— Но они почему-то выбрали единственно устраивающий вас путь, — съязвил я, дивясь собственной храбрости и въедливости.
— Значит, он их устраивал. Не буду врать, и меня тоже. Но выбирали-то люди, а не я, хотя я слегка их и подтолкнул...
— Разумеется, они выбрали путь в рай! Если все остальные вели в ад...
— И тебе, как поборнику свободы воли и прочих ценностей, этот выбор не нравится?
— Не нравится, — честно признался я. — Во-первых, у попавших в Переплет никто не спрашивал, нужен ли им этот рай вне Поступков и свободы выбора...
— Хорошо. А во-вторых?
— А во-вторых, я отлично помню, как ваши «ангелы» встретили меня... — я вспомнил беседу Пупыря и Юхрима- дубиноносца о «выползнях», мужиков с кольями на хуторе, неистовствующего Белого Страничника... Пять Углов опять же...
— Отвечать можно? — как-то уж очень вежливо осведомилась Зверь-Книга.
У меня отвисла челюсть.
— Конечно! И вообще, вы здесь хозяин...
— Ну спасибо, — ухмыльнулся ящер и на некоторое время умолк, словно задумавшись о чем-то.
— Этот мир далек от совершенства, — наконец заговорил он, заговорил тихо и медленно. — Не спорю. Я не стану объяснять, что я еще не дописал его до конца, и посему... Но мир этот не был совершенен и до меня. Надеюсь, тот мир, откуда пришел ты, ближе к идеалу? Там хорошо? Там люди не причиняют боль себе подобным? Там не льются кровь и слезы?
Я вспомнил парней с хутора, глупую драку из-за банки самогона, щелчок ножа... а ведь это все пустяки в сравнении...
Возразить было нечего. Вежливый Пупырь был несокрушимым доводом в пользу Переплета.
— Ты хочешь понять, откуда взялась эта жестокость к пришлым, к тем, кого здесь называют выползнями?
Мне оставалось только кивнуть.
— Ответ прост. Они не приняли Закон Переплета. Они поставили себя вне Закона. У вас ведь тоже не очень-то любят чужаков?
— Не очень, — вынужденно подтвердил я.
— А теперь представь, что эти пришельцы разовьют свой Дар и получат возможность творить все, что им вздумается, не отвечая при этом перед Переплетом! Они что, сплошь бессребреники и правдолюбы?!
Какой-то здесь крылся подвох. И я никак не мог понять — какой? Где брешь в аргументах Зверя? Где?!
— Любой пришелец или местный волен принять Закон Переплета или не делать этого, — продолжил Зверь. — Некоторые выбрали последнее... Да, я не снимаю вины с моих Знаков. То есть с моих людей. Но пройдут десятилетия — и жестокость вытравится у них полностью! Еще сотню лет назад — кто здесь только не жил! Ты бы назвал их вампирами, оборотнями, демонами... нет, ты не назвал бы их — ты бежал бы, сломя голову, если бы успел убежать! Сейчас их нет. Благодаря Мне! Дай Мне время...
— И все люди будут стоять рядами на белых простынях, скандируя Слова и Фразы Книги! — непроизвольно вырвалось у меня.
Ящер возмущенно фыркнул.
— Чушь! Это все внешнее! Это — инструмент, а не сама цель! Когда цель достигнута, инструмент больше не нужен... И не пробуй выглядеть глупее, чем ты есть на самом деле — у тебя это плохо получается!..
Я понимал, что Книга могла врать. Но проверить ее не было никакой возможности. Разве что... разве что подождать лет пятьдесят.
— Да, но и Переплет, и все остальное — ведь это создано вами не для общего блага, пропади оно пропадом! Для себя это создано, для себя самого! Чтоб весь мир выписался по-новому и стал подобен вам! Не знаю уж, как вы потом воплощаться станете, Зверя с Книгой соединять, но — для себя старались!
Я хватался за соломинку.
— Конечно! — мой собеседник снова взгромоздился на табурет. — Конечно, ради себя! Пусть то, что люди привыкают платить за свои Поступки, пусть рай земной или что там получится — всего лишь побочный эффект моих личных и коварных с твоей точки зрения замыслов! Кому от этого хуже?!
Черт возьми, это же мои мысли!..
— Кому, скажи на милость? Я ведь не предлагаю человеку умереть, чтобы заполучить его Дар! А вам предлагали! Причем те же самые люди, которых вы так упрямо защищаете! Ведь так? Правда?!
— Правда, — кивнул я. — Но...
— Да знаю я! Вам обещали, что вы сохраните память и вернетесь домой. Посмертно, так сказать... Заманчиво. Красиво. И похоже на правду. А вдруг — вранье? Или даже не так... Вам очень хочется резать собственного сына? Или чтобы ваш здоровенный приятель свернул вам шею, как куренку, а после повесился? Вы уже созрели для этого?!
Я даже не заметил, когда Зверь перешел на «вы».
— Нет, — потупился я помимо своей воли. — Не созрел. И, наверное, не созрею.
— Понимаю. Мне бы тоже не понравилось...
— Но у них нет другого выхода! Я видел тех, кем они станут — Лишенных Лица! Незавидная перспектива... Так что я в состоянии их понять. Если Переплет не дает им возможности заново развить свой Дар...
— Да? Это они вам так сказали?! Интересное дело! Если Переплет не дает Дару развиться, он должен препятствовать и его использованию, и любому чужому Дару! Логично?
— Логично, — снова вынужден был согласиться я.
— Вы можете пользоваться своим Даром?
Вопрос застал меня врасплох.
— Не знаю... Когда — могу, а когда — нет... — Я вспомнил свое ощущение направления, отступающего от Тальки Страничника — и ту же безрезультатную попытку связаться со своими. — Но у меня Дар случайно... и вообще...
— Значит, можешь! — безапелляционно заявил ящер, снова переходя на «ты». — Просто плохо знаешь, как это делается. Хочешь, научу?
Я заколебался.
Он словно понял мое состояние.
— Да не бойся ты... не покупаю я тебя. Грош тебе цена — так гроша, и то жалко. Твой ведь это Дар, не из Книги, не от меня... Ничего своего я тебе не навязываю. Впрочем, как знаешь... я думал, ты сына своего увидеть хочешь...
— Хочу!
— Тогда смотри мне в глаза. Потом уже и сам сможешь, а поначалу смотри и представляй, что проходишь сквозь меня, сквозь стены — и выше,дальше, над деревьями...
...вертикальные зрачки немигающих, нечеловеческих глаз надвинулись на меня, совместились. сошлись вместе, образуя черный сверкающий провал — и я, набрав в грудь побольше воздуха, кинулся в эту бездну... и тут же вынырнул в небе над Книжным Ларем. Вокруг мчались остатки рваных туч, между которыми сияла умытая утренним дождем девственная голубизна — и вот уже я купаюсь в ней, несусь вперед, вот внизу мелькает просвет в хмурой чащобе, и замшелые избы вырастают неподалеку от опушки, а возле крайней из них сидит на бревне мой Талька и улыбается, дразня прутиком возбужденного домового — неужели Болботун домой добрался?!. Или это Падлюк — не разглядеть отсюда...
Талька! Сын! Живой, здоровый... и даже веселый...
25.
Тот, кто не может наставить к добру своих домашних, не может учиться сам.
— ...Ну что, убедился?
Я растерянно заморгал. Мы были в Книжном Ларе, в той же самой комнате, и мой чешуйчатый собеседник по-прежнему возвышался на табурете возле меня.
— В чем убедился?
— В Даре своем. Это ведь ты сам, а я лишь помог чуть- чуть, подтолкнул...
— Сам?.. Слушай, а за Переплет с его помощью заглянуть можно? У меня дома жена осталась...
— В принципе можно. Но не советую. Не думаю, что она до сих пор по тебе убивается.
Эти слова резанули мне слух, но я сдержался.
— И все-таки я хотел бы взглянуть...
— Пожалуйста. Мое дело — предупредить. Теперь сам пробуй.
И я попробовал.
Медленно сгустилась вокруг тьма, так же медленно уплотнилась, сфокусировалась в черный бездонный зрачок, давая понять, что пора — и я уже без колебаний кинулся в этот колодец. Только на сей раз путь мой был долог, и вел он через ледяной туманный тоннель с призрачными стенами, и имя тоннелю этому было — Переплет.
Когда я наконец вылетел с другой стороны, то почти сразу же увидел хутор, очень похожий на здешний (господи, «там» и «здесь» совсем перепутались у меня в голове!), и, пикируя вниз, заметил — будто выхваченный камерой кадр...
Инга, моя Инга склонилась к этому лохматому верзиле- костолому, который чуть не прирезал Тальку тогда, и бинтовала его раненную лапу! Бинтовала заботливо, бережно, как некогда делала то же самое с Талькой, разодравшим руку о ржавую железяку на какой-то стройке, где он играл с пацанами...
И словно кто-то выключил свет.
Весь, какой был.
Темнота.
26.
Добродетель не остается в одиночестве.
— Да, я видел... видел то, что хотел увидеть, — голос мой был холоден и бесстрастен. — Не знаю, насколько я верю тебе, Зверь-Книга, но я понимаю тебя.
Перед глазами все еще стояло лицо Инги, излучающее нежность и тревогу. Силы небесные! Умер два месяца назад и до сих пор не забыт? Будем ходить в соболях! О принц из далекого Эльсинора, как же ты был прав!..
— Я понимаю тебя! Теперь мне осталось спросить об одном: зачем тебе понадобился я? Ведь не зря же ты уделил мне столько внимания? (Я тоже перешел на «ты», не заметив мгновенного перехода). Я нужен тебе. Зачем?
— Да, ты мне нужен, — просто ответил Зверь. — Ты умен. Ты довольно много знаешь. Ты — оттуда. И у тебя есть Дар. Кроме того, ты не боишься спорить со мной. Вернее, боишься, но все равно споришь. Мне нужен такой человек. Мы с тобой нужны друг другу.
— Короче...
— Короче, мне нужен Глава. Людей Знака — великое множество, Хозяев Слова и Господ Фразы — ненамного меньше, Страничников... в общем, тоже хватает. Мне необходима Глава. Глава над моими Страничниками. Человек, сила которого будет в чем-то соизмерима с моей — уравнять не обещаю, это невозможно — и который будет постоянно подвергать мои действия сомнению.
Я вспомнил заседания христианских прелатов, решающих, достоин ли тот или иной мученик войти в сонм святых. Один из священников работал профессиональным скептиком, подвергая сомнению все заслуги кандидата в святые. Как же его звали?.. Адвокат дьявола! Энджи, тебе предлагают стать адвокатом дьявола! Заманчиво, черт побери...
Зверь склонил к плечу свою уродливую голову чисто человеческим жестом, пристально всматриваясь в меня.
— Тебе не нравится этот мир? Попытайся, и он сможет стать лучше. Или ты надеялся переделывать его, живым выбравшись из Книжного Ларя? Если бы ты погиб в Пяти Углах или как-нибудь еще — ничего бы не изменилось! Попробуй хотя бы... Сыграем мир в четыре руки? Я не прошу тебя выполнять мои приказы — многие пойдут на это с радостью, и будут целовать мне хвост — я прошу тебя обсуждать и осуждать мои действия. Стань застежкой для Переплета Зверь-Книги! Согласен?!
Вертикальные щели его глаз словно зависли в воздухе, сбивая, спрашивая, требуя, не давая сосредоточиться. Где-то на самом краю сознания кричали и не могли докричаться до меня едва слышные голоса — Лишенные Лица, Лишенные Дара, обреченные, требующие моей смерти, смерти сына моего, смерти друга моего, — они взывали ко мне, но, заслоняя все остальное, вставало лицо Инги, и рядом с Ингой — смеющийся Талька, и я сам, в белом с серебром одеянии... Глава, Творец, младший брат Бога, адвокат дьявола...
Только Бакса почему-то не было.
Мир лежал передо мной чистой, еще не написанной страницей, мир... Мир ждал. Мир хотел прикосновения моих рук... пусть и не только моих... и черные точки чьих-то зрачков двоились, троились, множились; безмолвный вопрос дробился в этих черных знаках, правильными рядами выстроившихся на белой бумаге...
Я хотел крикнуть.
Но вместо этого просто кивнул.
И пришла Тишина.
Передо мной медленно раскрылась первая страница Книги...
КНИГА ВТОРАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ НЕВОЗМОЖНОГО
САГА О КУХОННОМ НОЖЕ
Нож,
ты в живое сердце
входишь, как лемех в землю.
Нет.
Не вонзайте.
Нет.
Лезвие золотое.
Август. Двадцать шестое.
1.
В окно постучала полночь,
и стук ее был беззвучен.
На смуглой реке блестели
браслеты речных излучин.
Рекою душа играла
под синей ночною кровлей.
А время на циферблатах
уже истекало кровью.
...а лейтенант был похож на грустного Пьеро из провинциального театра. Он все время подтягивал длинные рукава кителя и морщил брови домиком, поминутно приговаривая умоляющим тоном:
— Вы только не волнуйтесь, госпожа Линдер... вы только, пожалуйста, не волнуйтесь... вы...
Казалось, он сейчас тоже заплачет, этот кукольный лейтенант в мятой пилотке, похожей на клоунский колпак; и даже резкий запах его одеколона был какой-то мужской и женский одновременно.
Инга коротко всхлипнула в скомканный носовой платок и кивнула.
— Все, — сказала она. — Все, все, все... Все в порядке.
— Вот и славно, — радостно засуетился Пьеро, потирая узкие ладошки, — вот и хорошо... Вы же сами говорите, что опознать тела не можете, хотя там и опознавать-то почти нечего — выгорело все подчистую, уголь сплошной... Ой, простите меня, ради Бога! Дурак я, как есть, дурак, и господин майор говорит, что дурак, а я молчу да киваю...
Инга смяла платок, сунув его в карман легкой болоньевой курточки, и пододвинула к себе протокол. Бумага была желтой и сухой, как лист надвигающейся осени.
— Где подписать? — спросила она.
— Там, внизу, где птичка, господа Линдер... И еще вот здесь, где вы говорили про топорик, который вроде был у вашего мужа, и который мы имели место найти в эпицентре пожара... Ведь вы опознали топорик? Ведь правда?
— Ведь правда, — глухо повторила Инга, пытаясь заставить дрожащие пальцы сомкнуться на авторучке. — Похож. Все они похожи. Обыкновенный туристский топорик. Ручка пластиковая... Была...
— Пластик, должно быть, расплавился, — виновато развел руками лейтенант, и Инге ясно примерещилась треугольная слеза на его щеке. Слеза почему-то была черная. — Вы уж простите...
— За что? — удивилась Инга. И удивилась еще раз, выяснив, что пепелище внутри нее способно рождать хоть какие-нибудь эмоции.
Снаружи завыла собака. Она выла и выла, изредка сбиваясь и хрипло взлаивая, и это было так жутко и так не вовремя, что даже стрелки допотопных стенных часов, навсегда застывшие на двенадцати часах какого-то дня — даже они вздрогнули и задумались о грядущей полночи, когда все будет то же... и вой, и медлительные люди за столом, и положение стрелок на гнутом циферблате...
Только в полночь все встанет на свое место.
Лейтенант вскочил, уронив стул, и метнулся к двери, сдергивая по дороге пилотку и осторожно промокая ею лицо — словно грим боялся размазать.
— Я сейчас, — бросил он на ходу. — Это Ральф, он вообще-то хороший... Одну минуточку! Сейчас он замолчит, честное слово...
— Не бейте его, — попросила Инга неожиданно для себя. — Может, собаке плохо... Пусть воет.
Лейтенант застыл в дверях, раздираемый противоречивыми чувствами.
— Собаке не может быть плохо, — неуверенно заявил он. — Я его кормил. Утром. Ему должно быть хорошо. И, кроме того, я же ради вас, а то воет, зараза, как по покойнику...
Он захлопнул рот, глупо моргнул и прижал к груди злосчастную пилотку. Инга просто физически ощутила, какая та теплая и влажная. Легкая тошнота подкатила к горлу и ушла, оставив кислый вяжущий привкус.
— Ой, дурак, — заскулил лейтенант, — ой, дубина... Госпожа Линдер, вы не обращайте на меня внимания, ладно, у меня язык, что помело...
При слове «помело» он вздрогнул и выскочил в коридор, резко закрывая дверь. Громкий стук перерубил собачий вой пополам — и стало тихо.
