И так далее в том же духе.

Мнения великанов о винах и настойках разнообразием не отличались, хотя мысленно я почти одобрил их вкус — имея в виду вкус к выпивке, а не вкус к погромам. Тут мы зашли в маленькую комнату, где было ужасно холодно, и там Главный смотритель все-таки упал в обморок.

Пока его отпаивали и хлопали по щекам прибежавшие на крик Юнъэр помощники, я сообразил, что надписи копотью на стенах сделаны по-кабирски. Собственно, многие в Мэйлане прекрасно говорили на кабирском языке, считавшемся государственным, а также на дубанском, хакасском и некоторых других языках; мэйланьское же иероглифическое письмо изучал каждый, желающий называться образованным человеком — а таких находилось немало — и трудно было найти в эмирате человека, не сумевшего бы договориться с заезжим купцом.

Я знал и кабирский, и мэйланьский с детства; точно так же знал их Кос, чьи отец и дед были дворецкими в нашем доме. А тайком от Чин я выучил и некоторые наречия ее родного Малого Хакаса, считавшиеся непревзойденными по части ругательств… ах, Чин, Чин…

Отчего бы и великанам Амбарише и Андхаке не сделать приятное кабирянке Аала-Крох и не воспользоваться ее родным языком?!

Мои размышления прервал вой очнувшегося смотрителя. Из воя явствовало, что воющему опостылела жизнь, что по приходу домой он непременно зарежется, повесится или утопится — и все потому, что наиценнейший бочоночек с настойкой Огненного дракона, сохранявшийся в целости исключительно для свадьбы Юнъэр Мэйланьской и Высшего Чэна Анкора (вот мерзавец, и этот туда же!) похищен и, скорее всего, уничтожен.

— Выпит он, твой бочоночек, — злорадно сказал я смотрителю. — Вылакали его великаны! У них мужское начало длиннее вашего засова, до Семи Небес торчит — вот и прихлопнули они им твоего Огненного дракона! Вместе с Цунем Шлеп-ногой.

Через секунду я пожалел о сказанном, потому что смотритель сдавленно хрюкнул, упал и больше не поднимался.

8

Домой я вернулся уже около полудня. Есть мне отчего-то не хотелось, поэтому мы с Косом ограничились фруктами, запивая их легким вином — и я стал рассказывать.

Разумеется, не только ан-Танье, но и всем нашим Блистающим.

Рассказ, вопреки ожиданиям, сильно затянулся, поскольку для Блистающих все время приходилось разъяснять, кто такие якши, ракшасы, великаны и алмасты, а потом тут же убеждать, что всех их на самом деле не бывает. В результате я окончательно запутал и сбил с толку Сая и Заррахида; Единорог всячески веселился, а Обломок выдавал со стены: «Ну вот, значит, эти самые великаны, которых на самом деле нету, ворота тем не менее унесли и огненную настойку выпили, которой теперь тоже на самом деле нету… Интересное дело получается! Куда ни глянь — ничего нету!..»

Настроение Коса странным образом колебалось от очень веселого к очень мрачному и обратно, так что к концу рассказа я и сам был не рад, что решил обнародовать всю эту историю. А с другой стороны — что мне оставалось делать? Умолчать? Скроешь от них что-нибудь, как же…

— Так якшасы и ракши, — осведомился наконец Заррахид, — они все-таки есть, или их нет?

— Якши и ракшасы, — поправил его Сай.

— Нет их! — отрезал Я-Единорог.

— И ворот нет, — уточнил Дзюттэ. — И нас нет. Якши унесли.

— Это не якши, — дотошность Сая не имела границ. — Это великаны, Амбариша и Андхака.

Так. Кажется, пошли на второй круг.

— Если эти ракшасы-великаны хотят расстроить свадьбу, — сказал молчавший до сих пор Кос, — то они воротами не ограничатся. Непременно жди новых бед…

— Утешил, — мотнул головой я. — Спасибо.

— А потому, — продолжил ан-Танья, — после обеда я сам схожу в город. Погляжу, что там творится. Нет, обеда ждать не буду — прямо сейчас и пойду. Может, разузнаю что-нибудь…

Кос встал и пошел к двери.

— Что за напасти, — проворчал он, выходя из комнаты. — Шулма, Тусклые, ассасины-батиниты, ракшасы, великаны… и все на мою голову!

«Как же, на твою…» — подумал Я-Единорог.

9

Возвратился Кос ближе к ужину, около шестой дневной стражи — я еще увидел из окна, как он огибает пруд, ведя за руку какого-то согбенного старца. Судя по всему — слепого.

С дутаром под мышкой. Или не дутаром. Короче, странное что-то… не разбираюсь я в мэйланьских музыкальных инструментах.

Однако ко мне ан-Танья вошел один.

— Я привел сказителя, — прямо с порога начал он.

— Видел. И где же он?

— Ест. Я велел сперва накормить его — а ты тем временем пошли гонца к благородной госпоже Юнъэр Мэйланьской (можно просто Юнъэр или даже Юн, — подумал я). Ей тоже будет будет небезынтересно послушать этот… как же он сказал?.. джир. Джир о хитрозлобном якше Чэне Анкоре и его невесте!

Я прикусил язык.

Ага, значит, повеселимся…

Кос уже протягивал мне калам, чернильницу и бумагу. Я быстро написал витиевато-вежливое, но вместе с тем весьма настойчивое приглашение, запечатал его поданной Косом большой фамильной печатью Анкоров Вэйских — совершенно непонятно, где ан-Танья ее раздобыл! — и Кос вручил послание гонцу, который уже ждал за дверью.

Гонец умчался, а я подумал, что если Юнъэр откликнется на мой призыв — а она почти наверняка откликнется — то не пройдет и часа, как она будет здесь.

Вполне достаточное время, чтобы сказитель наелся до отвала.

И впрямь, спустя час без малого мне доложили о прибытии правительницы. Я встретил ее, как подобает, со всеми многочисленными церемониями — и провел в парадный зал, соответствующим образом убранный вездесущим Косом.

Два высоких кресла с бархатными подлокотниками — для нас с Юнъэр; перед ними — небольшой столик с фруктами, вином и сладостями; по углам зала курятся благовония, а посередине разложен двойной коврик для сказителя.

И ничего лишнего. Молодец, Кос!

Мы с Юнъэр чинно пересекли зал и уселись в приготовленные для нас кресла.

— Только не будем называть друг друга по именам, — шепнул я Юнъэр (Кос шепнул мне то же самое минутой раньше). — Сказитель слеп, и до поры до времени ему не надо знать, перед кем он поет. Хорошо?

Юнъэр с удивлением посмотрела на меня, но перечить не стала и согласно кивнула, колыхнув пышным узлом прически.

— Введите сказителя! — приказал я.

Двое слуг, почтительно поддерживая седобородого старца, ввели его в зал и усадили на коврик перед нами. Сказитель поерзал, усаживаясь, привычно скрестил ноги и взял то, что я решил называть дутаром.

— Тебе сказали, о чем петь? — спросил я.

— Да, о благородный господин!

— Тогда пой!

И я махнул рукой слугам. Те тихо вышли, закрыв за собой дверь. Кос вышел вместе с ними, хотя вполне мог бы остаться.

Что ж это за джир такой, что его даже Кос два раза подряд слышать не может?

— Джир о хитрозлобном якше Чэне Анкоре, о его черных деяниях и беззаконных тайнах, а также о бедах, обрушившихся на Кабир и Мэйлань из-за коварства подлого якши, да проклянет его Творец! — возвестил сказитель неожиданно высоким голосом.

Юнъэр вздрогнула, и я поспешил взять ее руку в свою…

10

Джир о хитрозлобном якше Чэне Анкоре

— Я спою вам джир о Чэне, Чэне из Анкоров Вэйских — Джир о том, как был убит он Во младенчестве беспечном Злобным Бхимабхатой Шветой, Повелителем всех якшей, Страшным ракшасов царем.

(…Я поздравил сам себя с безвременной кончиной и приготовился слушать дальше…)

Рос спокойно Чэн в Кабире, Млеко матери вкушая, Радуя родных и близких Кротким нравом и весельем, Но ждала беда лихая В самом сердце эмирата Отпрыска Анкоров Вэйских, Ах, ждала беда-кручина, Своего она дождалась И вошла к Анкорам в дом. У пруда игрался мальчик, Веселился Чэн-младенец, И не ведал он о смерти, Уготованной ему. Бхимабхата Швета-ракшас, Двухголовый, красноглазый, Нравом дикий, острозубый, Медношеий, крепкорукий, Тяжкоплечий, страшный в гневе Утопил его в пруду. А потом на место Чэна, Убиенного безвинно, Царь проклятых людоедов Сына своего подсунул, Кровное дитя подкинул — Принца-якшу Асмохату, Дав ему обличье Чэна, Чтоб он людям нес беду.

(…Сказитель перевел дух — и я тоже. Да, теперь я понимал ушедшего Коса…)

Бхимабхата Швета-ракшас — Меч вручил он Асмохате, Что огнем в ночи пылает, Что насквозь сердца пронзает Всем, кто демона узнал. Рос, однако, принц-подкидыш, Притворяясь человеком — Лишь ночами над Кабиром В облике летучей мыши Тенью черною летал. Годы шли, сменяя годы, Рос и силы набирался Злобный якша Асмохата, Чэном звавшийся Анкором Меж доверчивых людей, Но нуждался демон в крови. В крови, что дарует силу, Что скрепляет чародейство, Будто тайная печать. Стал ходить он на охоту, Прячась под ночным покровом, Но не ланей быстроногих, Не оленей и не туров — Он хватал детишек малых, Мирно спавших в колыбелях, И из горла кровь сосал.

(…Ишь ты! Вот негодяй… мирно спавших в колыбелях… просто плакать хочется!..)

Но однажды дикий якша Не успел следы упрятать Трапезы своей кровавой — И его за преступленьем Сам отец-Анкор застал. Янг Анкор за меч схватился, Но не смог ударить сына, Одержимого безумьем — Он не знал, что это якша, И что Чэн лежит в пруду. Засмеялся Асмохата, Вынул свой клинок волшебный, Что огнем в ночи пылает — И пронзил Анкору сердце И его напился крови, Силы черной набираясь И взывая к Бхимабхате, Прославляя злую нечисть, Отвергая путь Творца. И возрадовались якши, Ведьмы, ракшасы и дэвы, Ибо время подходило, Время ужаса и смерти, Что навеки воцарится На пылающей земле. И явился Бхимабхата, Страшный Бхимабхата Швета, Двухголовый повелитель Якшей, ракшасов и дэвов — Он явился к Асмохате, Своему родному сыну, Он расхохотался злобно И сказал ему: «Теперь Отправляйся, Асмохата, Под покровом темной ночи На восток Барра-дорогой — Доберешься до Мэйланя И найдешь ты там на троне Ясноглазую Юнъэр. Соблазни ее немедля — И наследник пусть родится, Чтобы был он нам опорой На земле среди людей».

(…Юнъэр как-то подозрительно покосилась на меня — и я отвел глаза, пытаясь сохранить на лице выражение невинной заинтересованности джиром.)

И отправился к Мэйланю Хитрозлобный Асмохата, То летел он над пустыней, То в тени деревьев крался, То обличья принимал он Разных гадов и зверей. До Мэйланя он домчался, Во дворец вошел незримо И возлег с Юнъэр на ложе, Усыпив жену чужую, И, сорвав с нее одежды, Сделал то, за чем явился.

(…я почувствовал, что краснею…)

В срок положенный родился У Юнъэр малыш-наследник, И ее великим мужем, Праведным Ю Шикуанем, Был объявлен общий праздник — И пришел в тот день провидец И великий чародей. Поглядел он на младенца И сказал Ю Шикуаню: «То не твой ребенок плачет На руках жены твоей!» Вопросил его правитель: «Кто сей подлый осквернитель, Что навлек на нас позор?!» И ответил мудрый старец: «Это — отпрыск Бхимабхаты По прозванью Чэн Анкор.» В гневе выбежал правитель Из дверей опочивальни И седлать коня велел. Вот помчался он к Кабиру, Меч сжимая Цзюваньдао, Ветром мести он летел. Но подстроили лавину Злые ракшасы предгорий, И в ущелье под Хартугой Дело подлое свершилось — Не доехал до Кабира Гордый мститель на коне. Погребла его лавина, И смеялись воры-якши, Хохотали дэвы в злобе, И скорбели всюду люди, И в пустой опочивальне Горько плакала Юнъэр. В это время Асмохата Разгулялся не на шутку, Убивал со смехом громким Он людей мечом волшебным, Что огнем в ночи пылает…

(…этот постоянно пылающий в ночи меч начал меня всерьез раздражать. Что же касается остального… очень, очень поучительная история!..)

…Кровь из жертвы выпивал он, И на улицах Кабира Находили мертвецов. Уж кабирскому эмиру, Многославному Дауду Из семьи Абу-Салимов Слал угрозы и проклятья Хитрозлобный Асмохата — И искать управу стали На исчадье темной силы. Долго мудрецы гадали, Долго мудрецы искали — И нашли в конце концов! На турнире храбрый воин, Чье хранится в тайне имя, Отрубил злодею руку, Что сжимала страшный меч.

(…«Что огнем в ночи пылает», — чуть не добавил я.)

И возрадовались люди, Но воскликнул злобный якша: «Рано радуетесь, люди — Новую, стальную руку Для потомка Бхимабхаты Завтра выкует кузнец!» Как сказал он — так и сделал: К кузнецу пошел назавтра, Золотом того осыпал — Сделал руку из железа Асмохате тот кузнец. И покрыл всего железом От подошв и до макушки — Засмеялся Асмохата, Ибо стал неуязвим. Люди прятались от страха, Хоронились за ограды, Только их не тронул якша — Ведь коварный Асмохата Дело подлое задумал. Вновь отправился в Мэйлань он, Чтоб сыграть в Мэйлане свадьбу Со вдовою Ю Шикуаня Ясноглазою Юнъэр. В это время Бхимабхата, Ракшас Бхимабхата Швета, Двухголовый повелитель Якшей, ракшасов и дэвов — Сам задумал он жениться, Ибо жен всех предыдущих Он успел свести в могилу.

(«…Видимо, этот Швета решил начать исповедовать Хайракамскую ересь, — ядовито подумал я. — Что ж это он — после целого гарема взять всего одну Аала-Крох?! Головы две, а жена одна, пусть даже и Шестиносая… ослабел повелитель, ослабел! Аж засов понадобился…»)

Предложил он узы брака Матери пещерных дэвов, Алмасты и горных духов, Диких гулей-трупоедов Шестиносой Аала-Крох. Свадьбу царь задумал справить В ночь на кладбище Мэйланя Меж надгробий и могил — Чтоб потом отсюда с сыном Страшный Бхимабхата Швета Эмиратом править мог. Двухголовый повелитель Почесал свои затылки, Грозно крикнул парой глоток — Вызвал братьев-великанов Амбаришу да Андхаку, Чтобы те ему достали ВоротА Семи Небес.

(«…ВорОта», — машинально поправила Юнъэр. Сказитель сделал вид, что не расслышал, и продолжил джир…)