Тюха с негодованием отшвырнул мерзкий пасквиль. Пошляк, бездарь! Бесстыжая харя! И это – лучший (он же единственный) менестрель королевства?! Взгляд пажа мимо воли упал на второй листок. Может быть, тут…
Ага, как же!
Второй листок отправился вслед за первым. Неужели и третий?..
Красный, как рак, от праведного гнева, Тюха вылетел прочь из залы.
* * *За дверями было тихо. Пару раз Тюхе чудилось, что из покоев принцессы доносятся тихие всхлипы. Он замирал, напрягая слух, но – безрезультатно. В любом случае, услуги пажа Марии-Анне сейчас не требовались. И неизвестно, когда потребуются. Вышагивая по коридору взад-вперед, словно караульный, Тюха пытался сочинить альтернативную балладу о подвиге девы. Настоящую. Дабы посрамить негодяя Агафона. Пусть все услышат, проникнутся и устыдятся.
Хамье.
Получалось плохо. Дальше язвительных строк "Один дракон любил героев на первое и на второе!" дело не шло. Вдобавок в голове назойливо вертелся похабный рефрен Красавеца:
– норовя влезть свиным рылом в калашный ряд баллады. Тюха рад был бы вырвать себе ноги, когда те под гнусный припев сами сбивались на плясовую. Но сдерживался. Мужчина он, в конце концов, или нет?! За этими бесплодными терзаниями пажа и застала смазливая чернавка Брюнгильда, для друзей – Брюшка. Она как раз несла поднос с молоком и гренками в покои Марии-Анны.
– Ты у нее была? Как она?!
Поработать языком Брюшка умела и любила. Особенно если нашелся благодарный слушатель.
– Ой, беда! Ой, горечко! Худо бедняжке, не ест и не пьет! – влажные, коровьи глаза чернавки набухли обильной слезой. – Святым духом сыта! Шутка ли сказать: дракон! Большой, с хвостом….
На краткий миг взор Брюшки отразил легкую мечтательность с оттенком искреннего сожаления. Надо было самой отправляться спасать королевство! Прозевала, дурища?! Но кто ж мог знать…
– А она… Ее Высочество что-нибудь рассказывала?
– Ясное дело, рассказывала! Ихним Величествам, по-родственному. А я случайно за портьеркой чулки штопала, ну и, значит…
– Ну?!
– Очаровала она, солнышко наше, змия зеленого. Влюбился он в нее по уши. Проворковали они, голубки, двое суток. А там он раскаялся и улетел. А ей колечко на память подарил. Колечко златое: чудо-юдо себя за хвост лобызает. Глазки томные, из рубинчиков. Я сама кольцо видала! На пальце у ласточки нашей. Вроде как обручальный подарок.
– Обручальный?! Так он же улетел!
– Улетел, но обещал вернуться! Понятное дело… Утомил он, злыдень, нашу деточку! Кровь-то голубая, кость сахарная, не наша сестра-чернавка! Мне вот, скажу честно, хоть полк солдат на постой ставь…
Возмущенный Тюха уже набрал в грудь воздуха, чтобы громогласно осудить сей вздор, но тут на сцене объявилось новое действующее лицо. Прыщавое, значит, лицо. И наглое. Принадлежало оно Санчо Подриде, оруженосцу доблестного сэра Мельхиора, и был Санчо лишь чуть-чуть старше Тюхи, засидевшегося в пажах лишних два года. Однако, ввиду своего более высокого статуса, нос задирал до небес. А Тюха сгорал от зависти. Посудите сами: станешь тут рыцарем, если на пажах экономить!
– Привет, Брю! – развязно бросил Санчо, ущипнув чернавку за окорок. В другой руке оруженосец тащил настоящий окорок, копченый и свиной. Ибо сэру Мельхиору, пострадавшему в битве с драконом, высочайшим указом выделили посильное вспомоществование от казны. – Здорово, Тюха! О чем шепчетесь? Эх, зря мой господин сам на дракулу поехал! Вдвоем бы мы гада не в колечко – в узел завязали! А так ходить нашей инфанточке до старости в девках, – парень хохотнул ломающимся баском. – Кто ее из-под дракулы возьмет?!
Тюха рванулся вперед:
– Подлец! Я вызываю тебя!
В ответ на пощечину Санчо взмахнул тяжеленным окороком.
Сидя на полу, Тюха нашарил рукоять своей пажеской шпажки. И быть бы кровопролитию, не начни Брюшка визжать. Прибежал Гервасий с Муми Троллем, и "дуэлянтов" растащили. Мрачно пообещав надрать сопляку уши, Санчо утопал прочь, а Тюха ушел предаваться вселенской скорби, сокрушаться о порушенной справедливости, лелеять несбыточные планы ее восстановления и сладко вздыхать по обожаемой Марии-Анне, заодно пытаясь закончить балладу.
* * *Ворота замка вымазали дегтем. Наверное, случайно. Вчера благодарные вражинцы доставляли оброк, кто-то качнул бочку, хлынуло через край… Нет. Тюха не верил в случайности. Задыхаясь от слез, он скреб опозоренные ворота стамеской, и ему казалось: весь мир хохочет над глупым пажом.
Потом Гервасий принес рубанок.
К обеду прискакал гонец. Хорошо одетый северянин, по виду – скорее, студент университета, чем солдат. Очень похожий на свою лошадь. Отдал королю письмо, запечатанное красным сургучом, и откланялся. Вскоре весь замок судачил, что принц Датский, с кем Мария-Анна была считай что помолвлена от рождения, расторг помолвку. По причине форс-мажора, в одностороннем порядке.
Служанки шушукались:
– Ступай, мол, в монастырь! Так прямо и написал, изменщик!
– Вот-вот! Есть, пишет, многое на небе и на башнях, чего нам и даром не надо!
– Пузырем земли дразнился!
– А дальше?
– А дальше – тишина!
Тюха ожидал, что король объявит войну негодяю, но не дождался.
Петух возле погреба топтал молоденькую курочку. Прачка Дульсинея вслух окрестила петуха Драконом, подмигнула служанкам, и девки принялись хохотать. Очень хотелось поднять руку на женщин, хотя это и не по-рыцарски. А на петуха – так и вовсе мальчишество.
К вечеру во дворе собралось много посторонних. Якобы по приказу Ее Величества, королевы-матери Терезы. Две повивальные бабки из Малой Катахрезы, повитуха из Вражин, знающая ведьма-порченница Меланфия, проезжий лекарь с патентом от самого Метацельса. Лекарь был странный: жирный, безусый, безбородый. Говорил тоненьким, как свирель, голосом. Тюха таких лекарей сроду не видел. Еще около собравшихся терся колдун Фитюк. Но делал это как-то безрадостно, уныло, с обреченностью во взоре: словно бродяга возле свадебного стола. Зная заранее – потянись за хлебцем, а тебя по рукам, за ушко и на солнышко.
Точно: когда королева-мать, строгая и отрешенная, будто на похоронах, повела гостей в покои принцессы, Фитюка не пустили.
– Не наше, брат, дело! – ухмыльнулся колдун Тюхе. Зубы в колдовской пасти росли криво, но крепко, а язык был фиолетовым. – Нам с тобой из-за кустов подглядывать… А ежели грамоту карябать, то требуются бабы. Или полубабы, навроде энтого лекарца.
– Какую грамоту? – не понял Тюха.
– Доверительную. Плашка, мол, или уже не плашка.
– Какая плашка?
– Не какая, а кто. Прынцеса, значит.
– Какая принцесса?
– Ты чего, умом тронутый? У нас прынцеса одна…
Сверху донесся крик Марии-Анны: "Не хочу! Вон! Пошли вон!" И следом – горькие рыдания. Видимо, королева-мать идти вон запретила. Рыдания продолжались недолго. Вскоре бабы с лекарем спустились вниз, уже без королевы-матери. На лицах баб застыло совиное, мудрое оцепенение. По очереди они подходили к согбенному псарю Гервасию, на чьей могучей спине менестрель Агафон разложил лист пергамента, и ставили подпись. Кто – крест, кто вымазывал палец чернилами и прикладывал. Ведьма коряво изобразила: "Vedma M." Лекарь расписывался долго и подробно, с указанием ученых степеней.
В окне наверху снова начали плакать, но уже еле слышно.
– В Зарбустане одна девица родила, – просвистел лекарь. – Тоже, говорят, от дракона. Так что ничего не значит. Требуется девятимесячный курс наблюдений специалиста.
– Не насмотрелся, голомозый? – заржал Фитюк. – Пицилист!
Лекарь с презрением фыркнул и ушел на кухню: ужинать.
– Что значит "плашка"? – тихо спросил паж у менестреля.
Агафон свернул пергамент в трубку:
– Помнишь, в сказках шейха Резада? "Жемчужина несверленая и кобылица необъезженная"? Так вот, плашка – это оно самое и есть. В отношении благородных особ женского полу.
– Ага, – кивнул паж, делая вид, что понял. Читая сказки, он полагал это изящным поэтическим оборотом, не имеющим прямого отношения к действительности. И уж во всяком случае не видел прямой связи между страданиями Марии-Анны, нашествием мерзких старух и арабскими кобылами. Хоть весь жемчуг мира насквозь просверли!
Менестрель внимательно посмотрел на него:
– Эх, ты! Одно слово: тюха…
Плач в окне продолжался.
– Сам ты плашка! – вдруг закричал Тюха, готовый наброситься на безвинного Агафона с кулаками. – Сам ты кобыла! Мерин!
Агафон не обиделся.
– Я не мерин, – буркнул он. – Я менестрель. Мерин был с патентом…
* * *Ночью Тюха сидел у пруда. Никому до пажа не было дела, замок спал, и равнодушная луна, похожая на ненавистную рожу лекаря, лоснилась в небе. Лягушки квакали тихонько, плаксиво, будто обиженные дети. В распахнутом окне Марии-Анны шевелились занавески. Туча, подозрительно смахивающая на дракона, ползла с запада.
– Полуночничаем?
– Ага…
С запоздалым испугом Тюха взлетел на ноги, кланяясь:
– Ваше Величество!
– Сиди, сиди… Я так, погулять вышел.
Серджио Романтик присел на камень. Поморщился от сырости. Ладонью провел по лысине, от лба к затылку. Король выглядел больным и усталым.
– Что ты думаешь о бароне Ле Нэш? – неожиданно спросил он.
Тюха пожал плечами. Он не был знаком с бароном.
– Правильно. Тупой мужлан. Ушиблен шестопером при осаде Барвихи. Но честолюбец. За лишний вензель в гербе мать родную продаст. А как тебе барон фон Кайзеринг?
Тюха еще раз пожал плечами.
– И это верно. Двух жен в могилу свел, скряга. Сына голодом уморил. По вечерам спускается в подвал со свечой: к заветным сундукам. За хорошее приданое жабу в дом возьмет. Жаба не жаба, а подумать стоит… Подумаем?
"Ага," – кивнул Тюха, не зная, о чем он должен думать вместе с королем.
– Эгмон Бастард, граф д'Эмуле? Идиот. Надутый пузырь. Мечтает о наследнике хороших кровей. Если правильно повести разговор… Маркиз Пьерли? Новодел, из купцов. Любит рыцарские романы с продолжениями. Может клюнуть. Что ж, будем пробовать. Хорошая мина при плохой игре. Турнир, что ли, устроить? Для видимости? Ладно, поздно уже. Спокойной ночи, молодой человек.
Когда с тобой разговаривают, как с вещью, слегка обидно.
– Спокойной ночи, Ваше Величество…
Наутро Тюха узнал, что Серджио Романтик отправил пять гонцов – к двум баронам, одному графу, одному маркизу и какому-то виконту, о котором ночью разговора не шло. С предложением взять в жены принцессу Марию-Анну. Срочно. Торг уместен.
Спустя неделю пятерка претендентов зарегистрировалась у нотариуса в качестве потенциальных участников турнира. Виконт оказался двоеженцем и из списка выпал. Зато добавился престарелый сэр Мельхиор, с недавних пор – Мельхиор Драконоборец. Старец забыл, зачем люди женятся, и хотел вспомнить заново.
Турнир назначили в конце месяца.
За день до турнира Тюха сбежал из замка. Псарь Гервасий и верная Муми Тролль отправились проводить друга до излучины Бурблюхи, откуда Арчибальд Тюхпен, бывший паж принцессы Марии-Анны, собирался отплыть в дальние страны.
Навеки.
* * *Турнир, да еще за руку принцессы, проводился в королевстве впервые. Разумеется, столь знаменательное событие требовалось запечатлеть в веках. В назидание потомкам. И для формирования должного фольклора. Поэтому Серджио Романтик озаботился присутствием на турнире летописца. Летописец нашелся и присутствовал. С его ролью за отдельный гонорар вполне успешно справлялся Агафон Красавец: склонность менестреля к гиперболам, метафорам и образному восприятию действительности пришлась как нельзя кстати. Ибо качества сии жизненно необходимы всяческому летописцу, уважающему себя за достоверность и скупое изложение фактов.
«…отовсюду съехались достославные рыцари – преломить копья за руку и сердце прекрасной Марии-Анны. Сверкали латы, развевались плюмажи, пели вороны на дубах…»
Женихов, как и намечалось, съехалось пятеро. Добрались все без приключений, ибо жили неподалеку, а сэр Мельхиор вообще был местным. Правда, барон Ле Нэш успел по дороге пропить (сказал, будто потерял!) шлем-бургиньон, и сверкал на солнце потной лысиной. А у графа д'Эмуле лошадь охромела. На левую заднюю ногу. Теперь граф вместе с бароном фон Кайзерингом, в целях экономии приехавшим на попутной телеге, настаивали на проведении пешего, а не конного турнира. С пехотой яростно пререкался сэр Мельхиор, поборник традиций, которые в отличие от всего остального помнил дословно. Доспех старца, плохо отрихтованный кузнецом, скрежетал в особо спорных местах. Маркиз же Пьерли чистосердечно предлагал вместо турнира сыграть на принцессу в "пьяный джокер".
Ну не рубить же друг друга всерьез, господа, в самом-то деле?!
Идея "джокера" нашла поддержку в массах женихов, но тут опять воспротивился воинственный сэр Мельхиор, забывший правила игры. Скрипящего старца внезапно поддержал барон Ле Нэш, тайком одолжив шлем у короля Серджио. Видать, припомнил фон Кайзерингу старую закладную на свое имение, и теперь рассчитывал закрыть долг славным ударом меча.
«…Трибуны ристалища были полны именитых гостей: августейших особ и наследных принцев, герцогов и графов, а перечень почтивших своим присутствием сие зрелище баронов, маркизов и прочего цвета рыцарства оказался столь длинен, что мы, с высочайшего дозволения Его Величества, будем кратки…»
Под ристалище отвели Кузькин Луг, согнав по такому случаю пасшихся там коз, – к большому неудовольствию последних. Силами женщин очистив арену от благоухающих катышков, луг огородили кольями с натянутой веревкой. На веревке позванивали овечьи бубенцы и коровьи колокольчики. В качестве флажков мотылялось разнообразное тряпье с гербами и без. Трибун решили не возводить, иначе у Марии-Анны был шанс состариться в девицах. Народ толпился за огорожей, вытягивая шеи, громко обмениваясь сплетнями, лузгая семечки и стараясь не очень часто плевать шелуху на арену.
– Слыхали? Принцесса по ночам драконкой обертается!
– К гаду своему летает. Всю ночь тешатся, а наутро…
– К гаду – далеко. За ночь не управишься.
– Мужиков она ворует, какие покрепче! И какие поближе…
– Ой, божечки! А я думаю, чего это мой Панкрат на рассвете приползает?! Мочало мочалом, хоть на кол вешай…
– Тю на тебя! В корчме твой Панкрат всю ночь воюет!
– А чё, я б тоже… всю, то есть, ночь…
– Гляньте на кочета! Топтун курий!
– Курвий!
– Выискался, блоха некованая! Да тебя драконка в два счета заездит…
– Сам блоха! Я насчет корчмы…
Кузькин луг трещал от наплыва зевак. Вражинцы едва ли не всем селом, малокатахрезцы с чадами и домочадцами, замковая челядь со товарищи, лесник-бобыль в компании браконьеров, иначе вольных стрелков; бродячий флейтист, притащивший с собой кучу малолетних беспризорников, и даже четверка иностранных шевалье проездом.
