Выстроившись перед входом в больницу, ждал пикет солдат. Готовые стрелять по единому слову командира, они мрачно молчали. Вчера двоих, заболевших холерой, унесли в палаты прямо с дежурства. Утром прислали пополнение – трех новобранцев.

Миновав Отель-Дье, Эминент ускорил шаг.

За патроном уныло плелась свита. Рыжий мошенник Бейтс озирался, словно высматривал ищеек, и поминутно нюхал платок, смоченный камфарой. Вся одежда Бейтса пропиталась резким, пряным, чуть сладковатым запахом. Казалось, он тащит за собой ароматический шлейф. Рядом шагал великан Ури, надвинув шляпу на глаза. От камфары Ури чихал – будто палил из пушки.

– Мы хотим оформить всех докторишек! – бормотал он, с сожалением оглядываясь на больницу, взятую в осаду. Нерешительность парижан раздражала великана. Содрав с фонаря листовку о «врачах-отравителях», он прихватил ее на память. – Всех-всех! Мы хотим сломать их стальные пилки! Зачем идти дальше? Бей врачей – нам очень нравится…

Замыкал процессию китаец. Помахивая тросточкой, он шел молча, не интересуясь ничем. Будь Чжоу Чжу беспечен или радостен, он мог бы ввергнуть случайного зрителя в ужас. Нет, дело обстояло хуже – он был равнодушен. Происходящее не пугало его, но и не доставляло удовольствия. Генерал, следящий за ходом баталии, продуманной наперед, а главное, чужой; химик, наблюдающий многократно изученный процесс; сын Поднебесной, где знают, как во благо державы сжигать излишек населения в топках войн, голода или болезней – сегодня генерал Чжоу рассчитался по долгам.

И собирался одолжить еще раз.

У решетки, отделявшей от улицы дом, где жил Николя Карно, барон фон Книгге остановился. Тонкие пальцы взялись за прут с вензелями; сорвали крупный, кожистый лист плюща, густо обвившего решетку. Не боясь испортить перчатку, Эминент растер лист и с наслаждением вдохнул запах муската, характерный для этого растения. Свежий аромат был глотком свободы – свободы от дыма, окутавшего двор сизой пеленой.

Люди в серо-черных одеждах жгли имущество умершего от холеры инженера. Ближе к липам, высаженным у флигеля, горела мебель. Два дивана, гора стульев с поломанными ножками, комплект новеньких кресел. Толстяк-шкаф лежал на боку, распахнув дверцы с разбитыми стеклами. Из чрева вывалилась требуха книг и подшивки научных журналов. Их не потрудились сложить отдельно, пустив Корнеля и «Revue de Philosophie» на растопку.

Огонь, утомясь, лениво облизывал добычу.

Сбоку от крыльца факельщики поджигали одежду. Фраки, панталоны, обувь; шляпы, пальто… Весело занялась груда носовых платков. Полыхнули сорочки. Две сюртучные пары чернели, рассыпаясь прахом. Мундиры гореть не хотели. Военная форма боролась до последнего, но силы были неравны. Лишь гвардейцы-сапоги держались, споря с пламенем.

– Красота! – хохотнул Бейтс и умолк, с опаской косясь на патрона.

Эминент прижался к решетке лбом, глядя на пожарище. Выходку Бейтса он не заметил, поглощен зрелищем. Глаза фон Книгге слезились от дыма, во рту копилась горькая слюна. Клок пепла мотыльком сел на лацкан сюртука, безнадежно испачкав ткань. Взгляд барона был устремлен туда, где скромным костерком горели бумаги Карно.

Записи. Тетради. Блокноты.

– Милейший! – жестом он подозвал одного из факельщиков. – Подайте мне вон ту записную книжку.

– Извините, сударь. Мне велено сжечь все дотла.

– Я верну ее вам через минуту.

– Заразы не боитесь?

– Нет. Вот вам пять франков за услугу.

– Ну и правильно, – согласился факельщик. От веселого детины разило перегаром, забивая даже вонь паленого. – Все помрем, рано или поздно. Держите, сударь…

Взяв записную книжку, Эминент раскрыл ее наугад.

«Если когда-нибудь улучшения тепловой машины пойдут настолько далеко, что сделают дешевой ее установку и использование, то она соединит в себе все желательные качества и будет играть в промышленности такую роль, всю величину которой трудно предвидеть…»

– Что там? – спросил факельщик, не спеша вернуться к работе.

– Глупости. Разные глупости.

– Ага, я так и думал.

«Тепловая машина производит работу не за счет поглощения тепла, а благодаря передаче тепла от горячего тела к холодному. Здесь мы усматриваем аналогию с водяной мельницей, использующей механическую энергию воды, падающей с более высокого уровня на более низкий…»[66]

С брезгливостью человека, вынужденного прикоснуться к слизняку, Эминент отбросил книжку за решетку, под ноги факельщику. Тот не спешил вернуть костру его добычу, радуясь возможности отвлечься от противной работы.

– А вот еще, – детина выдрал лист из альбома, обшитого кожей, и сунул его приятному, интересующемуся наукой, а главное, не боящемуся холеры господину. – Не желаете взглянуть? Еще пять франков, и хоть все перечитайте…

Бросив факельщику монету, Эминент взял лист. Две трети пространства занимали какие-то чертежи. В нижнем углу чернели краткие заметки. Беглый, неразборчивый почерк:

«1-й этап: поршень сжимает воздух в цилиндре. Рост давл. и темп. (до уровня воспламен. горюч.). Подача горючего: в конце сжатия; воспламен. без внешнего зажиг. Часть обрат. движ. поршня – при пост. температуре…»[67]

– Намудрили! – детина стал читать из альбома вслух. – «Затраты на сжат. – чрезмерны! Уменьш. давл. в цил.? Увелич. температуру? „Газовое масло“ вместо угля? – надо думать…» Чушь, право слово! Что тут думать?

– Хуже, – возразил Эминент. – Если бы просто чушь…

– Вы что-нибудь поняли, сударь?

– Нет. Я ничего не понял. Сожгите это, прошу вас. Еще заразится кто-нибудь…

– Вы же сказали, что не боитесь заразы!

– Я – не боюсь. Но таких, как я, мало.

Сообразив, что больше не получит ни гроша, факельщик вернулся к работе.

Гудело пламя. Трескалось и распадалось гибнущее дерево. Бумага становилась пеплом. Одна за другой таяли, угодив в огонь, снежинки Механизма Времени. Барон фон Книгге не торопился – ждал, надгробным обелиском застыв у особняка, задыхающегося в дыму. За спиной Эминента молчали его спутники. Мшистым утесом сгорбился великан Ури; чертиком внутри табакерки-сюрприза замер рыжий Бейтс.

Поодаль, у фонарного столба, скучал генерал Чжоу.

Заветный 451-й градус по шкале Даниэля Фаренгейта давно был достигнут. Пламя с жадностью пожирало имущество покойного инженера – и творения его разума. Рукописи горели. Устав ждать, Бейтс деликатно кашлянул:

 

– Сэр! Мы должны досмотреть водевильчик до конца? Goddamit! Признаться, французишки не балуют разнообразием. Или мы чего-то ждем?

Ури тяжело вздохнул.

– Кого-то, – не оборачиваясь, бросил Эминент. – Чтобы после огня не прибегать к извести. И, прошу вас, больше почтения, дядюшка Бенджамен! Мы хороним целый мир.

– Как скажете, сэр. Д-дверь, целый мир, подумать только!

Мошенник принял строевую стойку, словно по команде «На флаг!». Это вышло у него так неуклюже, что даже Ури с неодобрением засопел. Черная, пронизанная сполохами пожаров ночь надвигалась на обреченный город, оставляя его наедине с Хозяйкой-Смертью. Эминент ждал – безмолвно, терпеливо.

Но вот раздался топот копыт и стук колес.

Карета остановилась на соседней улице. Прозвучали легкие, торопливые шаги. Женщина, чье лицо закрывала вуаль, прошла мимо пожарища, быстро огляделась, повернула к зрителям. Мистер Бейтс заворчал, желая что-то сказать, но Эминент взмахнул тростью, прерывая недозволенную речь.

Тишина, треск огня; шаги.

Та, что приехала на праздник Смерти, безмолвно встала на колени. Опустила голову, сложила руки на груди:

– Я здесь!

Эминент обождал с ответом. Выдержав паузу, он взял женщину за плечи, помог встать, откинул вуаль и поцеловал в лоб.

– Спасибо, Бригида. Ты – смелая девочка.

Баронесса Вальдек-Эрмоли кивнула и отступила к Ури, будто ища у него защиты. Великан засопел, приобнял доверившуюся ему бедняжку могучей рукой. Он озирался, желая увидеть врага, угрожающего беззащитной даме.

– Пусть кто хочет, радуется, кто хочет – скорбит. Мы сделали, что должно. Потомки нас не вспомнят. Однако мы и не ищем славы!

Резко повернувшись, Эминент шагнул в темноту. Свита последовала за вождем. Китаец по-прежнему шел последним, слегка отстав. Широкая улица была пуста. Черно-серые факельщики завершили работу, парижане забились в дома, спрятались за плотно закрытыми ставнями; погребальные дроги уехали на кладбище. Лишь Луна, свободная в эфирной дали от страстей и тревог, глядела с мрачных небес на город.

Ее холодный свет делал скрытое – явным.

Барон фон Книгге шел походкой призраков, едва касаясь мостовой. Древний старец, чье имя украшало бронзу таблички на плите ганноверского погоста, прятал лицо от взгляда бледной богини. Сюртук болтался на скрипящем костяке; пальцы, лишенные плоти, впились в набалдашник трости. Спаситель Жизни от уготованного ей Будущего, он уходил, оставляя позади безлюдное, воняющее дымом жилище инженера Николя Карно – и пепел Механизма Пространства.

Мертвец вел свое войско дальше.

Тихо стучали костыли. Щуплый мальчишка с трудом волочил по булыжнику изуродованные ноги. Ему помогала идти изможденная девушка в темном платье. Теперь не она – он, искалеченный судьбой и людьми, нуждался в защите. Тонкие губы дрожали, но упрямая ученица патера Яна, отказавшаяся лечь под камни родового склепа, не сдавалась. Шаг, еще шаг; деревяшка шаркает о камень. Франц Шассер, сын горняка из кантона Ури, благодарно улыбался девушке, пытался погладить ее руку…

Чарльз Бейтс фланировал, как истинный денди, гуляющий у Серпентайна в погожий денек. Он не страшился луны. Напротив, он наслаждался, подставляя ее лучам красивое, достойное кисти живописца лицо. В этот поздний час сын старьевщика хохотал без стеснений, сверкая безупречными зубами-жемчужинами. Актеру из Теддингтона была по душе его роль.

И сцена – тоже.

Замыкал процессию воин-азиат в чешуйчатом доспехе. С нагрудника скалился Тринадцатый Дракон. За спиной генерала Чжоу, укрепленное на бамбуковом древке, реяло по ветру знамя – золото иероглифов на красном фоне. Ветер трепал шелк стяга, играл кистями, острым ногтем царапал знаки, злые и колючие…

Ветер!

Молодой и любопытный сын Отца всех ветров не первый час летал по городу, наблюдая и слушая, запоминая и стараясь понять. Его давно интересовали люди. Он побывал во многих уголках огромного мира – и по приказу отца, и по собственной веселой воле – всюду желая узнать как можно больше о странных детях Земли. Их век был краток, они не умели жить дружно, постоянно ошибались и выбирали окольный путь. Но интереснее этих созданий молодой Ветер не встречал никого – даже под хрустальным сводом неба, где носятся перья ангелов.

Те, что шли по пустой улице, не были для Ветра загадкой. Легкое дуновение отворило их мысли, память, желания и страхи. Ветер не слишком удивился. Но даже его поразили упорство и уверенность в своей правоте вождя, кто, презрев Смерть и годы, шел впереди маленькой армии. Смутившись, Ветер кинулся прочь – увидеть другого сына Земли, чей образ он без труда различил в душе Человека-вне-Времени.

Ветер знал имя, ветер знал место.

Дорога ветров коротка.

Душный, болезненный Париж остался за горизонтом. Земля дышала бодрой прохладой, а впереди расстилалась теплая гладь Средиземного моря. Прибрежные горы, густые заросли на склонах, обломки древних колоннад, залитые молоком вечной Луны…

* * *

– Телеграф часто ошибается. В Париже паника. Может, все же…

– Нет, Огюст. Карно мертв. Не надо мучить себя надеждой.

Трое встречали ночь у древних руин. Ряды кладки, мрамор колонн, чудом уцелевший алтарь с ликами древних богов. Старый храм, когда-то заботливо врезанный в склон горы, пожрало Время, и лунный саван окутывал развалины. Двое мужчин плечом к плечу стояли у края заросшего травой фундамента, глядя во мрак.

Третий остался возле алтаря.

Оптический телеграф Шаппа весь день лихорадило – из Парижа шли вести одна страшнее другой. Последнее сообщение пришло уже в сумерках. Волмонтович, дежуривший на приемной станции, вернулся в гостиницу с траурной депешей.

– Эминент победил, – без выражения произнес Андерс Эрстед. – С нами у него вышла осечка, но он отыгрался с лихвой. Надеюсь, Торвен и Пин-эр избежали холеры. Я не прощу себе, если с ними что-то случится…

– Нам остается ждать удара? – спросил Огюст Шевалье.

– Ну, нет! Такого презента pan Nieboszczyk[68] не дождется!

Князь выступил из тени – черный на черном.

– Андерс, ждать нельзя! Надо бить самим – насмерть, в печень. Андерс! Что ты молчишь?

Эрстед не ответил, подставляя лицо свежему ветру. А Ветер торопился. Ему было интересно. Приплясывая на месте, он ждал: что скажешь, человек? Вдруг ты сейчас раскроешь главную тайну удивительных созданий – людей?

 

Великий Ветер, Отец всех ветров, улыбался, наблюдая за сыновьями со своих звенящих высот. Дети молоды и нетерпеливы – как люди, чьи дела в последнее время заботили его чаще обычного. Великий Ветер не нуждался в помощниках – он проникал взором в самые дальние уголки. Людская суета забавляла его – человеки были не первыми, кто мнил себя хозяевами Земли, строя планы на века. Где они, эти мечтатели?

Где окажетесь вы, люди?

Ветры-сыновья занесут пылью и песком следы гордецов – и полетят дальше, танцуя на вечной дороге.

Но сегодня Великий Ветер утратил покой. Что-то тревожило его, заставляя вновь и вновь кружить над зеленой Европой. Люди уверены, что им подвластно Грядущее. Грядущее уверено, что ему подвластны люди. Еще недавно Отец всех ветров посмеялся бы над этим вздором. Но сегодня ему стало не до смеха. Грядущее? Что люди знают о нем?

И что знает Он?

Великий Ветер отвернулся от полей и рек, от дорог и городов. Вверх! вверх! к границе хрустального свода, за которую нет пути даже Ему. Отсюда, от черных стен Космоса, можно разглядеть не только день сегодняшний, преходящий, но и времена иные, где однажды пролягут пути ветров – от первого до последнего мгновения.

Земля походила на сверкающий остров, скрытый в пелене облаков. Великий Ветер сдул нынешние тучи, словно снимая луковичную шелуху. Завтра, послезавтра, после-после-после…

Облака сгинули. Земля казалась по-прежнему желанной и прекрасной – лучшее из творений Создателя. Очертания континентов, моря, горы и равнины… Все, как прежде. Вот и города – огромные, они тянутся на долгие-долгие мили. Расстарались людишки: за день не облетишь! Но что это? Город, на который упал взор, отличался от виденных прежде. Вместо кварталов, взамен улиц – затейливая вязь лабиринта. Зачем? Что вы придумали, люди?

Люди?!

Людей не было. Как ни старался Великий Ветер, как ни изучал мир Грядущего, он видел одно и то же: бурую жижу, текущую по изгибам лабиринта – бесформенную, безвидную. Те, кто пытался преобразить мир, словно растворились в булькающем, вязком болоте.

Что вы натворили, человеки? Что сделали с собой?

Великий Ветер, Отец всех ветров, мощным дыханием стер видение, оттолкнулся от хрустального свода – и помчался навстречу Земле.