– Нас тут не запрут? – с тревогой спросил барон. – У меня дела в городе…
– Да что вы! Пока вечерня, пока ужин… А задержитесь, так причетник явится свечи гасить – он вас на двор и попросит. Брат Тихон все осматривает, прежде чем двери замкнуть.
– Вы нас успокоили, преподобный отец.
Барон перекрестился и, сопровождаемый Ури, принялся взбираться по крутым ступеням, чувствуя себя уланской лошадью. Однако брат Феодосий не пожелал их покинуть. «Вернешься, сразу к работе приставят, – явственно читалось на лице монашка. – А так при деле, никто не прицепится…»
Двери отворились без скрипа – петли смазывали исправно. Эминент снял цилиндр, пристроил на согнутой руке. «Шляпу! – зашипел инок на промедлившего Ури. – Шляпу-то сними!..» Расхрабрившись, он хотел добавить: «Сын мой!» – но тут великан запоздало стащил с головы шляпу, и брат Феодосий онемел. «Сссы-ы-ы…» – только и выдавил он, истово крестясь, после чего бегом вылетел из храма.
Уж лучше граблями махать…
Высокие своды были расписаны фресками. Дюжина свечей и две лампады горели перед величественным пятиярусным иконостасом. Остальное пространство тонуло во тьме. Алтарная часть делилась на три округлые абсиды. В центральной помещался алтарь; левая пустовала.
Фон Книгге глянул направо – и увидел гроб.
2
…итак, мы скажем, что Иисус вовсе не собирался основывать новую религию, а лишь хотел восстановить естественную религию и разум в их древних правах. Для пояснения можно будет привести множество текстов из Библии. Таким образом, все споры между сектами прекратятся, как только найдется разумное объяснение Христова учения, будь оно правильно или нет. Тогда эта публика увидит, что только мы – истинные и настоящие христиане, а после этого мы сможем сказать еще больше против попов и князей. В дальнейших, более высоких таинствах мы должны будем раскрыть благочестивый обман и разоблачить ложь всех религий и их связь между собой…
Он вздрогнул, как от толчка, и открыл глаза. Давний разговор с Вейсгауптом встал перед ним столь зримо, что барон даже засомневался: что это было? Яркое воспоминание о днях расцвета иллюминатов? Сон наяву? Зов прошлого?
Эминент мысленно отчитал себя. Это никуда не годится. Особенно – перед сложной процедурой, отягченной местом действия. С тех пор, как он утверждал необходимость постепенного разоблачения христианства, минуло полвека. Однако взгляды барона не претерпели изменений. Религия – обман, фикция. Милостыня для «нищих духом», как говорят сами церковники.
То, что намеревался совершить фон Книгге в Преображенском соборе, тянуло на вечную анафему. Однако Эминента это не смущало. А вдруг он нащупал «камешек», который сдвинет с места упрямую лавину изменений в Грядущем? Finis sanctificat media,[57] как говорят иезуиты.
Ури имел на этот счет особое мнение, но помалкивал.
В храме царила темень египетская. Лишь негасимые лампады горели парой огненных глаз, отбирая у мрака лики Спасителя и Богородицы. Остальные свечи погасил причетник два часа назад. Поздних гостей, чинно сидевших на скамье в углу, он не заметил, хотя трижды, шаркая, проходил мимо них.
Простейшее действие – отведение глаз – в храме потребовало от барона куда б'oльших усилий, нежели обычно. Он не сомневался: с усопшим доведется попотеть. Особенно если покойник – князь Гагарин.
Эминент еще ни разу не поднимал Посвященного. Это вам не моряки-утопленники… Тело Ивана Алексеевича лучше не беспокоить, обратившись напрямую к духу – с соблюдением приличий и извинениями, как равный к равному.
То, что оба равных умерли, кто раньше, кто позже, – несущественно.
Чиркнув спичкой – к запахам воска и ладана добавилась едкая вонь фосфора, – фон Книгге запалил одну из купленных в лавке свечей. Зажечь ее от лампадки было бы опрометчиво – обряд мог пойти насмарку. Свечу он вручил Ури, и оба проследовали к правой абсиде, где на возвышении покоился закрытый гроб. Эминент не сомневался, кто лежит внутри. Крышку для этого поднимать не требовалось.
Как и для вызова духа усопшего.
Вскоре пять горящих свечей окружили гроб. Связывать их линиями пентаграммы барон счел излишним. Пентакль он создал мысленно, зафиксировав на «изнанке». Вонючие снадобья и амулеты – для восторженных неофитов. Это им пусть поют макбетовские ведьмы:
– Пясть лягушки, глаз червяги,
Шерсть ушана, зуб дворняги,
Жало гада, клюв совенка,
Хвост и лапки ящеренка —
Для могущественных чар
Нам дадут густой навар…
Он зажмурился, нащупывая средоточие. Посмертные эманации ощущались с трудом, на грани восприятия. Какие-то жалкие обрывки… Влияние собора? Или князь перед смертью принял меры предосторожности?
Вспомнилось прозрение, явившееся на приеме у Гагариных. Священник с кадилом, «малый вавилон», преграждающий путь к гробу… Нет, это случится позже, при отпевании. И хорошо, что позже, – он всегда пасовал перед «малым вавилоном». Должно быть, кто-то из московских масонов расстарается…
– Будь рядом, Ури.
– Мы рядом, – прогудело над ухом. – Мы просим не беспокоиться…
Со стороны могло показаться, что ничего не происходит. Эминент замер в трансе: глаза закрыты, руки разведены и обращены ладонями к гробу. В соборе царила тишина. Не слышно было даже дыхания двух людей. Мертвец звал дух мертвеца.
Тщетно!
Обитель духа пустовала. От эфирного тела остались клочья. Глубоко вздохнув, барон открыл глаза. В первый миг пламя свечей показалось ему нестерпимо ярким. При возвращении из тонкого мира так бывает.
Но что стряслось с князем Гагариным?
Ситуация имела только одно объяснение. Дух старого масона покинул тело, переселившись в новое – либо находится в поисках оного. В подобное верилось с трудом. Вот если бы речь шла об азиате… Увы, факты – упрямая вещь.
Эминент не привык отступать. Если дух исчез, что остается?
Правильно – тело.
– Ури, сними крышку.
С задачей великан справился играючи. Заскрипели гвозди, покидая твердое дерево. Под сводами заметалось разбуженное эхо. Крышка легла на пол, позади свечей. Ури не удержался, заглянул в гроб – и попятился, спеша из освещенного круга во тьму. Гагарин лежал в гробу, одет в парадный мундир сенатора, с орденской лентой через плечо. В чертах покойного чудилась укоризна: зачем? не тревожьте…
Это не остановило барона. Ладонь его легла на грудь Ивана Алексеевича. Тени в глазницах Гагарина сгустились – два угольных провала, ведущих в ад. В глубине зародилось слабое мерцание. Тени отступили; обозначились плотно закрытые веки. Они становились прозрачными, пока не превратились в подобие слюдяных пленок – «мигательной перепонки» змеи.
Стеклянный взгляд уперся в Эминента.
– Вы тот, кого я ищу, – барон убрал руку.
Покойник молчал.
– Вы меня слышите?
Тишина.
– Отвечай мне!
Гнев фон Книгге обрушился на упорствующего мертвеца. Однако и это не произвело никакого эффекта. Перед бароном лежала пустая оболочка, неспособная к осмысленным действиям. Поморщившись, барон тронул ладонью не грудь, а лоб князя. Если духа нет, а тело молчит – остается память.
След, ведущий в прошлое.
…лошади встали как вкопанные.
– Да что ж ты?.. да как же… – по-бабьи запричитал кучер.
Смеркалось, и он не заметил, как посреди дороги объявился человек. Откуда и взялся, ирод? – не иначе, из-под земли вырос, спаси и сохрани! Разогнавшись на пологом спуске, кучер не удержал бы упряжку, даже заприметь он безумца издалека. Но лошади! сами!.. да как же? да что ж ты…
Не торопясь, словно гулял по Невскому, человек направился к карете. Щегольски одет, он опирался на тросточку с рукоятью в виде головы змеи. Серебряный гад тускло блестел, ловя свет заката. Кучер угрожающе замахнулся кнутом:
– Стой! Стой, говорю!
«Разбойники? – закралась шальная мысль. – Атамана вперед? А шайка по кустам хоронится… Ох, скулы-то татарские, беда неминучая!..»
Глаза-щелочки мигнули, и кучер окаменел. Не в силах шевельнуться, глухой как пень, несчастный превратился в восковую куклу. Последним, что он услышал, был звук открывающейся дверцы. Миг тягостного ожидания, и князь Гагарин с трудом выбрался наружу. Запахнуть шинель он и не подумал. Вид у Ивана Алексеевича был – краше в гроб кладут. И, значит, грудной жабы он мог не опасаться.
– Вы тот, кого я ищу, – сказал, приблизясь, Чжоу Чжу.
Гагарин закашлялся.
– Вы тот, кого я не ждал, – ответил он, восстановив дыхание.
– Я проделал далекий путь, – настаивал китаец.
– Нуждаетесь в отдыхе?
– Нет.
– В еде? Питье? Дружеской беседе?
– Я нуждаюсь в вас.
С минуту Иван Алексеевич колебался.
– Как вас зовут, сударь? – спросил он.
– Меня, недостойного, сейчас зовут Чжоу Чжу.
– Не только сейчас, – губы князя дрожали, но прищур темных глаз хранил былую остроту. – Я вижу ваш дух. Он слишком подвижен, чтобы ограничиться жалким «сейчас».
– Я тоже вижу ваш дух, – невозмутимость китайца была нарушена. Наклонившись вперед, забыв о приличиях, он жадно всматривался в собеседника. Казалось, змея с тросточки делает то же самое, шевеля раздвоенным жалом. – Готов поклясться, у нас есть кое-что общее… Но я пришел не за этим.
– Зачем же?
– Я хочу поговорить о вашем внуке.
– Вы полагаете, милостивый государь мой, что имеете на это право? – палец князя уперся в китайца. Умирающий, измученный дорогой, Иван Алексеевич был страшен. – Преградить мне путь? Интересоваться моей семьей?
Вместо ответа китаец встал на колени. Поклонившись князю, он уперся лбом в грязь – и замер. Цилиндр слетел наземь, откатившись в сторону. Рядом с беззащитным затылком Чжоу Чжу рыло землю конское копыто. Левая пристяжная нервничала, фыркая и косясь на подозрительного человека.
Далеко, в чаще, заухал филин.
– Встаньте, – наконец сказал князь. – Прошу вас в карету. И развяжите моего кучера – я тороплюсь. Поговорить мы можем и в пути…
Закат творил чудеса. Пробившись сквозь ветки, лучи сплетались в диковинные фигуры. Чудилось, что за плечом Гагарина стоит белокурая девушка, держа под уздцы тонконогую кобылу, и хмурится, недовольная поздней встречей.
Стая птиц перечеркнула небо, и видение сгинуло.
