С этими словами подполковник торжественно водрузил на стол бутылку дорогой «Каховки». Снова нырнул в сейф. В результате чего объявились две вполне чистые рюмки, лимон и поломанная дольками (когда успел?!) плитка шоколада «Цирк». Мой ножик пришелся как нельзя кстати.
– За ним не меньше десятка трупов, – продолжал рассказывать Матвей Андреевич, ловко откупоривая бутылку. – И ведь что главное: почерк разный! Ну, давайте. – Коньяк забулькал в рюмки, я потянул носом: аромат оказался весьма недурственным. – За успiх нашоi безнадiйноi справы! Ох, попил он из меня кровушки…
Чокнулись. Выпили.
– …почерк, говорю, плавает. Студента-заочника ножом пырнул, кассиршу из «Познани» задушил. Утопление, тупые тяжелые предметы… Вроде вас: работник широкого профиля. – Сравнение подполковника вызывает у меня легкую оторопь, но я полагаю за лучшее смолчать. – Пока додумались второстепенные детали сопоставить! Оказалось, есть-таки почерк. Только неявный. Потом пара свидетелей нашлась. Вот тогда мы его Скоморохом окрестили. Он с жертвами черт-те-что разыгрывал. Футболисты из ДЮСШ буквально вплотную кросс бежали, в Лесопарке вечером, – посмеялись, и дальше рванули. Решили: актеры пьяные дурачатся. Еще по одной? Праздник у нас сегодня. Не каждый день серию берешь. Ну что, родимый город может спать спокойно?!
Дзынь.
– Вам, между прочим, еще повезло, что он в наручниках был и ранен. Когда его, гада, вязали – он всю бригаду раскидал. Едва не ушел. С двумя пулевыми в корпус. Ну, есть Бог на небе, есть! – взяли Скомороха. Вещдоки собраны, свидетели в наличии… Мне сейчас Стратичук по телефону доложил: готов чистосердечное подписать. Взамен, сукин сын, нотариуса требует. Завещание составить решил. Ну ничего, дня три, врачи сказали, протянет – будет ему нотариус. И можно дело закрывать. Кстати, напомните еще раз, откуда те стихи были?
– Какие? А-а… Шекспир, «Отелло».
– Это где негр бабу свою душит?
– Да.
– Ну-ка, ну-ка!
– «Но ты меня пугаешь. Ты зловещ, когда вращаешь в бешенстве глазами, и как я ни чиста перед тобой, мне страшно…» Матвей Андреевич, он ее после этого не сразу душит! Там у них диалог. Потом Отелло душит Дездемону и, не додушив, дважды ударяет кинжалом.
– Точно! Нож у него отобрали. Значит, собирался сперва душить, а потом ножом… Ясно. Жаль, Валерий Яковлевич, что мы с вами раньше не познакомились! Привлекли бы в качестве эксперта!
Мы оба смеемся этой несмешной шутке, подполковник наливает по новой: «За все, что хорошо кончается!» – и как раз, когда мы чокаемся, раздается стук в дверь.
На пороге, в сопровождении дежурного, объявляется моя Наталья.
3
Пока мы ехали домой – втридорога, в полуночном такси, – Наталья сперва дулась: я, дескать, вся изнервничалась, а он с ментами коньяк глушит! Потом вдруг замолчала, прижалась ко мне, и так мы сидели, обнявшись, до самого дома. Мир. Все обошлось, все хорошо. Все она прекрасно понимает. И я ее понимаю: переволновалась за любимого мужа.
Денис уже дрыхнул, а вот мы долго не могли уснуть. Лежали в постели, я Наташке излагал свои похождения, красочно, в лицах, расплескивая остатки испуга, переплавляя их в смех, в пустячную клоунаду, а дальше как-то внезапно…
Нет, не заснули.
Наоборот.
Разбудил меня телефонный звонок. В половине десятого. Звонил щекастый подполковник Качка. Просил зайти, сверить и подписать свидетельские показания. Но уже не в привокзальное отделение, а на Совнаркомовскую, в «Серый Дом». На аудиенцию к следователю я отправился пешком, благо от улицы Фрунзе до Совнаркомовской рукой подать. Символично, однако: Фрунзе вроде бы и числился в наркомах, если не ошибаюсь.
А у нас сейчас наркомами наркоманов зовут.
Дежурный на входе о моем визите был явно предупрежден. Мельком взглянул в журнал, в предъявленный паспорт и сразу выдал пропуск, строго предупредив: «Не забудьте сдать на выходе!» Забудешь тут, как же! Это в Австралии один мой приятель ухитрился заначить разовый пропуск в тамошнее Министерство обороны – просто так, в качестве сувенира на память! Часовому на выходе сказал, что пропуск потерял, и пока бедняга-абориген, жертва цивилизации, соображал, что делать, – преспокойнанько себе ушел, А нам Австралия не указ! Потеряешь пропуск – небось, вообще отсюда не выпустят. Будешь скитаться по этажам бесприютным призраком коммунизма, стеная и гремя цепями до скончания дней…
– Простите, где здесь 36-я комната?
– Пятая дверь по коридору.
Вот это уже было по-взрослому! Настоящие апартаменты старследа по особо важным. Видно, в отделении ему «времянку» выделили, какая нашлась. Огромный стол: буква "Т" красного дерева. На стенах – панели «под дуб» (или взаправду дубовые?!), книжные полки, тяжесть портьер на окнах. Роскошный письменный прибор (черненая бронза…), два телефона «под старину». Новенький компьютер смотрелся в этом окружении подозрительным иностранцем.
– Здравствуйте, Валерий Яковлевич. Присаживайтесь.
Кресла обиты скрипучей кожей. Сядешь – утонешь.
– Вот, ознакомьтесь. – Беру пачку листков, распечатанных на «лазерке». Следом вручается зеленый маркер. – В случае расхождений – правьте.
Оперативно работают! И когда успели?
Читаю. Фразы сухие, казенные, не мои – но по сути, вроде, все верно. Хорошая память у подполковника Качки! Стоп. А это что?
– Простите, Матвей Андреевич… Тут написано: «Услышав подряд три выстрела»…
– Что-то не так?
– Ну, поначалу я вообще не понял, что это выстрелы. Думал, пацаны с петардами. И, кроме того, выстрелов было два.
– Вы уверены? Не ошибаетесь?
– Ну… – я замялся, пытаясь вспомнить. – Вроде бы, два. Но точно ручаться не стану.
– Я понимаю вас, Валерий Яковлевич. Шли, думали о своем, под ноги смотрели, чтоб не упасть… А выстрелов на самом деле было три. Один предупредительный, в воздух, и два на поражение.
Качка смотрит на меня. Ласково, по-отечески. Он смотрит – а мне уже, в общем, все ясно. Конечно, выстрелов было два. Оба – на поражение. А подполковнику надо, чтобы три. Чтобы первый – предупредительный. Понятное дело, начальство в любом случае закроет глаза – опасный преступник, не карманник задрипанный. Но почему бы не пойти навстречу хорошему человеку?
– Полагаю, вы правы. Пусть остается три выстрела. Я, скорее всего, ошибся.
Качка кивает. Мы прекрасно друг друга поняли. Читаю дальше.
Пару мелких неточностей исправил. Возле каждой правки вывел на полях: «Исправленному верить» – и подпись. Еще одна подпись – в конце, после «С моих слов записано верно».
– Большое спасибо, Валерий Яковлевич. Вы нам очень помогли. Ну, бывайте здоровы. Если понадобится, мы вас еще вызовем, но, думаю, надобности такой не возникнет. До суда Скоморох, судя по диагнозу, не доживет… Всего хорошего.
Тем не менее, Матвей Андреевич позвонил мне на следующей неделе.
4
Знакомый кабинет. Зато сам подполковник Качка, друг-собутыльник, сегодня незнакомый. Вроде как заново ко мне присматривается. Сидит, сигарету в пальцах крутит. Но прикуривать не спешит. Молчит. Я тоже молчу. В конце концов, это он меня вызвал. Ему и говорить первому.
– Скажите, гражданин… э-э-э… господин Смоляков. Были ли вы знакомы с гражданином Кожемякой Николаем Игоревичем?
Что-то мы сегодня больно официальны. Темнишь, начальник?
Морщу лоб.
– Да, вроде бы, нет. Фамилию не помню. Может, в лицо…
– Вот фотография. Узнаете?
Мужчина. Примерно одного со мной возраста. Плоское, рябое лицо, нос картошкой, каштановые волосы небрежно расчесаны на косой пробор.
– Нет, не знаю. Хотя… – еще раз вглядываюсь в фотографию.
– Попытайтесь вспомнить.
Честно пытаюсь. В голове прокручивается калейдоскоп лиц. Примеряю их, словно маски, к фотографии. Маски… грим… лицо – клоунский типаж, кровь на щеке, надорванное ухо…
– Скоморох?!
– Он самый. Так вы были знакомы?
– Нет. Тогда, на Гиевке, увидел впервые.
– С одной стороны, у меня нет оснований вам не верить, – голос Матвея Андреевича звучит вкрадчиво. Кошачья лапа, не голос: бархат скрывает острые когти. – Но с другой стороны: как вы в таком случае объясните, что покойный Кожемяка Николай Игоревич, он же Скоморох, упоминает вас в своем завещании?
Потолок валится на голову.
– …Меня?!
Видимо, все, что я думаю по этому поводу, написано аршинными буквами на моей физиономии. Поэтому подполковник вопросов больше не задает. Во избежание инфаркта. Ловко, словно карточный шулер, пускает по столу два листка ксерокопий.
– Ознакомьтесь,
В моих руках – копия заверенного нотариусом завещания Кожемяки Николая Игоревича, находившегося на момент подписания «в здравом уме и трезвой памяти». В последнем я, честно говоря, сомневался. Следующие строки подтверждают сомнения:
«Резное же изделие из кости домашнего животного, сделанное согласно китайской традиции „Шар-в-Шаре“, завещаю Смолякову Валерию Яковлевичу, проживающему по адресу…»
Адрес правильный. Мой адрес.
– А вот и это… Резное изделие. – Матвей Андреевич извлекает из ящика стола некую безделушку. – Возьмите, не бойтесь.
Действительно: «Шар-в-Шаре». Самый крупный, наружный – чуть больше шарика для пинг-понга. Сколько ж их тут, шаров этих? Четыре? Пять? Искусная резьба, фигурные отверстия в форме листьев, цветов, значков «Инь-Ян» и хитрых загогулин. А внутри, в самой глубине, что-то тускло мерцает, переливается сиреневым… бордовым?.. нет, все-таки сиреневым светом. Красивая цацка.
И тут до меня доходит!
– Вы что здесь, совсем охренели?! – Кажется, я говорю свистящим шепотом, но стекла на окнах отзываются слабым дребезжанием. – Какого… черта?! Я спрашиваю: какого черта вы сказали вашему маньяку, как меня зовут?! И адрес?! А если его дружки теперь заявятся в гости?! У меня сын подросток! Жена! А если…
Не могу остановиться. Кричу, испуган самим собой: «наехать» на подполковника милиции в его собственном кабинете?! А Качка-то стушевался, моргает, безуспешно пытаясь вставить хоть слово:
– Не давали мы ему вашего адреса!..
– Это произвол! Хуже! Это пособничество преступнику!
– …не давали! Он ведь и не спрашивал! Мы вообще ничего…
– Откуда же он тогда узнал?!
Шарик выпадает из пальцев. Катится к следователю.
Гаснет блеск в сердцевине.
Будто финальный прожектор в конце спектакля.
Я постепенно остываю, и мне становится стыдно за мальчишескую вспышку. Но, как ни странно, Матвей Андреевич, похоже, совсем не обиделся. Наоборот: расцвел, заулыбался.
– Вот и мы думали: откуда? Может, знакомы вы были? Может, скрываете? Теперь-то ясно… Шарик этот, кстати, у Скомороха при себе был, на момент ареста. А дружков не опасайтесь: нет у него дружков, в одиночку работал, гаденыш. И претензий со стороны родственников тоже не бойтесь: завещание законное, заверено нотариусом. Он же вам не квартиру, как жене, завещал! Шарик – ерунда, дешевка, наши эксперты смотрели. Будет вам на память. Сейчас нотариус введет вас в право наследования…
Действительно, едва я начал извиняться за нервный срыв, как в кабинете возник молодой еще человек. Чистое тебе «северное сияние»: блеск лысины, лак туфель, заколка для галстука и очки в тонкой золотой оправе. Вывалил на стол груду бумаг, показал, где расписаться, содрал двенадцать гривен пятьдесят копеек пошлины (хорошо хоть деньги с собой были!), пожал мне руку и дематериализовался.
Я обалдело глядел на наследство.
– Что ж, поздравляю, – встал из-за стола подполковник, давая понять: аудиенция окончена. – Больше у меня к вам вопросов нет.
Ухожу, ухожу…
Дома я продемонстрировал шарик Наташке. Вместе с копией завещания. Первой ее фразой было: «Ой, какая прелесть!» Затем Наталья осмотрела шарик внимательнее и уже более скептически. Вчиталась в текст завещания. А когда я, заикаясь и робея, пояснил, кто есть наш благодетель Скоморох-Кожемяка – грянул гром:
– Лерка, рехнулся? На кой черт ты дал маньяку наш адрес?!
Я даже не обиделся. Вспомнил миролюбие подполковника.
Однако оправдываться пришлось больше получаса.
– Может, она антикварная? Дорогая? – поинтересовалась в финале супруга, сменив гнев на милость.
– Ага, как же! Тогда б с меня не двенадцать пятьдесят пошлины слупили! Довод показался Наталье достаточно убедительным, и она потеряла к шарику всякий интерес. Явившийся из школы Денис повертел цацку в руках, скривился: «Фигня какая-то» – и ушел в свою комнату.
На серванте шарик смотрелся нелепо, поэтому я забросил его в ближайшую вазочку.
Пусть лежит.
5
– Там Денис из ящика эпистолу вытащил, – Наташка ткнула пальцем в телевизор, на котором белел длинный конверт. – Поминальную. Тебе, беженец ты наш! Интересуются, когда добежишь!..
Это была обычная для нашей семьи шутка.
Десять лет назад, когда мама с дедом собрались мотать в Штаты, я умудрился получить статус беженца. За компанию. Время перемен между уроками жизни: рок-н-ролл и Союз были уже мертвы, притворяясь живчиками, а мы – еще нет, и тупо смотрели на ряды банок с хреном в «Гастрономах». Телевизор разливался кладбищенским соловьем; деньги мутировали в обои для сортиров. Мама силком вытащила нас с Натальей и шестилетним Дениской в Москву, в посольство США, мы проторчали там полдня, в жаре и толкучке, не имея возможности выйти даже на минуту. Анкеты, бланки, справки… Особенно ярко из общего контингента запомнилась грудастая баба-зоотехница, Арина Тихоновна Шапиро. Уроженка села Большие Варнаки, в цветастой шали и ситцевом сарафане с рюшами, она активно страдала от погромов. Всякий желающий мог слиться в сочувствии к Арине. Увы, жертву насилия слушали вяло, сочувствовать и вовсе отказывались, втайне завидуя несокрушимому здоровью: призрак медосмотра пугал многих. Уж не знаю, почему. Дениска просился в туалет, хотел кушать; позже, когда мы уже покинем гостеприимное здание, он остановится у помойки во дворе и грустно скажет: «Кашей пахнет!..» Представ, наконец, перед мрачным Ответственным Сотрудником Службы Иммиграции и Натурализации; озверевшим от многочасового собеседования с отъезжантами, я посочувствовал ему и себе. Вслух. Это был первый случай, когда моя болтливость оказалась кстати. «Вы собираетесь ехать?» – с интересом спросил Ответственный Сотрудник, внезапно став похожим на человека. Нет, честно ответил я. И поправился: думаю, что нет. Разве что танки на улицах… «Вас притесняли?» – у Ответственного Сотрудника пробился легкий, почти неуловимый акцент. Или просто намек. Нет, честно ответил я. И без рвения поправился: ну, не особенно…
«А зачем вы тогда подали документы?!» – Ответственный Сотрудник наклонился ко мне, внимательно разглядывая мое лицо. Будто диковинную рыбу в аквариуме. Не знаю, честно ответил я. Мама очень просила, а дед старенький, его огорчать вредно. Вот и подал.
Все равно ведь не примете.
Снаружи, выслушав содержание нашей беседы, вся очередь дружно вынесла мне диагноз: дегенерат. И зря. Я обрел вожделенный ими статус, «в соответствии с разд. 207 (с) Закона США об Иммиграции и Национальности (INA), с учетом поправок…», а большинство из этих тертых, битых, заранее подготовленных к любым каверзам ходоков осталось с носом. С тех пор по сей день (слава заокеанской бюрократии!) я получаю регулярные напоминания: «Если вы в такой-то срок… будете лишены… ваши данные…»
