При наличии четко сформулированной творческой задачи этот вопрос не должен писателя беспокоить. Да, здесь элементарно скатиться в то, что высмеивал Тимур Шаов: «Он обдал ее жаром горячего юного тела, и она аж вспотела, так тела его захотела». Вот эти жуткие описания эротических сцен – конечно, катастрофа. Видно, что автор ужасно стесняется, как недоросль на площади, но ему сказали: НАДО – и он пишет. Вся эта «твердеющая плоть» – набор штампов, которые лепятся куда угодно. Пробуйте, ищите. Описать физиологию очень интересно – если найти неожиданное решение эпизода.

Помнится, когда мы писали повесть «Ваш выход», надо было решить ситуацию: как описать эротическую сцену в пустом театре, учитывая, что и женщина, и мужчина под влиянием психических искажений. И мы нашли решение: она становится перед мужчиной на колени, начинает расстегивать ему брюки, а он перед этим снимает пояс и делает петлю… Внимание читателя мгновенно идет на петлю. И вся эротика приобретает искаженный, опасный, маниакальный характер. Цель достигнута. Можно ничего лишнего не описывать – мы, кстати, ничего и не описывали. Расстегивание брюк – а у него петля-ремень в руках. Занавес. И не надо уточнять, что у него было под брюками, и какое у нее при этом было выражение лица. Это не принципиально.

Поймите, что вы хотите сказать, какую задачу преследуете – и пишите.

– То есть, все зависит от цели?

Олди: Конечно. От цели, от идейной составляющей, стилистики романа. То, что уместно в одном варианте, будет неуместно в другом. И не потому, что пошлость или порнография – просто диссонанс всему остальному. У Куприна в «Яме» есть пошлятина – хоть чуть-чуть, на кончик ногтя? Нет. А ведь публичный дом…

Кстати, товарищи фантасты, читайте больше Куприна и Чехова, Бёлля и Ремарка, Золя и Мопассана – ей-богу, там есть чему поучиться. Кстати, в фильме «Яма» по Куприну – бордель, и с утра дамы разных форм и габаритов постоянно бегают полуобнаженные, занимаясь туалетом или бездельничая. Через минуту наготу перестаешь воспринимать. Настолько обыденно… Сразу чувствуется: для них тело – станок, средство производства. Ну, встала с утра, лень одеваться человеку. Огромное количество плоти не вызывает никаких эмоций, кроме нужных режиссеру. Куча мяса в доме. Вот когда они к вечеру одеваются, готовясь к приходу гостей, это эротичнее в тридцать восемь раз, чем то, как они умываются над тазом, свесив голые груди.

Главное, найти решение. Остальное приложится.

– Что делать, когда возникает конфликт между характером героя и его ролью в тексте? В какой-то момент получается: характер таков, что выполняемая роль ему противоречит.

Олди: Это ваш большой минус, если так произошло. Значит, вы герою придавали черточки и характеристики наугад, они не имели отношения к стратегическим задачам произведения. Понимаете? Вот, я начинаю создавать образ д’Артаньяна. Констанция Бонасье, как любовница, осада Ля Рошели, подвески королевы – ну, фабулу я продумал заранее. Герой, но не вполне «без страха и упрека», лукав, но предан друзьям, способен обмануть, но не подл, храбр, но рассудителен… И вдруг я поперек задуманного, вопреки логике намеченного поведения начинаю делать резкие повороты: он бежит с поля боя, он труслив, он молит о пощаде, продается за большие деньги кардиналу… К середине я понимаю, что у меня даже не граф Рошфор получился, а галантерейщик Бонасье при шпаге. Задумал одно, вышло другое. Остальная троица мушкетеров от такого дружка нос воротит.

И сижу я, удивляюсь посреди романа: как же так?

Надо с самого начала знать, каков герой. Надо представлять комплекс его черт и характеристик. Я ему не могу придать черты, противоречащие моим же стратегическим задачам. Характер героя складывается у вас в голове, стержень выясняется заранее. Да, многие эпизоды, работающие на характер, придумываются по ходу дела, но общую канву мы в принципе уже знаем.

Контрвопрос: вы, когда пишете, в курсе, чем дело закончится?

– Не всегда.

Олди: Вот мы так и подумали. Собственно, с этой проблемой все и связано.

– А если герой, которого я задумала второстепенным персонажем, оказывается настолько ярок и интересен, что затмевает главного?

Олди: И это вам минус. Вы не отошли от сцены в сторонку, как режиссер, и не посмотрели на всю сцену целиком. У вас Отелло душит Дездемону, трагический эпизод, пик предательства Яго, а рядом по сцене бегает третьестепенный слуга – настолько яркий, что зритель даже не смотрит, кто кого там душит! Значит, убрать этого слугу в кулисы!

– А не сделать ли сюжет таким, чтобы слуга оказался на первых ролях?

Олди: И опять беда в том, что вы не знаете, чем у вас закончится роман. На середине романа я вдруг переменю в принципе весь сюжет, сломаю хребет произведению, лишь бы вывести третьестепенного слугу на первые роли! Как это возможно, если я заранее продумал стратегию текста? Я знаю, куда еду – из пункта А в пункт Б. И вдруг передумал на середине дороги: не съездить ли на Канары? Если вам так уж понравился ваш побочный персонаж, напишите другую книгу про него – кто вам мешает? Ваш роман – это композиция, сложная, полифоническая, сотканная из героев, из их поступков, из декораций, из музыки за кадром, из кучи факторов, которая должна привести к кульминации и развязке, которую вы задумали заранее.

И вдруг – ах, какой слуга, поехали в обратном направлении!

– Но суть в том, что все-таки иногда выходит не по воле автора…

Олди: Не выходит. Частенько у нас на Пушкина валят: ишь, Татьяна какую шутку уткнула, убежала от поэта… Классик пошутил, а мы всерьез взяли на вооружение. Исполняя пьесу для фортепиано, можете ли вы на середине ее переделать в квинтет для струнных? – или ввести дополнительные маракасы, потому что вам понравилось, как в кулисах ими стучал помощник осветителя…

– Можно ли через внешний план показать внутренние изменения героя? Человек находится в небольшом городе – связать образ героя с этим городом, и он перемещается в другой, более крупный, столицу, допустим. У него меняется характер…

Олди: Конечно! У человека меняется мироощущение: допустим, он никогда не выезжал из своего глухого угла, поселка в тайге или райцентра. Он впервые попал в Москву, в Питер, в Нью-Йорк. Человек потрясен, он многое видит впервые. У него раскрылись глаза: какой огромный мир, какие бывают гиганты-дома, необычные люди. У него начинают строиться принципиально другие взаимоотношения, меняется мировоззрение, внутренний мир – это совершенно нормально!

– А можно связать именно образ города и образ героя?

Олди: Покажите, что провинциальный город и провинциальный герой – похожи. В принципе, можно все, что подчеркивает характер героя и работает на идею произведения. Хотя, честно говоря, мы бы рекомендовали помнить: герои – это тоже средство. Это не цель. Выписать десяток достаточно живых героев не является целью для писателя. Понимаете? Выписать правдоподобный мир тоже не является целью. Это ваши художественные средства – средства выразительности. Грубо говоря, построить сцену, сделать декорации, вывести на подмостки обаятельных актеров, прошедших кастинг – это все не есть цель. Цель, сверхзадача спектакля – это когда зритель минуту молчит после занавеса, потрясен, прежде чем встать и разразиться овациями. Цель – в порыве, объединяющем зал и сцену, когда все вдруг забывают о мешковине и дереве, о костюмах и гриме. Цели лежат в другой плоскости.

Еще одна крамола, да?

– Выписывая любого героя, так или иначе, ему придаешь свои черты. Верно?

Олди: В него вкладываешь кусочек себя, частицу собственной души – это обязательно. Но это может не проявляться открыто в тексте.

– А как это организовать, чтобы оно в тексте не вылезало?

Олди: Я не успеваю пробежать стометровку за двенадцать секунд – что мне делать? Я не могу прыгнуть на четыре метра в высоту… Как мне сделать, чтобы персонаж не выпирал… Работать больше надо. Тренируйтесь – пробежите дистанцию быстрее и прыгнете выше.

Тут мы бы снова привели пример из области боевых искусств – он чудесно годится для вообще любого искусства. Вначале, пока человек молод (писатель – аналогично), пока у него куча здоровья, надо тренировать силу. Ее в это время можно нарастить: силу, скорость – физические качества. В тексте то же самое: нарабатывать приемы и хватку. С какого-то момента вы почувствуете, что сила и скорость больше не растут – суставы не те, возраст давит, обмен веществ изменился. И в литературе вы тоже увидите, как фактор юношеского драйва начинает гаснуть.

Что делать?

А вот незадолго до этого надо начинать готовить внутренний энергетический комплекс – он заменяет часть уходящей силы. Умение точно дозировать ту силу и скорость, которая у меня есть. Понимаете? Удар дубиной и укол рапирой несопоставимы по вложенной силе, но укол рапирой гораздо опаснее и точнее. Теперь вы дозируете воздействие настолько точно, что одного акцента хватит для результата, и не надо расписывать это дело на восемь страниц.

Но настанет время, и энергетика начнет иссякать. Она тоже имеет свои пределы роста. Впрочем, старость – очень хорошее состояние, как мы видим по ряду наших знакомых. Подчеркиваем: старость, а не дряхлость. Так вот, в преддверии этого момента начинают тренировать ДУХ. Огонь, горящий внутри. Бывает, пожилой человек двигается медленно, собранно, а огонь в нем на три метра вокруг горит. Дух – это когда ваш внутренний огонь позволяет на время стать молодым, при сохранении высочайшего уровня техники, сформированной большим опытом! Но его надо еще точнее дозировать, иначе сгорите.

Вот сочетание силы, энергии и духа – и называется мастерством. Которое нарабатывается в течение всей жизни.

– В ваших текстах, когда их читаешь, создается впечатление, что вообще нет второстепенных персонажей. У вас что главный, что побочный, одинаково детализированы. Скажите, сколько, грубо говоря, должно быть в романе главных героев?

Олди: Много. Если это роман – много. Кроме того, мы их не называем главными. Нет главных героев – есть СЮЖЕТООБРАЗУЮЩИЕ. Все персонажи, от которых зависит развитие сюжета (в разной степени, это понятно) – сюжетообразующие. В какой-то момент третьестепенный персонаж может быть более сюжетообразующим, чем, скажем, главный, который уехал на курорт. Приходится всех прорисовывать…

Когда мы пишем, мы каждому герою ищем ряд деталей, исходя из его характера – этот одет по моде сезона, а этот не обращает внимания на одежду, этот заикается, а этот тараторит. Иначе мы этих героев не видим, не понимаем и не знаем, что с ними делать.

– Практический вопрос: написан большой объем диалогов между двумя персонажами. Содержательно – устраивает. Читаю, смотрю – не получилось сделать речь разной. Что делать?

Олди: Первое, что посоветуем: характерные словечки. Слова-паразиты, причем не обязательно у обоих персонажей – допустим, у одного. Далее: один герой полностью серьезен, а другой – слегка ироничен. Соответственно меняется построение фраз: какие-то реплики с подковыркой, какие-то удрученно-нудноватые. Сочетание длинных и коротких фраз. Или оба говорят фразами примерно одного размера, но при этом один задумывается (что можно показывать троеточиями – он формулирует мысль по ходу ее произнесения), а второй выдает готовые конструкции.

Можно совсем технически посмотреть на проблему. Прямая речь у персонажей, допустим, сходна: общий социальный слой, воспитание, то да се. Я начинаю думать, что мне с этим делать. У одного персонажа я делаю вставки-ремарки: например, «хмуро бросил он». Они идут внутри прямой речи:

«Ну и погодка! – хмуро бросил он, взглянув в окно.»

А у второго ремарки вынесены в отдельное предложение с абзаца:

"Он посмотрел в окно и хмуро сказал:

– Ну и погодка!"

Вы не успеете опомниться, как они станут разными, ваши персонажи!

У первого мы берем и строим подробный визуальный ряд – он кусает губы во время диалога, теребит пуговицу. И сразу пошла нервозность, хотя в самой прямой речи ее вроде бы не видно. У второго даем: «смотрел в окно – там падали листья» – и уводим настроение в сторону; за счет пейзажа герой получается меланхоличен. Один вертит в руке карандаш, второй сам себе подливает в бокал… Мы кучей выразительных средств можем решить проблему, даже не трогая собственно прямой речи.

Остальное надо смотреть уже от ситуации, в зависимости от конкретики содержания диалога и обстоятельств. Вы, господа писатели, должны иметь под рукой большую палитру художественных выразительных средств. На первый взгляд, это звучит казенно – «художественные выразительные средства», но без них вы – никуда. И вы должны знать – это не штампы, не шаблоны, не кубики из конструктора. Это приемы. Как у любого хорошего боксера есть любимые «коронки», и он из разных положений выходит на «коронку» – бах, и нокаут!

Имейте в запасе три-четыре таких «коронки» плюс тактические подводки к ним. Это создает ваш стиль, ваши особенности письма.

ЕЕ СИЯТЕЛЬСТВО ДОСТОВЕРНОСТЬ

– У меня вопрос о писательской честности…

Олди: Это не к нам. (Смех в зале.)

– Бывает, когда пишешь, все здорово, все тебе очень нравится – и сюжетная линия, и персонаж… Потом закончил, холодным взглядом посмотрел – ужаснулся. Чувствуешь, что это неправда. У вас такое бывает? И что вы делаете в этом случае?

Олди: Когда произведение закончено, и мы вдруг увидели, что это неправда и неправильно, и плохо, и недостоверно – такого не было. Фальшь надо замечать в процессе работы, а не по завершении. Вот случаи, когда мы видели, что первоначальный замысел в сложившемся контексте будет частично недостоверен – да, бывало. В частности, в романе «Нам здесь жить», написанном вместе с А. Валентиновым, мы все трое очень хотели сделать в финале что-то близкое к хеппи-энду. Не столько сохранить жизни ряду персонажей (эти метания даже отражены в финальной части романа прямым текстом), а усилить надежду, просвет в тучах. Но как только мы пытались это воплотить в полной мере, у нас сразу же получалось вранье. Раз пять перекраивали текст, и каждый раз выходила неправда.

Нам все же удалось оставить "парус на горизонте", этот листок бумаги на грани грязи и огня – может быть, он все-таки сгорит и все будет иначе. Но не более того.

Да, книга получилась жестокая, но, по крайней мере, по нашим ощущениям, правдивая. К честности это отношения не имеет, а относится к достоверности событий, к логике сюжета и мотиваций персонажей. Давайте развернем вопрос шире и вслух скажем крамолу. Крамола звучит так: личные честность и искренность автора не есть художественные достоинства. Искренним был автор во время работы или нет – без разницы. Читателю это не интересно. Классический признак графомана: он после вышедшей книги бегает по всем перекресткам, стоит у каждого книжного магазина, толкается на всех форумах и кричит гласом вопиющего: «Я писал кровью сердца! Там столько моих личных переживаний!».