею, тщательно продумана и разработана до мелочей. Это страдающий образ. Авторы показывают, как из гадкого утенка вдруг рождается черный лебедь (несмотря на «бубновую» масть). Рашель — женщина до мозга костей. Не случайно от товарок по каторжному бараку она получила уважительное прозвище Княгиня. Дама Бубен относится к тому, теперь, к сожалению, уже редкому типу женщин, о которых Некрасов сказал, что «грязь обстановки убогой к ним словно не липнет». Рашель выглядит по-царски в любых условиях: будь это разбойничий притон в глухой тайге или помещение морга, номер в дешевой гостинице или великосветский бал.
«Ты всегда знала о себе: я сильная. Всегда: в деле, на каторге, в кус-крендельской глуши. Знание было простым и в некоторой степени раздражающим».
Сильная — да. Но счастливая ли? Существование Рашели в первом томе показано бездумным и бесцельным. Она как бы живет предчувствием грядущих событий, ожиданием перемен, которые врываются в ее жизнь после переезда в Харьков.
Мятежная душа наконец-то успокаивается. Женщина обретает то, к чему она подсознательно стремилась всю жизнь: твердое плечо, о которое можно опереться и в которое можно поплакаться, уютное семейное гнездо, стабильное социальное положение. Необходимость в «эфирных воздействиях» отпадает сама собой.
Чародействовать теперь приходится лишь иногда, чтобы не потерять квалификации. И показательна трансформация, происходящая в сознании Рашели. В финале, когда озверевшая толпа грозит тому, что ей стало дорого (мужу, падчерице, имению, друзьям), Княгиня забывает об инстинкте самосохранения и идет на последнюю жертву, не задумываясь о последствиях.
Под стать такой Женщине должен быть и Мужчина. Конечно же, им не мог стать Друц-лошадник, хотя ряд сюжетных ходов первой книги давал читателю повод надеяться именно на такой исход. Но Друцу так и не удается стать ровней Рашели.
Возможно, причина этого кроется в особенностях воспитания героя и героини, вернее, в различии сфер, где привыкли они вращаться. Если обычной средой общения Дамы Бубен был высший свет, то Друц имел дело преимущественно с босяками и конокрадами. В одной упряжи они стали бы конем и трепетной ланью.
Отчасти годился на вакантное место второй половины Княгини ее «крестник» Федор Сохач. Это натура тонкая и возвышенная, умеющая глубоко чувствовать и переживать. Не случайно он становится известным поэтом. Хотя в этом скорее всего заслуга не его самого, а его «феи-креетной», поделившейся с ним частью своей артистической личности. Федор наделен в романе большой долей сексуальности, или того, что латиноамериканцы называют «мачо». В него влюбляются почти все женщины и испытывают некоторую симпатию мужчины (не исключение даже Шалва Джандиери).
Да, Рашель могла бы связать с ним свою судьбу. Подобные мысли посещают ее на протяжении второй книги «Мага», отголоски этой душевной борьбы слышны и во втором томе романа. Отношения пары несколько выходят за рамки «родственных», что авторы объясняют воздействием обряда «крещения». И Федор, уже будучи женат на безумно любящей его Акулине, где-то в глубине души хранит образ не Рашели-крестнрй, а той сатанински привлекательной женщины, которая пела в «Пятом Вавилоне», и являлась ему в «срамных» снах.
Все же Даме Бубен нужно было не это. Одними плотскими утехами она бы не удовольствовалась. Ей необходима была Любовь-поединок, Любовь-борьба с человеком, который бы смог подчинить ее и укротить.
А в Федоре отразилось слишком много ее собственного "Я"…
V. ИСТОРИК или КОЛОДА ДЛЯ ГЭНДАЛЬФА
…есть гонители, но есть и гонимые.
И тут мы погружаемся в еще один слой романа — в слой фэнтэзи. Маги! Одно слово чего стоит! Знаковое слово, бикфордовым шнуром взрывающее глубинные пласты контекста и подтекста. Мудрые Гэндальфы с белыми бородами при жезле и мантии, вокруг — свита из эльфов-цвельфов вкупе с гномами и прочими феями. Тут читателя, к Толкиену и его эпигонам сердцем прикипевшего, ждет, пожалуй, наибольшая неожиданность. Да что там неожиданность — шок! Жесточайший, с ног сбивающий, кидающий в ступор. Маги в каторжном бараке, маги с бубновым тузом на грязном армяке!
Впрочем, почему бы и нет? Время идет, царства-государства сменяют друг друга, вместо сгинувшего в веках Арнора пришла все та же Российская империя. А маги…
Вот тут-то самое время поймать самого себя за руку. Уж здесь-то можно и без сравнительно-исторического анализа обойтись, ибо магов — настоящих, а не языческих колдунов с шаманами! — в России начала века уж точно не было.
Разгулялась у почтенных авторов фантазия, на радость читателю. Внимай — и трепещи!
Фэнтези!
Не спорю — не было магов в империи Российской. И «закона» мажьего не было. Зато имелось нечто другое, весьма и весьма сходное. Не буду вновь поминать старообрядцев и язычников, а также сектантов всех мастей, ушедших в свой «закон», готовых за него звенеть кандалами хоть до Сахалина. И социалистов, от мирных проповедей к бомбистским комплотам перешедших (эсэровская Боевая организация Гершуни-Азефа — не тот же «закон»?!). Действие рождает противодействие, силе гонителей неизбежно противостоит хитрость гонимых.
Попалась мне как-то редкая статья редкого автора на редкую тему: нищенские кланы на Западной Украине. Ох как похоже! И ритуалы, и культы тайные, и жертвоприношения на лесных полянах, и строгие ранги старшин, и даже своя доморощенная каббалистика. Не говорю уже о столь ярко и выпукло описанных в романе цыганах, тоже от властей тогдашних немало претерпевших!
Вот он, второй урок! Слепая власть, слепо разящая невинных, множит число врагов.
Множит — и толкает их в объятия друг другу. Этого в романе почти нет (почти, ибо связь мажьего «закона» с цыганским проглядывает весьма отчетливо). Но все еще впереди. В реальной истории вполне реальные «сицилисты» успешно кооперировались с уголовным «дном», с сектантами и старообрядцами — и с теми же гонимыми цыганами. «Единица — ноль!» — восклицал партийный поэт Маяковский. Но из гонимых единиц и двоек (шестерок, семерок и восьмерок всех мастей) складывалась колода, о которую вначале затупился, а после раскололся меч Российской империи. А мы на исходе нашего горького века только удивляемся, отчего это в феврале 17-го Государя нашего законного, в Успенском соборе на царство венчанного, никто поддержать не захотел?
Вот и не захотели — сложилась колода!..
VI. ФИЛОЛОГ ппп САВЛ ДЖАНДИЕРИ
Вот тут и выходит на сцену жандармский полуполковник Шалва Теймуразович Джандиери. «Он стоит перед тобой. Смуглый, широкоплечий красавец, одетый почему-то в цивильное».
Джандиери, как и Рашель, очень цельная личность. Это пример служения одной идее.
И, однако, господин полуполковник не монолитен. Он повторяет путь библейского Савла-Павла (случайно ли созвучие их имен: Шалва — Савл?). До тех пор, пока маги были для него абстрактной угрозой государству, он был их ревностным гонителем, ничуть не сомневаясь в правильности и целесообразности своих поступков.
Джандиери разворачивает бурную деятельность, изобретает бесчестный (цель оправдывает средства) путь искоренения «мажьего племени». В первом томе он — человек-машина, зловещий призрак из прошлого Дамы Бубен. Столкновение с Рашелью производит в его душе такой же переворот, как и у Княгини. Джандиери становится человечнее, он начинает задумываться о том, что истребление магов было ошибкой, нарушает равновесие в природе. Репрессиями делу не поможешь, нужно изучать необъяснимые явления природы. Но одно дело — понять это разумом и совсем другое — принять всем сердцем. Шалва прошел слишком долгий путь жандармского офицера, чтобы, подобно Савлу, мигом превратиться в Павла. Он оказался в жизненном тупике, о чем свидетельствует его исповедь «Записки слепого Циклопа». Не случись в финале трагедии, кто знает, как сложилась бы дальнейшая судьба Джандиери.
Для понимания этого образа важен сопутствующий ему образ облав-юнкера Павла Аньянича. Судьбы их схожи до мелочей. В романе не показана молодость Шалвы Джандиери. О ней мы узнаем из его записок. Однако на примере Аньянича можно судить о том, каков был Циклоп в юности. Молодой человек проходит тот же путь, но с ускорением и с возможностью не повторять ошибки Джандиери. Это как бы «альтернативный» Шалва Теймуразович. К умозаключению о необходимости прекращения террора против магов облав-юнкер приходит, еще не став полноценным жандармом.
Как и Джандиери, Аньяничу открывает глаза Рашель. Сцена объяснения с ней юноши во время бала — один из самых сильных в эмоциональном плане эпизодов в «Маге»:
"— Эльза Вильгельмовна!
И тут мальчик в лазоревом мундире произнес нечто, возможное в его устах не более, чем выход в Закон учеников без учителей:
— Я восхищаюсь вами, Эльза Вильгельмовна! Я искренне восхищаюсь вами! Выслушайте меня! Полагаю, власти заблуждаются в своем вечном стремлении искоренить, вместо того чтобы изучать и использовать!
