Темная, черная; я вглядываюсь в эту тишину до рези под веками.
Ничего.
– Я не стану вас переубеждать, дорогая госпожа Альтшуллер. Я мог бы наглядно продемонстрировать вам разницу между нами, совершающими преступления во имя конечного блага общества, во имя своих детей, наконец! – и вами, преследующими лишь личную корысть. Это все высокие слова, и вы имеете полное право им не верить. Но я бы настоятельно порекомендовал вам самой, да, именно САМОЙ, посмотреть в глаза фактам. У вас просто нет выхода. Впрочем, выход есть: уйти отсюда и умереть в самое ближайшее время. Сколько вы еще продержитесь? Часа три? Четыре? Сколько?!
– Между прочим, вы только что совершили признание, ваша светлость. В присутствии четверых свидетелей. Может быть, нам теперь совсем не обязательно умирать? Вы ведь знаете, у нас есть свои способы проверки на правдивость. Теперь нам достаточно пройти такую проверку у хорошего «видока» – и мы снова окажемся в Законе. В нашем Законе. А вот у вас и ваших людей с этого момента могут начаться немалые проблемы. С ВАШИМ законом.
– И какие же, позвольте полюбопытствовать? В прессу обратитесь? в правительство? к государю с петицией?! Заявление мага-рецидивиста: облавные жандармы без суда-следствия убивают наших учеников! Не нас, закоренелых преступников! – учеников! Бессмыслица! нонсенс! Кто вам поверит, Раиса Сергеевна?! Ведь не девочка уже, должны понимать. Ни одна солидная газета такой материал не напечатает, а если кто-то из представителей бульварной прессы и отважится, то обыватель сочтет подобную статью сущей «уткой», а газетенке быстро накрутит хвост наша бдительная цензура – дабы не порочила честь особого жандармского корпуса!
Князь выдерживает паузу.
Слышно, как поскрипывают его туфли – Джандиери меряет шагами комнату.
– Разумеется, вы можете предупредить своих, так сказать, коллег, которые сейчас благополучно пытаются отправить вас в мир иной. Но, поверьте, мы со своей стороны будем только благодарны вам за распространение полезной информации! Ведь ликвидация крестников – это не самоцель, как вы легко можете догадаться. Нам важно, чтобы взамен погибших учеников не объявлялись все новые и новые. Важно прервать преемственность. Если распространится слух, что идти в крестники к магу в законе чревато скоропостижной смертью – считайте, половина дела уже сделана. А коль скоро господа маги попытаются учинить ответный террор… О-о, о таком мы могли бы только мечтать! Ведь тогда у нас окажутся развязаны руки на ОФИЦИАЛЬНОМ уровне! Вы понимаете, что это значит, любезная госпожа Альтшуллер?
– Понимаю, ваша светлость.
– Разумеется, лично вам и вашим крестникам, возможно, и удастся скрыться. Уехать куда-нибудь подальше, желательно – за границу. Не в Европу, у них скоро начнется то же самое – в Новый Свет или, скажем, в Делийский султанат. Ведь вы об этом думали, не правда ли? Да, это возможно… теоретически. И там наши люди вас не достанут – не буду преувеличивать наших возможностей. Вот только успеете ли, дорогая Раиса Сергеевна? Ваши же коллеги уничтожат вас куда быстрее, чем вы успеете объясниться с ними. Между прочим, если вы так беспокоитесь о своих учениках, рекомендую обратить на них внимание прямо сейчас. По-моему, им обоим нехорошо. И если с ними что-то случится, то винить вам придется уже не злобного Циклопа, а исключительно саму себя…
– Федор! Акулина! Очнитесь!
Торопливые, суматошные шаги стремительно приближаются. Как это непохоже на обычную поступь Княгини… А, вот и диван заскрипел – Друц подняться силится.
Поднялся-таки…
Ладонь на лбу. Большая, тяжелая, мозолями царапается.
Друцева ладонь.
Ф-фух, вроде полегчало!
Вот он, дядька Друц: надо мной склонился, в глазах – тревога, мало что не страх! Рядом Княгиня на Федьку орет. И за что орет? – он же ничего не сделал! Или она его так в чувство приводит?
Уползли пауки, попрятались до поры, и тьма отступила. А язык по-прежнему как деревянный.
– Сссп-пасибо, Д-друц!
Неужели это Я заикаюсь?!
Мамочки, что ж со мной сделалось?!
Федька! Феденька, ты живой?! А, зашевелился. Стонет.
Живой, значит!
Поднялась Княгиня. Спина прямая, как у самого Джандиери. На князя, не отводя взгляда, посмотрела.
– Ну и как же будет выглядеть ваша «крыша», милейший Шалва Теймуразович? Черепичная? жестяная? соломенная?! И, самое главное: как нам придется ее отрабатывать? Я, знаете ли, котов в мешке покупать не привыкла. Продавать – другое дело…
КУШ ПОД КАРТОЙ
или
ДВОЙНОЙ БРУДЕРШАФТ
После слов моих уже не рассуждали;
речь моя капала на них.
Санкт-Петербург, ул. Тезоименитства 16,
Его Высоконеподкупности[27]
начальнику Е. И. В. особого облавного корпуса "Варвар"
генералу Дорф-Капцевичу в собственные руки
Ваша Высоконеподкупность!
Искренне заверяя Вас в своем неизменном почтении, спешу уведомить: по здравому размышлению решил я согласиться с Вашим лестным предложением и вернуться на службу государю и Отечеству, приняв на себя должность начальника Харьковского Е. И. В.[28] Великого Князя Николая Николаевича облавного училища взамен обремененного тяжкой хворью полковника Куравлева, столь дорогого нам обоим. Прошу незамедлительно оформить бумаги, как Вы обещались исполнить по первому моему письму, и сегодня же подтвердить мои полномочия ответной телеграммой на адрес Севастопольского полицейского управления, ибо от этого зависят многие обстоятельства.
Севастополь, Малаховский пер. 2
обер-полицмейстеру г. Севастополя
Его Высоконачалию
Сергею Сергеевичу Кушникову
По получении сего немедленно известить Его Бдительность, Князя Джандиери, о вступлении последнего в должность начальника Харьковского Е. И. В. Великого Князя Николая Николаевича облавного училища со всеми вытекающими отсюда правами и обязанностями, включая личный контроль над вербовкой негласных сотрудников. Во вверенное Его Бдительности училище князю Джандиери, государевым указом возведенному в чин полного полковника, вменяется прибыть не позднее…
ДЕПЕШАобер-полицмейстеру г. Севастополя,
Его Высоконачалию,
Сергею Сергеевичу Кушникову
Ваше Высоконачалие!
Получив Ваше уведомление о новом назначении, убедительно прошу Вас без промедления послать курьера к настоятелю Иоанно-Златоустовской обители, дабы о. Пимен мог сегодня же направить в отель «Эрмитаж», где я имел удовольствие остановиться, того местного иерея, который облечен саном епархиального обер-старца и визирует приговоры Севастопольского уголовного суда. Сие крайне необходимо сделать в самом скором времени, для проставления на особом контракте временной визы, сроком не более месяца, поскольку виза постоянная будет проставлена о. Георгием, епархиальным обер-старцем при Харьковском Е. И. В. Великого Князя Николая Николаевича облавном училище, куда я намереваюсь прибыть лишь через несколько дней.
…вот так оно было.
Где-то далеко, на другом конце комнаты, на другом краю вселенной отблескивает полированная гладь стола. И там, на этой глади, в блеске и славе, левиафановыми пастями разверзлись два белых сияющих окна: два входа в иную жизнь, два шанса, до которых еще надо дойти, добрести, доползти – и отпереть пером-ключом замки на них.
Впервой ли тебе, Дуфунька Друц, ром непутевый, чем ни попадя замки-то отпирать?
А тебе, Княгиня? дорогая ты моя Раиса Сергеевна, как любит говаривать один известный нам обоим человек?!
Перо, говорите, стальное? казенное? расщепленное надвое змеиным жалом? Пусть змеиное – сгодится. Все сгодится. Змей, он испокон веку в искусителях ходит… ползает, на чреве своем. Вот и вам, значит, надо дойти! доползти! дотащить на себе задыхающихся, тонущих в мгле изнеможения крестников. Слишком быстро все складывается – у вас, у них…
– …Я вот чего подумал, Рашеля…
– …Ты такого больше не думай, Феденька…
Там – спасение.
Страшное? – да. Отталкивающее? – да. Спасение? – да.
Что, снова брудершафт, Княгиня?
Да, Бритый. Снова.
Идем?.. где наша не пропадала?!
Ты сказал. Идем.
Вы оба знаете: это пустая бравада. Это шаткая ограда, за прутьями которой притаился скользкий, мятный холодок страха. Где бы ваша ни пропадала пропадом – но не здесь!
Закон вне Закона.
Мгла сгущается вокруг Шавьей трясиной. Ей жалко отпускать добычу; она вязкой топью липнет на ноги, тянется выше, выше, высасывает последние силы – но вы идете!
…Ссыльные шли от Шавьей трясины.
Двое…
Вы все-таки идете, хотя и не двигаетесь с места.
Медленно, мучительно медленно приближается полировка стола с двумя слепыми бельмами; с двумя белыми окнами.
С двумя листами гербовой бумаги.
Двумя договорными бланками.
– Прошу вас, госпожа Альтшуллер.
– Прошу вас, господин Друц-Вишневский.
Голос эхом грозы над Чатыр-Дагом прокатывается над головами. Отголоски его еще долго затихают под сводами, и вам, всем четверым, кажется, что это – мой голос, а не просьба (приказ?..) князя Джандиери звучит, затихая, в ушах.
Но это не так.
Я молчу.
Молчу и смотрю.
Вы сделали свой выбор, и сейчас я снова зажгу перед вами огонь – знакомый и чужой одновременно.
…Ты ведь знаешь закон, Княгиня? – до конца.
Держи.
Держись.
Я все вижу, девочка моя…
Стальное перо без жалости вспарывает нутро чернильницы; тяжелые капли глухо скатываются обратно, стекают с острия, с клинка, которым отворяют жилы, выпуская наружу багровый сок, чернила для той, единственной подписи…
Подпись!
Ослепительно-белый проем окна надвигается, и сквозь исходящий из него неземной свет проступают яркие… буквы? руны? карты? люди?
Да, люди!
Люди в форме.
Воротник лазоревого мундира подбит алым сукном, серебристый кушак с тяжелыми кистями охватывает талию вместо ремня; пуговицы, по шесть в ряд, опять же серебряные, сверкают лихим огнем, бросая отблески на яркую выпушку по обшлагам и борту. На пуговицах вычеканена рука, мускулистая рука с мечом, и две сплетенные руны под рукоятью… и на петлицах тот же символ.
Е. И. В. особый облавной корпус "Варвар".
Люди в форме ровными рядами обступают вас со всех сторон. Смыкается каре, погребая в центре четверых. Но отчего-то буквы-карты-жандармы не спешат вязать руки, тащить на виселицу или в острог. Не бойтесь, я подскажу вам разгадку.
Это не конвой.
Это охрана.
Вокруг вас щетинится лес черных пик за стеной из красных бубновых щитов – и стена эта, этот лес не дают разочарованной мгле сомкнуться, поглотить навсегда вас самих и ваших крестников.
Крестник… крестовая масть… Король Крестовый!.. поставить на всем крест… открещиваться…
…Подписывайте!
Две руки со стальными жалами перьев одновременно падают вниз. Вниз – во внезапно вспыхнувшее под ними пламя.
Пламя, которое зажег я.
Сейчас. Ни мгновением раньше, ни мгновением позже.
Тогда, когда это нужно.
…Подписывайте!
Ваши руки горят, корчатся в огненной хватке, металл перьев сплавляется с тающим воском пальцев, и чернила кровью запекаются на бумаге – намертво, навсегда. На тот жалкий миг, который поэты называют Вечностью.
– Отлично. Сейчас я заверю ваши подписи; господин стряпчий поставит свою печать; после этого – ваша очередь, святой отец. Как видите, все идет согласно процедуре…
Подпись поставлена. Договор скреплен. Но ненасытное пламя продолжает жадно пожирать ваши руки, жгучая боль ползет все выше, выше – и пальцы невольно сплетаются, ища спасения друг у друга.
В следующий миг еще две ладони опускаются сверху: тяжелая лапа Федора Сохача и узкая, горячая ладошка Акулины.
Рашеля, ты это… ты не бойся, значит. Ладно?
Дядька Друц! я здесь!
Мы с вами.
Так вы и стоите, взявшись за руки – стоите и горите.
Вчетвером.
Пламя разгулялось лесным пожаром, вот уже за ним скрылись ряды бубновых щитов и черных пик, вот уже мгла опасливо ползет из угла обратно – мало ли?
– …Благодарю вас. Ваша отрешенность, прошу к столу…
Руки горят крест-накрест, и еще раз крест-накрест – когда вдруг сверху опускается тень еще одного креста: того, что на груди и на печати у обер-старца из Севастопольского окружного суда.
Тень опускается, обретает плоть, отгораживает от пламени, от жгучей боли – двойным белым крестом, алебастровой броней, одной на четверых. А второй крест, золотой, сияющий, повисает над вашими головами.
Не крест – стропила. Стропила новой крыши, возвдвигнутой над вами князем и иереем, облавным жандармом и судейским обер-старцем.
Вновь стенами встают кругом черные пики и бубновые щиты; вновь мгла отступает в бессилии, растворяется, исчезает.
Вздох облегчения – один на четверых.
Гора с плеч.
Весенний ливень хлещет сверху, чудом проникая сквозь крышу, и вы ловите эту воду пересохшими ртами, судорожно глотаете, не в силах напиться, утолить нестерпимую жажду.
Еще! Еще!
С шипением гаснет пламя.
Вот теперь – действительно все.
* * *– Ну как они? Очнулись?
– А нам теперь что, мундиры дадут? – словно спросонья, бормочет Акулька.
Я грустно улыбаюсь.
Ноябрь 1998 – октябрь 1999 г. г.
