Несколько смущенный Мауриций с поклоном отступил назад, а вместо него выступил высокий и изможденный постами Нормант – патриарх Озерного Скита. С достоинством кивнув собравшимся, он извлек из складок своего одеяния лист бумаги и короткий отточенный нож. Несколько взмахов – и обрезки упали в грязь, а Нормант торжественно дунул на оставшееся и…
Три похожие на человечков бумажные фигурки взлетели в воздух и понеслись к испытуемым; они быстро росли, обретая объем и рельеф, – и вот трое воинов в кольчугах и с кривыми саблями несутся к Видевшим рассвет.
Воины мчались на старика в балахоне – и в последнюю секунду его заслонил владелец серого плаща, неспешно поднимая руку к своей странной палке. И никто так и не сумел разглядеть случившееся.
Чужак исчез. Он растворился в мерцающих сумерках, превратившись в две, три, пять фигур, мелькнувших на миг в отсветах костров, – и вокруг размазанного молниеносным движением силуэта вспыхнул голубоватый призрачный ореол, полыхнувший стальным блеском и немедленно погасший…
Через секунду Видевший рассвет стоял в прежней позе. Три призрачных воина застыли вокруг пришельца. Чужак усмехнулся и резко топнул ногой – и только мелкое бумажное конфетти осыпалось на землю в тех местах, где стояли три грозные фигуры…
Толпа зашумела. Стали различимы отдельные выкрики:
– Бледный Господин!
– Танцующий с Молнией!
– Слава!…
Танцующий с Молнией с тем же отсутствующим выражением слегка поклонился и отошел в сторону.
Патриарх Нормант также поклонился – заметно ниже, чем в первый раз, – и уступил свое место приземистому патриарху Муасси. Тот без поклона простер руки к центру поляны. Некоторое время все оставалось без изменений; послушники притихли, с трепетом ожидая, какую же силу вызовет вспыльчивый Муасси, чтобы испытать гордых пришельцев последним испытанием…
…В центре поляны заклубилось облачко сизого тумана. На лбу Муасси выступили капли пота, руки его задрожали, губы патриарха подергивались, бормоча невнятные слова; потом Муасси с трудом повернул голову к другим патриархам и те поняли. Оба шагнули вперед, и вновь рясы их слились в один искрящийся сгусток мрака. Три пары рук, словно высохшие ветви дерева с тремя стволами, стали лепить взвизгивающий туман, и чем-то первобытным повеяло от кровавых глаз, белоснежных клыков, рождавшихся под пальцами патриархов, – и вот уже невиданный зверь скалит огромную пасть и мясистый хвост бьет по земле, а чешуя на клиновидной груди горит алыми отсветами, и топорщится острыми шипами высокий гребень…
Большая Тварь. Вернее то, как представляли ее себе патриархи – не видевшие ее ни разу в жизни.
На свое счастье.
Вот только огни костров слегка просвечивали сквозь ворочавшуюся фигуру чудовища…
Призрак. Призрак Большой Твари.
И метнулась по земле, почти сливаясь с ней, узкая пружинистая лента – ловчий удав Зу, гордость корпуса «гибких копий», давал хозяину время на взмах. И пошатнулся призрак от страшного удара огромной змеи.
Пошатнулся – но выстоял. Удав мертвыми путами охватил задние лапы твари, и ринулся вперед Хозяин Волков – нет, теперь уже Волк-Хозяин, прыгая на грудь врага, стремясь достать горло…
– Превратился!… – глухой ропот колыхнул сбившуюся толпу.
Силен был призрак, силен, рожденный усилиями трех патриархов, побочный сын Небытия и извращенной фантазии!… Не достал Волк-Хозяин чешуйчатое горло, и когти твари располосовали его бок; капли дымящейся крови упали на тело призрака, и он словно стал плотнее, материальнее, и тихо ахнула толпа, вздрогнули патриархи – но не только от этого…
Раны Волка-Хозяина зарастали на глазах, минуты не прошло, а стая во главе с разъяренным вожаком уже кинулась в новую, казалось бы безнадежную, атаку…
– Бледный Господин!…
Опоздал Волк-Хозяин… Двое молодых волков уже бились в агонии, поджарая волчица выла с разорванным бедром, а кровь их впитывалась в чешую монстра, и тот окончательно обрел плоть, налился новой силой, и попятились оставшиеся волки, затравленно рыча; и кончались силы у звенящей от напряжения змеи…
Переглянулись патриархи, невольно отступая назад. А Танцующий с Молнией вырывался из рук того, кто не горел в огне, стремясь кинуться в свалку; и вдруг все замерло, а удав распустил кольца и зашипел почти с мольбой…
И в ответ взревела ночь. Не эта, пьяная от крови ночь, а та, древняя, забытая, встающая над миром во всем великолепии давно схороненного ужаса. И на пути зверя встал сутулый старик в дурацкой хламиде, и словно лопнули невидимые цепи, сдерживавшие ревущее Нечто… лопнули и рассыпались дождем осколков…
Навстречу Призраку Большой Твари вставала Большая Тварь. Только морда второго зверя была заметно шире и более плоская, хвост – короче, задние лапы – мощнее, и всем почему-то сразу стало ясно, кто из них – настоящий.
Непридуманный.
Толпа отшатнулась к окружающему поляну частоколу, и кое-кто уже начал на всякий случай карабкаться наверх. А твари сверлили друг друга пылающими глазами, и потом призрак рванулся вперед, но удар хилой на вид когтистой лапы отшвырнул его, оставляя на теле глубокие борозды. Большая Тварь ударила еще раз, и сквозь рваные раны творения патриархов стало просвечивать пламя костров.
А потом отлетела в сторону и растаяла в воздухе оторванная лапа, расползлась гнилой ветошью несокрушимая чешуя, и победный рык Большой Твари прокатился по оцепеневшей поляне. Патриархи стояли там, где и были во время поединка, и ящер уверенно двинулся к ним.
Мауриций замахал руками, выкрикивая заклинания, но ящер не обратил на смешные жесты старика никакого внимания, быстро приближаясь к людям.
Три фигуры возникли рядом с ошеломленными патриархами. Хозяин Волков, уже в человеческом обличье, сгреб в охапку протестующего Муасси, Танцующий с Молнией перекинул через плечо тощего Норманта, а третий подхватил Мауриция – и Видевшие рассвет с неожиданной легкостью перебросили не успевших ничего понять патриархов через частокол. А мгновением позже и сами оказались по другую его сторону. Послушники заспешили последовать примеру старших, а оставшиеся в живых волки и удав давно успели исчезнуть неизвестно куда.
Большая Тварь с размаху налетела на частокол, и бревна затрещали под чудовищным напором. Некоторое время дерево еще держалось, а затем огромные колья с хрустом разлетелись в щепки, и оскаленная морда ящера показалась в проломе.
Успевший подняться на ноги Мауриций попятился и невольно закрыл глаза. Вот оно, наказание за неверие, за постыдное Испытание…
Тишина.
Мауриций с трудом сдержал дрожь высохшего тела и открыл один глаз. Затем другой…
Старик в хламиде стоял перед ним и вымученно улыбался.
– Ничего, ничего. – Он отечески потрепал Мауриция по плечу, и патриарх внезапно почувствовал себя мальчиком. – Ничего… Не для вас такие игрушки. Ох, не для вас… И кто ж это вас надоумил?…
Старик замолчал и, повернувшись, зачем-то полез обратно в пролом. А три вдруг сразу постаревших человека молча смотрели ему вслед…
5
…А утром было солнце. Умытое, розовощекое солнце, и смотреть на него было совсем не больно, а наоборот – тепло и щекотно. Хозяин Волков и Танцующий с Молнией лечили своих зверей, и многие послушники пытались помогать им, преодолев робость и стеснение, но у них плохо получалось, и младшие братья суетились и толкались, наперебой предлагая то свежую родниковую воду, то какие-то особо целебные листья и чистые ткани для повязок. Брат Манкума чванился и носился со своей славой первооткрывателя, зовя гостей уважительно-фамильярно «Господин Сигурд» и «Господин Солли». Впрочем, пришельцы даже настаивали на подобном обращении, все время пытаясь опустить приставку «господин», но мало преуспев в этом деле.
Двое остальных гостей на людях почти не показывались и явно хотели, чтобы их оставили в покое.
После полудня брат Манкума, якобы в поисках клейкой смолы для мази, носился по всему Скиту, тыча под нос всякому встречному левую руку, укушенную особо избранной волчицей Хозяина Волков. Братья серьезно осматривали красные полосы на Манкумином предплечье и одобрительно хлопали пунцового от счастья Манкуму по разным частям тела.
К вечеру пришло послание от триумвирата патриархов с разрешением на посещение Двери. Все прекрасно понимали, что это пустая формальность, соблюдение буквы Закона, и хвост младших братьев тянулся за Видевшими рассвет, куда бы те ни пошли; и послушники уже начинали шептаться между собой, что если бы все Господа были такими, то…
Что именно подразумевали послушники, выяснить не удалось, потому что в этом месте они неизменно замолкали.
А потом был закат, и Дверная Роща, кроны деревьев которой так тесно переплелись между собой, что румянец заката лишь скользил поверху, не проникая в вечный полумрак; и вход в стволе огромного дерева, и крутая узкая лестница, и переходы, коридоры каменного лабиринта… и зал со стенами, усыпанными слюдяными блестками, напоминавший Пенаты Вечных, но совершенно пустой, и в конце его была – Дверь.
Дверь.
И в сухой тишине зала неслышно перекатывались колючие льдинки на дне хрустального резного бокала. Смех, призрачный смех мертвой Калорры, ночного Шайнхольмского леса, поляны в зарослях Ра-Муаз.
Льдинки на дне бездонного бокала.
Даймон не отрываясь смотрел на Дверь, и Сигурд чувствовал исходящее от Пустотника напряжение, ощущая его почти физически; ознобная дрожь волнами пробегала по худому телу Даймона, передаваясь Ярроу, и от него – строгому неподвижному Марцеллу.
Рядом тихо вскрикнул Солли. Сигурд с усилием повернул голову, глянул на зал у себя за спиной, и возглас удивления замер у него на губах.
Зал был полон темных, чуть колеблющихся фигур с белыми пятнами отрешенных лиц, зал превратился в беззвучно текущее море с пенными барашками на гребнях мерцающих волн; зал был до невозможности похож на Пенаты Вечных, только там, в штольнях Ра-Муаз, молчаливая неподвижность камня скрывала вечно живой, кричащий взгляд добровольно ушедшего беса, а здесь изменчивость очертаний рождала мраморное лицо с недвижными блестками глаз, изредка отливавших алым…
Узор ночного тумана. Мороки. Варки. Дети Бездны. Новая раса…
– Брайан… – тихо шепнул Ярроу, до рези под веками всматриваясь в одно из бледных пятен. – Ойгла, почему ты не дождался меня тогда, в Калорре?… Ведь все могло быть совсем по-другому…
– Хинс… – выдохнул Солли, делая шаг вперед и щурясь. – Хинс из клана пардусов, зачем ты звал меня там, в Шайнхольме? Что ты хотел сказать мне, и чего я не дослушал, убегая?…
– Я пришел, Тидид.
Это было все, что сказал Марцелл.
За их спинами хлопнула Дверь. Видевшие рассвет резко обернулись, и словно холодный ветер тронул их плечи стылой ладонью. Даймона рядом с ними не было. И Дверь уже закрылась за ним.
Время уныло бродило по залу, разбрасывая горсти мгновений во все стороны; Время скучало и никак не могло найти выхода, потому что оно ослепло и ощупью двигалось вдоль стен, немых стен, натыкаясь на выступы, обдирая руки о шероховатости камня; и наконец Дверь хлопнула во второй раз.
Даймон шел неуверенно, так, словно он разучился ходить и теперь учился заново. Стар был Пустотник. Чудовищно стар.
– Там ничего нет, – хрипло пробормотал Даймон. Губы его тряслись. – Там ничего нет. И это «ничего», которого нет, едва не свело меня с ума. Если бы я не успел отгородиться от него Большой Тварью… Теперь я понимаю, что такое – Бездна. Это Ничто. Каждый, стоявший на Пороге или получивший поцелуй варка, впускает в себя зародыш Бездны. Теперь в нем существует Ничто, способное стать чем угодно. Отсюда и все их способности… И чем чаще ты пользуешься даром – тем больше в тебе Бездны, тем сильнее становится Ничто, и то «что-то», что некогда было тобой, твоей личностью, – оно разлагается, отмирает, уходит навсегда… Таково знание Бездны.
– И?… – одним дыханием шепнули Видевшие рассвет.
– Знание само по себе не бывает плохим или хорошим, – твердо ответил Даймон. – Раз в день, на закате, Дверь в Бездну будет открываться только для меня. Я буду писать Книгу. Книгу Знания Бездны. Это ее условие. Читать эту Книгу будут только Видевшие рассвет. Это мое условие. Но писать ее буду все же я – Даймон, Пустотник, Меченый Зверем, Стоявший над Бездной…
– Ты забыл сказать: «Я – человек».
Марцелл пристально смотрел на Даймона, идущего через зал к лестнице.
Зал был пуст. И уставшее Время сидело у западной стены, пустыми глазницами уставясь на Видевших рассвет. А вокруг почему-то царил стойкий, неистребимый аромат опавших осенних листьев…
Книга третья. Сказание о Вставших перед Бездной
Он был героем, я – бродягой,
Он – полубог, я – полузверь,
Но с одинаковой отвагой
Стучим мы в запертую Дверь.
Тень шестая. Книжный Червь
1
СигурдКазалось, этому не будет конца, но все в этом мире рано или поздно имеет свое завершение. Сигурд равномерно постукивал остроклювым молоточком, и из-под жала крохотного резца выходили знаки, похожие на птичьи следы на песке; выходили и разбегались по изогнутой поверхности Сигурдова меча. Потом надо было смешать золу прошлогодней дубовой коры с соком травы сай и добавить еще несколько составных частей, чтобы полученную жидкость втереть в неглубокие бороздки знаков. Получалось красиво: чернь узора по стальной голубизне клинка. Главное здесь было не ошибиться в последовательности рисунка и сроках настаивания зелья.
И тогда не придется оковывать меч серебром, портя работу древних мастеров: клинок, покрытый узором из знаков, которые Сигурд вычитал в Книге Бездны, успешно мог противостоять любой призрачной плоти…
У Солли память была гораздо лучше, и выученик Сына Большой Твари мог запомнить с первого раза гораздо больше Слов и Знаков, прочитанных ими в Книге, что в последние время раздражало Ярроу, бравшего в основном работоспособностью. А спрашивать у Даймона было бесполезно – тот вообще жил от заката до заката; и когда Пустотник скрипел пером, разбрызгивая самодельные чернила, то ничего вокруг не видел и не слышал.
Сигурд отложил молоточек, глядя на изгиб клинка и пытаясь привыкнуть к глухой шершавой неприязни, копившейся внутри.
Баловень судьбы Перевертыш с его блохастыми волками, отмороженный Даймон и Книга, где треть непонятна, треть не нужна – ему, Сигурду Ярроу не нужна! – а от остального голова пухнет; Марцелл еще этот, слова от него не дождешься, шляется неведомо где… братья местные вечно под ногами вертятся, а их улыбки хоть в чай клади, вместо меда…
Зу тихонько ткнулся головой в бедро Ярроу и вопросительно зашипел.
– Отстань, – буркнул Сигурд, дергая ногой. – Не до тебя…
Удав обиженно отполз в сторону и свернулся клубком, искоса наблюдая за хозяином.
Сигурд взял меч, вышел на утоптанное место и медленно протанцевал два «потока» из оружейных комплексов Скользящих в сумерках. Вышло вяло и бесстрастно, хотя формы он не потерял. Да только к чему все эти мелочи? Вот настой смешаем, знаки вычерним – хотя они и без настоя сработать должны, только послабее, – и с таким мечом-самобоем при любой форме в мастера прорвемся… Не все ли равно – тот удар или этот, на повторном взмахе или еще как?… Хорошую Книгу все-таки пишет Даймон, полезную, сколько ни выучим – на наш век хватит… Утрем нос Перевертышу!…
