Апофеоз
– Я доволен вашей работой.
– Бом! – согласился далекий колокол.
Лорд Джон встал из кресла и подошел к окну. Туман съел деревья парка, беседки, увитые плющом, фонтаны с мраморными нимфами; туман тянул щупальца к дому. Два дога бордосской породы гонялись друг за другом перед крыльцом. Притворно рыча и тряся брылями, они то скрывались во мгле, то вылетали из нее парой расшалившихся демонов.
Маленький, хрупкого телосложения, лорд Джон обожал могучих псов. Плутон и Харон платили хозяину той же монетой.
– Вы молчите? – не оборачиваясь, спросил лорд. – Вас не радует моя похвала?
– Радует, милорд, – ответил Чарльз Бейтс, скорчив такую гримасу, что радость улетучилась бы от одного вида его физиономии. – Вы довольны? Черт возьми, милорд! Вы просто скряга, если дело касается добрых слов. Я ждал, что вы придете в восторг. Что осыплете меня благодарностями. Я надеялся на скромное восхищение, деликатный экстаз, спич в мою честь. А вы всего лишь довольны. Д-дверь, моему счастью нет предела…
Сегодня мистер Бейтс был на редкость словоохотлив. С самого начала разговора, заняв место во втором кресле, рядом с хозяином дома, демонстративно протянув ноги к камину – сырые башмаки окутало облако пара, – он давал понять, что находится в скверном расположении духа. А если его лордство раздражает поведение гостя, его лордство может по-быстрому рассчитаться за оказанные услуги – и разбежимся!
Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай![52]
Лорд Джон хорошо разбирался в людях. Не обладая умением менять личины, как почтенный мистер Бейтс, он с легкостью проникал за призрачные заслоны внешности. Мотивы, поводы – все это было для Джона Рассела механизмом, открытым взору часовщика. Вот и сейчас он ясно видел, что причина раздражения гостя – не хозяин. Причина лежала глубже, в иных областях. Лорд Джон готов был поклясться, что мистер Бейтс ревнует.
Так Плутон ревновал к Харону, когда лорд трепал за уши одного пса, забывая приласкать второго.
«Хотел бы я знать, кого погладил Эминент в ущерб тебе, – думал лорд Джон, изучая туман. Он словно ждал, что объект ревности выйдет из мглы и подаст лакею свою визитную карточку. – Кто этот счастливчик? Ваш патрон, мистер Бейтс – темная лошадка. На таких долго не ездят. Надеюсь, он простит мне мелкую, чисто человеческую слабость…»
– Один вопрос, друг мой…
Пальцы выбили на подоконнике барабанную дробь.
– Любопытство – порок, но тем не менее… Знаете, где я впервые столкнулся с вашим патроном? На званом обеде у Лукасов. Племянник сэра Уильяма только что вернулся из Индии и привез статуэтку – кошмарная идолица с гирляндой черепов на шее. В профиль похожа на герцогиню Мальборо. Лукас-младший клялся, что взял трофей в заброшенном храме, в джунглях, отбиваясь от толпы разъяренных фанатиков. Лжет, наверное. Купил в бомбейской лавке, и все фанатики. Но, знаете ли, ваш патрон уделил статуэтке самое пристальное внимание. Слово за слово, мы разговорились… А вы? Где вы имели честь познакомиться с Эминентом?
– На кладбище, – хмыкнул мистер Бейтс.
– Кладбище? – лорд Джон наморщил нос. – Фи! Какая грубая проза…
– А что, званый обед лучше? Как по мне, ничуть…
Мистер Бейтс не знал, что своим ответом подтвердил опасения лорда. Джон Рассел давно выяснил: когда с тобой откровенны, не стесняясь пикантных мелочей, – берегись. Собеседник либо дурак, либо готовит каверзу. Откровенность – яд, расслабляющий тебя. Он всасывается в кровь, превращается в доверие, и ты уже беззащитен.
Еще до ответа лорд Джон был осведомлен, где состоялось знакомство этих двоих. Сразу после того, как Эминент представил ему мистера Бейтса, велев продемонстрировать свой талант, лорд дождался, пока многоликий оставит их, и спросил:
«Где вы нашли такое чудо?»
«Вы хотели сказать „чудовище“, милорд? – рассмеялся Эминент. – Я нашел моего персонального Лазаря[53] там, где уйма чудес – на кладбище. Не верите? Хотите, покажу?»
Сперва лорд Джон не понял, что значит это странное: «покажу». Но ладонь собеседника легла ему на лоб, и Джон Рассел ослеп. Зрение вернулось к нему не сразу. Поначалу было жжение между бровями, и сон – ужасный, грязный, невероятный.
Гробозор был пьян. Он никак не мог справиться с крышкой. В тусклом свете фонаря гроб смотрелся убого – доски с заусенцами, щели, пустая табличка без имени.
– Позвольте нам! – не выдержал великан Ури. – Мы, правда, не можем понять: зачем тревожить могилу этого бедняги?
– Еще не знаю, – тихо бросил Эминент. – Но узнаю.
– Ык! – важно согласился гробозор, не без удовольствия выбираясь из потревоженной могилы. – Воля ваша, джентльмены. Не хотите, не покупайте. У меня на мертвяков очередь – на три месяца вперед. Ык! А покойничек свежий, два часа, как закопали. Из Ньюгейта, тюремная косточка. Убёг, значит, к нам, на приходской погост. Будете брать, или как?
Ответом был треск оторванной крышки.
– Герр Эминент! – Ури склонился над трупом. Ломик великану не понадобился: гроб он вскрыл одним рывком. – Да он третий день, как помер. Уже и почернел…
Гробозор хотел вмешаться, но рука в светлой перчатке коснулась его груди. Миг – и бесчувственное тело пьяницы сползло в свежую грязь.
– Вытащи его, Ури! – велел Эминент, морщась от гнилого духа. – Я не мог ошибиться. Тут что-то не так. Я это сразу почуял, едва увидел дроги возле кладбища. Не бойся, мой мальчик. Он не упырь. Здесь иное…
– Быть или не быть… вот в чем вопрос…
Губы двигались. Страшный холод уходил.
Чарльз Бейтс возвращался.
– Достойно ль смиряться под ударами судьбы, иль надо оказать сопротивленье? – откликнулся незнакомый голос с легким немецким акцентом. – Хорошее начало новой жизни. Добавлю лишь одно: «Лазарь! иди вон». Я сделал все что мог, сударь. К сожалению, ваша… метамоформоза излишне затянулась. Кожа постепенно восстановится, но ваша, с позволения сказать, улыбка… Боюсь, она навсегда останется с вами.
Желтые клыки клацнули.
– Д-дверь!
В тот раз лорд Джон испугался не видения, не мистической силы собеседника. Он испугался откровенности. И сейчас лишний раз убедился: надо выходить из заколдованного круга. Рвать границу. Мистер Бейтс обожает цитаты из пьес? – хорошо!
Мавр сделал свое дело?
Мавр слишком много знает?
– Вот ваши деньги, – сказал он самым небрежным тоном, на какой был способен.
Тон являлся гарантией, что мистер Бейтс не обернется. В гордыне многоликого лорд Джон успел убедиться. Лишь старьевщики и ростовщики следят за выплатой, считая каждую монету и шевеля губами. Такие, как Бейтс, и не взглянут на презренный металл. Сколько ни корчи из себя вульгарного грубияна, сколько ни играй хама, гордыня все равно возьмет свое.
«Он из актеров или поэтов? А, какая теперь разница…»
– Бом! – согласился колокол в тумане.
Подойдя к столу, лорд Джон открыл ящик и достал шелковый кошелек. Глухое звяканье прозвучало неприятным диссонансом. Развязав шнурок, он высыпал на столешницу, рядом с чернильным прибором, горсть соверенов – монет с профилем Георга III, слепого безумца.
– Как вы и просили, я плачу золотом, – он ненавязчиво подчеркнул слово «просили». В ответ мистер Бейтс засвистел фривольный мотивчик. – Ваша доля. Остальное я передам вашему патрону в назначенный день. Здесь сто соверенов, не беспокойтесь.
Рука лорда Джона нырнула в ящик и извлекла пистолет.
Пятизарядник работы Коллиера, американца-эмигранта, был заряжен с утра. К разговору лорд приготовился заранее. Оправдательная речь для Эминента («О да! Кинулся на меня, как бешеный! Это было ужасно, друг мой…»); раздражающая манера вести беседу, пять пуль, готовых поразить цель, – все ждало назначенного часа. У лорда Джона имелась дюжина веских причин убрать «мавра» и еще один повод, в котором он не признался бы духовнику на исповеди.
Джон Рассел чувствовал, что загадочный колокол, терзавший его много лет, и мистер Бейтс как-то связаны между собой. Умри один, замолчит второй. И не надо со значением крутить пальцем у виска, намекая на камеры Бедлама. Лорд привык доверять своим предчувствиям.
Они еще ни разу не подводили.
Пальцы левой руки перебирали монеты. Звон шептал мистеру Бейтсу: не оборачивайся! Он и не обернулся. Даже когда ствол пистолета поднялся и черный глаз уставился в затылок бывшего актера театра «Адольфи», Чарльз Бейтс остался сидеть. Но его чутье не уступало лордскому. Крысы из Тэддингтонской дыры живучи. Особенно – восставшие из гроба крысы.
В последний момент Бейтс с такой силой откинулся на спинку кресла, что упал назад – с грохотом, сотрясшим кабинет. Задребезжали стекла. Пастушка из фарфора подпрыгнула на стенной полке, свалилась вниз и превратилась в кучку осколков. У крыльца басом рявкнули доги. Вздрогнула каминная решетка – башмаки мистера Бейтса от души пнули ее прутья.
Быстрей молнии лорд Джон опустил пистолет и нажал на спусковой крючок. Он был храбрым человеком и умелым стрелком. Ему просто не повезло. Гость не случайно пнул решетку. Кресло на спинке, будто на салазках, поехало по скользкому паркету, сбивая прицел. Грохнул выстрел; вместо головы жертвы пуля угодила в плечо.
Рана вряд ли была опасна. А выстрелить во второй раз лорду Джону не дали. Извернувшись, Бейтс кинулся на своего убийцу («О да! Кинулся на меня, как бешеный!..»); прямо через стол, в броске напоминая хищного зверя. Желтые клыки лязгнули у щеки лорда, невыносимо – плебейски! – тяжелое тело сбило хозяина дома с ног, отшвырнув к окну.
– Д-дверь… м-милорд, вы – подлец…
– На помощь!
Несмотря на колоссальную разницу в весе, лорд дрался отчаянно. Подмогу он звал, рассчитывая на сообразительность дворецкого. Утром дворецкий получил приказ: не пускать слуг в кабинет ни при каких обстоятельствах. Лорд не нуждался в свидетелях или пособниках. Он рискнул, полагаясь только на себя, и ошибся. Услышав вопль господина, дворецкий мог бы отважиться нарушить приказ. Да и свидетели теперь оказались бы на руку: висельник покусился на жизнь вельможи, доказательств тому – масса, включая пострадавшую пастушку…
Увы, дворецкий медлил или вовсе обедал на кухне, честно выполняя распоряжение: не мешать.
Сцепившись, противники катались по полу. Лапы Бейтса искали горло увертливого врага. Забыв о достоинстве честного боя, лорд метко бил коленями, стараясь угодить ниже пояса. Дважды ему это удавалось. Наградой служил сдавленный хрип. Псы внизу лаяли, не переставая. Соверены золотым дождем сыпались на дерущихся. Пожалуй, окажись у Джона Рассела хотя бы кинжал, исход схватки был бы предрешен.
Но судьба распорядилась иначе.
– Goddamit! – мистер Бейтс случайно нашарил пистолет, валявшийся у ножки стола. – Ступай, отравленная с-сталь… п-по назначенью!..
И рукоять ударила лорда Джона в висок.
Очнулся он быстро. Голова болела так, словно череп превратился в кисель. В бок что-то давило; должно быть, закатилась пара монет. Во рту царил медный привкус крови. Язык нащупал пустое место, где раньше был зуб.
«Крепко мне досталось…»
Страх, вполне естественный при данных обстоятельствах, медлил явиться. Даже руки и ноги, связанные шарфами, не пугали. Чутье подсказывало лорду Джону, что добивать его не станут. Закричать? Позвать слуг?
– Станете шуметь, – предупредили от зеркала, – заткну рот кляпом.
Изогнувшись – в голове ударил не один, а сотня колоколов – лорд Джон увидел своего двойника. Рассел-второй любовался отражением. На двойнике красовался парадный мундир, ранее надетый на манекен – копия фигуры хозяина дома, изготовленная по специальному заказу, стояла в углу кабинета. Зеленое сукно; высокий, шитый золотом воротник…
Смотреть, лежа на полу, было неудобно – двойника перекрывал стол.
