Уже в окрестностях Москвы сатана превратил дороги в кашу. Да и были ли они, дороги? Мосты вечно чинили – иногда приходилось ждать до двух суток. На ночлег становились где попало: в ямских селах, на станциях, в крестьянских избах. В Твери ночевали у советника губернского правления, еще недавно – ссыльного Федора Глинки. Случайно встретились у «рогатки» – советник возвращался в город из имения жены; слово за слово, вспомнили войну – и до утра проговорили о баталиях Наполеона, обсудив их со всех сторон.
При отъезде Глинка подарил Эрстеду «Записки русского офицера», подписав книгу: «Вчерашнему врагу, сегодняшнему другу – от арестанта Петропавловской крепости, награжденного золотым оружием за храбрость». Смысла автографа Эрстед не понял, но поблагодарил.
И снова – чавканье колес в грязи…
Если б не Волмонтович, пропали бы. Вездесущ и всемогущ, князь поспевал всюду. Казалось, он отрастил себе шесть рук и четыре ноги, как индийский божок. Чудо! – он даже был приветлив с окружающими. От его приветливости драгунский капитан, желающий сей же час стреляться «через платок», делался шелковым и растворялся в тумане. Ямщик гнал, как бешеный, – лишь бы не оглянуться через плечо, не увидеть вопрошающий блеск окуляров. Генерал отказывался от курьерской тройки в пользу Эрстеда. За минуту до того генерал топал ногами и грозился Сибирью, да вот подкрался сбоку Волмонтович, пожелал доброго здоровья…
– Езжайте с Богом! – провожал их генерал, крестясь втихомолку.
А еще Волмонтович носил Торвена на руках. Из кибитки – в здание станции, от порога – на кровать с пестрой занавеской; к столу – поесть горячего, на двор – в ретирадное место, и снова – в сырую темень кибитки. Ходить самостоятельно Торвен не мог. Удар кнутовищем не прошел даром. Мало того что нога-упрямица, считай, отнялась, так еще и рана на голове воспалилась. Что ж делать? – при первом удобном случае требовали нагреть воды, промывали, меняли перевязки. В Гатчине нашли цирюльника, обрили раненого наголо – для простоты лечения.
– Держись, юнкер! – бормотал Эрстед, глядя, как клочья волос падают на грязный пол. – Держись, прорвемся…
– Полковник? – спросил Торвен. – Ты где?
Глаза у него были белыми, как у вареной рыбы.
В Новгороде доктор, притащен князем за шиворот, продал какую-то вонючую мазь – клялся, что поможет. Узнав, что раненого везут дальше, раскричался. Поминал Гиппократа и кузькину мать, настаивал, чтобы пациента оставили здесь. «Вы убиваете его, господа!..» Честное слово, Эрстед испугался – не воплей доктора, нет. А вдруг медик прав? Неужели придется с чужого, холодного почтамта отправлять письмо в Копенгаген:
«Дорогой брат! С прискорбием сообщаю, что Торбен Йене Торвен, мой давний друг и твой верный помощник…»
– Готовьте лошадей, – перебил доктора Великий Зануда. Привстав на локте, он грозил Эрстеду кулаком. Казалось, мысли полковника были для Торвена открытой книгой. – Я еду…
И вновь опрокинулся в забытье.
Этот кулак Эрстед видел всю дорогу. Едва возникала мысль оставить Торвена на чье-то попечение, избавить от тряски и мучений, дать отлежаться в тепле – вот он, кулак. Грозит. Следом, мол, поползу, найду, догоню – и спрошу по всей строгости. Слышишь, полковник? Слышу, чего там. Князь, станция – выносите гере Торвена…
Иногда раненого нес Шевалье. И никогда – сам Эрстед. Не давали, оттесняли; запрещали. В Тамбове он узнал: Торвен предупредил князя – ни за что. Полковник уже однажды вынес меня с поля боя. Хватит. Не мальчик, шестой десяток до половины разменял – нечего ему в грузчики рядиться… Узнаю, что таскал меня, убогого, – не прощу.
Ночью сбегу из кибитки.
– Ну вы и царь, пан Торвен, – ответил Волмонтович. – Князей в носильщики определяете? Ладно, мне не в тягость…
Всю дорогу Пин-эр не отходила от раненого. Ехала с ним бок о бок, ухаживала, как могла, шептала что-то – заговоры? молитвы? Когда Торвена одолевал бред – трогала виски, шею, пальцами пробегала по ледяным рукам, как по клавишам фортепиано. Сильные и ласковые, взятые китаянкой аккорды дарили сон.
В Рязани Торвен встал на ноги.
Денег проклятая дорога жрала в три горла. Понимая это, Эрстед еще в Петербурге кинулся по банкам – за наличными. Филиала Ротшильдов он не нашел. В прочих же банках при одном упоминании о Ротшильдах все двери закрывались. Эрстед ничего не понимал, пытался объясниться, настаивал…
– Вы из Пруссии? – по-немецки спросил у него один из посетителей банка «Штиглиц и K°». – В Берлине тоже нет филиала Ротшильдов.
– Знаю, – кивнул Эрстед. – Но в Берлине Ротшильды сотрудничают с банкирским домом Блайхредера. Здесь же…
Посетитель, хорошо одетый молодой человек, рассмеялся:
– А здесь они не сотрудничают ни с кем. Барон Штиглиц категорически против. Лично писал государю, что закроет свою коммерцию, если этим позволят… Вы поняли меня? А что, Ротшильды должны вам денег?
– С кем имею честь? – сухо спросил Эрстед.
Молодой человек приподнял шляпу:
– Евзель Гаврилович Гинцбург, винный откупщик. Купец 1-й гильдии, к вашим услугам. В Петербурге по торговым делам, с разрешения обер-полицмейстера на три недели. Завтра возвращаюсь домой. Тут рядом есть хороший трактир. Не побрезгуйте…
Спустя час Эрстед стал обладателем кругленькой суммы.
– А вдруг я лжец? – спросил он у молодого человека. – Шарлатан? Вы ведь даже не взяли у меня расписки…
– Зачем? – искренне удивился тот. – Вы показали мне письмо Натана Ротшильда. А я, поверьте, разбираюсь и в людях, и в подписях. Да-да, несмотря на возраст. Вы ведь это хотели сказать? Считайте, что я не дал вам в долг, а вложил деньги в будущее предприятие.
– Какое? – теперь настала очередь Эрстеда изумляться.
– Когда я захочу открыть собственный банкирский дом, вы дадите мне рекомендацию к Ротшильдам. Как считаете, они согласятся на сотрудничество?
– Уверен, что да, – ответил Эрстед.
Он тоже разбирался в людях.
4
Радимов. Послушай, ты учен
И добр, мне кажется, то ежели захочешь,
То в доме у меня быть можешь помещен.
Поедем-ка со мной в деревню.
Инквартус. Я согласен,
Однако ж давеча ваш довод был неясен.
Радимов. В деревне объясню. Ну что ж, мои друзья,
Вы закручинились? уж больше нет печали!
От пустодомства вы одни ли пострадали;
Но не у всякого есть добрая семья!
А вот тут всласть похлопать не дали.
Терентий сыграл бравурную коду. Актеры отошли назад, к стене – кланяться без разрешения барина им не годилось. Павел Иванович привстал со стула, обернулся к зрителям, готовясь принять должную порцию хвалы – устроителю театра браво! виват! – лицо помещика выразило приличествующую случаю скромность…
– Господа! Здравствуйте, господа! Я прибыл с тем, чтобы сообщить вам презабавное известие…
В дверях залы стоял Константин Иванович Гагарин. Плащ он сбросил в передней, фуражку – тоже, желая предстать перед собравшимися во всем великолепии. И впрямь, был Константин Иванович чудо как хорош собой. Высокий, статный, кудрявый, он имел одну простительную слабость – волей отца не пойдя по военной службе, в отличие от третьего брата, Александра Ивановича, ныне – штаб-ротмистра Гродненского гусарского полка, он одевался как отставной офицер. Венгерка – синего сукна; золото шнуров, блеск бахромы. Серые рейтузы обшиты черной кожей, как у истинного кавалериста. Кушак с перехватами, щегольские сапожки…
Предводитель губернского дворянства, приравнен к чину IV класса «Табели о рангах», Константин Иванович числился, что называется, статским генералом. И мог бы не столь откровенно завидовать военным, открывая всем детскую, несбывшуюся мечту. А вот поди ж ты!
Чудны пути желаний человеческих…
– Что случилось?
Павел Иванович нахмурился. Хозяина разрывали на части два противоречивых чувства: раздражение помехой и радость от визита брата, коего он любил.
– У губернатора несварение? В Тамбове решили открыть Институт благородных девиц?
– Куда там! Бери выше, Павлуша!
Гости затаили дыхание.
– Господа! В нашу богоспасаемую губернию прибыл экспедиционный отряд из Санкт-Петербурга! От Академии наук! Во главе с адъюнкт-профессором Оссолинским, из Зоологического музея… И знаете, что они собираются делать? В жизни не догадаетесь…
Константин Иванович взмахнул руками, словно намеревался взлететь.
– Они хотят ловить монстру! Да-да, натуральную монстру!
– Тамбовского волка? – неудачно пошутил кто-то.
– Именно! Его превосходительство при таком известии впал в меланхолию. «Константин Иванович, – говорит он мне, – помилуйте! Где ж я им монстру-то возьму? Разве что почтмейстера Бутейкина головой выдать… Он, как запьет, хуже всякой монстры…» Я ему: «Полно, Евграф Федорович! Поищут, не сыщут и уберутся восвояси…» А он мне: «Не знаете вы жизни! Если в столице восхотелось монстры… Господи! То им недоимки по казенным повинностям на три года вперед, то чудо-юдо вынь да положь!» И пьет нервические капли…
Эрстед шагнул ближе к вестнику:
– У вас в лесах действительно водятся монстры? Есть случаи нападения на людей? Свидетели?
– Из Петербурга виднее, – отмахнулся предводитель. – Раз Академия наук, значит, будут и случаи. Нет, господа, каков лабет![61] И ведь неполитично сделать вид, что мы в стороне. Уже и газеты пишут…
Он потряс «Тамбовскими известиями», зажатыми в кулаке.
– Извольте насладиться! – Константин Иванович развернул газету. – «В деревнях Вирасы и Дашкино, а такоже в казенном селе Енгуразово таинственный кровопийца за три ночи убил два десятка коз и более пятнадцати овец. На шеях трагически умерщвленных животных зияли следы укусов, сходных с пулевыми ранениями. Нам сообщают, что в позапрошлый вторник на берегу реки Цны подьячим Макаром Усовым найден пятипалый след с ужасными когтями. Адъюнкт-профессор Оссолинский полагает, что загадочный зверь есть не кто иной, как чупакабр – «козий кровосос», хорошо известный в Аргентине…»
– В Аргентине! – зашелестело по зале. – Ишь ты!.. в самой Аргентине…
– «Профессор утверждает, что тамбовский чупакабр схож с собакой, ежели скрестить бордоского дога с ярославской борзой, но гораздо больше размерами. Шерсть на нем медно-красная с темной остью, морда черная, и на спине есть горб. Экспедиция, цель которой – положить конец…» Нет, господа, это не чупакабр! Это макабр,[62] клянусь…
Чувствуя, что они здесь лишние, актеры под шумок убрались из залы. Задержался лишь Терентий – уронив голову на плечо, музыкант спал. Пальцы его тихо наигрывали прелюдию ля минор Шопена.
– И ты, брат! – Павел Иванович весь покраснел от возбуждения. – И ты не привез Оссолинского ко мне? Вовек не прощу!
– Увы, Павлуша. Оссолинский сиднем сидит в Тамбове и бомбардирует почтамт депешами о ходе экспедиции. Заодно он снабжает газетчиков сведениями из жизни аргентинских чупакабров. В остальное время губернатор отпаивает его рябиновой. Книжный червь еле жив после дороги. Его уже завалили приглашениями, но Оссолинский тверд: из Тамбова – ни ногой. Зато его отряд бодр и весел и уже второй день квартирует в уездном городке…
Константин Иванович ухмыльнулся:
– В нашем любимом, в нашем прославленном уездном городе N. Не так ли, господа?
Помещики дружно засмеялись – в отличие от Эрстеда, им была понятна шутка предводителя дворянства.
– Часть их вместе со слугами завтра выедет в имение генерала Хворостова. Генерал, страстный охотник, обещал дать егерей для устройства облавы. Божился, что станет жаловаться государю, если его помощь отвергнут. Ну, сутяжничество Хворостова, равно как его охотничьи подвиги, нам всем хорошо известны…
И снова смех – видимо, сутягу-генерала здесь знал каждый.
– Господин Эрстед! Для вас у меня особый сюрприз. Едва я заикнулся при столичных естествоиспытателях, что в наших краях гостит полномочный представитель Общества по распространению естествознания… Вы бы видели их ликование! Надеюсь, вас не затруднит пройти со мной в кабинет?
– А я? – обиженно спросил Павел Иванович.
– Конечно, Павлуша, – как ребенку, улыбнулся Константин Иванович старшему брату. – Разумеется, и ты с нами. Вас же, господа, я не стану более утомлять своими рассказами. Ах да, чуть не запамятовал! Я ведь прибыл не один… Милейший человек! Достойнейший! Уверен, вы сразу полюбите его. Павлуша, это сослуживец Александра, воевал на Кавказе; летом вышел в отставку… Он здесь проездом – нашел меня, желая передать поклон от брата. Князь Енгалычев, господа!
В дверях стоял азиат, одетый в щегольский европейский костюм. Должно быть, он задержался снаружи, следя за разгрузкой своего багажа, и вошел в залу только сейчас. Вертя в пальцах тросточку с рукоятью в виде змеиной головы, князь Енгалычев без особой приязни смотрел на собравшихся. Казалось, он разрывается на части между долгом, который велит ему остаться, и желанием немедленно покинуть усадьбу.
– Здравствуйте, господин секретарь! – сказал Эрстед по-китайски, не обращая внимания на вопросительные взгляды со всех сторон. – Вот уж не ждал… Как поживает достопочтенный цзиньши Лю Шэнь?
Змея с тросточки сверкнула рубиновым глазом.
– Надеюсь, – Константин Иванович повел рукой в сторону лже-Енгалычева, – мы уговорим князя задержаться на день-другой. Наше тамбовское гостеприимство…
– Непременно уговорим, – поддержал его Волмонтович, до сей поры молчавший. Поляк стоял у фортепиано, кривя губы в радушной усмешке. – Я хоть и сам тут в гостях, ни за что не отпущу князя без доброго кутежа. Матка Боска! Спасибо, заступница! – свела, порадовала…
В костюме потешного философа Инквартуса, в гриме, блестя окулярами, Волмонтович был бы смешон – да вот не был.
