ВОСКРЕСЕНЬЕ, ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТОЕ ФЕВРАЛЯ
……………………………………………………
ПОНЕДЕЛЬНИК, ПЕРВОЕ МАРТА
Шаман надевает френч * Революция в одном, отдельно взятом * Коропоки заселились * Придет серенький волчок * Что поведал Маг
1
Сначала была боль.
Нет, боль потом, сначала – шепот. Негромкий, шелестящий – под самым ухом. Где-то дальше были голоса, но их не разобрать. А вот шепот… Нет, и его не разобрать.
Спина болела, ныла, боль перекатывалась волнами. Кажется, я лежу на чем-то твердом…
Жива?
Шепот чуть удалился, но стал не тише – громче. Странный такой шепот, заунывный.
Жива?
Руки тоже болят, и ноги… Жаль, глаз не открыть!
Те, что говорят, подошли ближе. Или я просто стала лучше слышать?
– «Скорая» ждет. Вот сволочи, довели женщину!
– П-погодите, господин Бажанов! Господин М-молитвин все-таки попытается еще раз…
Я поняла, что жива, что это – не бред.
Игорь!
Почему здесь Игорь?
– Как хотите, господин Волков, но я, знаете ли, в шаманов ваших не очень верю. Все! Пошел, потом позвоните.
Похоже, Бажанов чем-то недоволен. Он всегда чем-то недоволен – и всегда спешит. Но почему здесь Игорь? И где это – здесь?
– Ну что т-там, Иероним Павлович?
– Трудно сказать, магистр. Вы же видите!
Я настолько удивилась, что открыла глаза.
Потолок был бел, комнату заливал яркий свет, хотя окон я не заметила. Зато господина Молитвина не заметить было трудно. На господине шамане был надет черный френч, поверх которого красовалось дорогое серое пальто.
– Эра Игнатьевна! Ирина!
Шаман в черном френче сгинул, надо мной склонился Игорь.
– В-вы… Вы слышите меня?
– Слышу…
Еще через минуту я поняла, что действительно слышу. Слышу – и даже могу отвечать. Могу даже привстать.
– Может, носилки? – в комнате (то есть, конечно, не в комнате – в камере) появился кто-то в знакомом камуфляже. По-моему, я раньше видела этого курносого парня, причем совсем недавно…
– Не надо. Я… Я сама.
Рука скользнула по деревянной доске (оказывается, я лежала на обычных нарах), ноги не хотели слушаться.
Игорь подскочил, поддержал.
– К-как сказал бы господин Бажанов – в-все! Пойдемьте, Ирина, скучно здесь!
У порога я оглянулась. Камера – но не та, куда меня поместили вначале. Окошко все же есть, у самого потолка, двойное стекло, решетки.
– Вы правы, Игорь. Скучновато!
Коридор был пуст. Игорь поддерживал меня под левую руку, сержант-сагайдачник (вот где встретились!) – под правую. Ноги передвигались сами, и я начала понимать, что прихожу в себя. Не убили, жива. Жива, но по-прежнему тут, во внутренней тюрьме ФСБ. Однако коридоры пусты…
– Игорь! Здесь что, революция?
Маг по имени Истр смеется. Только сейчас я замечаю: его глаза действительно чуть-чуть близорукие. Странно, ни разу не видела его в очках. И линз не носит…
– Это к г-господину Молитвину. Он у нас, так сказать, в-ветеран. А в общем, революции п-пока нет, зато весну могу обещать.
Весна встретила меня во дворе – в огромном пустом дворе, окруженном высокими серыми стенами. Громадные ворота исчезли, не осталось даже железной будки, что торчала рядом. Вместо охранника у ворот колесила пара кентавров; за плечом у одного из них висела огнестрельная штуковина, слегка напоминающая дробовик.
Все это я заметила уже потом. Солнце! Огромное, даже не мартовское – майское! – горело в самом зените. Под ногами хлюпала грязь, еще несколько дней назад бывшая снегом. Терпкий воздух казался настолько густым, что застревал в горле.
Я глубоко вздохнула. Весна! Весна – и я все-таки жива.
На плечи мне накинули пальто. Я обернулась, чтобы поблагодарить – и наткнулась на веселый взгляд знакомого сержанта. Я улыбнулась, парень взял под козырек.
Игорь, державший меня под локоть, быстро оглянулся:
– Сейчас. Г-господин Бажанов обещал оставить машину.
– Можна! – сержант вновь козырнул и, лихо шлепая по грязи, двинулся к воротам.
И тут я увидела обезьяну. Белая тварь беззвучно промчалась по лужам, метнулась к стене, пропала в сером бетоне.
Рука Игоря успела схватить за плечо. Откуда-то со стороны послышалось гудение мотора. Я закрыла глаза.
2
– Все-таки я рекомендовал бы в храм-лечебницу, магистр. Я ведь не врач. Что мог, то сделал.
– Ей лучше д-домой, Иероним Павлович. Хватит с нее, так сказать, к-казенного дома.
Голос Игоря звучал слева; Молитвинский – справа. Мотор гудел, было тепло и уютно.
– Ирина! Вы слышите м-меня?
Я вздохнула. Да, как говорит господин Бажанов, все! Хватит! Обезьяны, так обезьяны!
– Я слышу вас, Игорь. Извините, глаза пока открывать не буду. Больно.
– Под лампой держали, Эра Игнатьевна?
В голосе Молитвина не было сочувствия. Так мог спросить паталогоанатом.
– Под лампой, Иероним Павлович.
– Здорово они вас! Я вовремя подоспел: вам ваши, откровенно говоря, коллеги такую мерзость вкололи…
Лучше сделайте ей еще один укол.
Я вздрогнула.
– Спасибо.
– Иероним П-павлович был, можно сказать, председателем комитета по в-вашему освобождению.
– Не преуменьшайте своих заслуг, досточтимый магистр!
Странно: кажется, Молитвин сердит не только на меня. Но чем ему не угодил Игорь? Досточтимый магистр – звучит прямо как гражданин следователь!
Спрашивать не стала. Еще успею, да и сил нет. Самой бы из машины выйти!
Возле моего подъезда тоже все изменилось. Сгинули сугробы, жалкие остатки сосулек источали последние капли с мокрого карниза. Весна! И как быстро!
– Вам помочь?
Молитвин смотрел по-прежнему хмуро, но это почему-то уже не расстраивало. Я огляделась по сторонам (никаких обезьян!), улыбнулась:
– Нет, спасибо. Я попрошу досточтимого магистра.
Шаман поправил пальто, кивнул:
– Хорошо. Игорь Дмитриевич, я буду в мэрии.
Наверное, следовало удивиться (Молитвин! в мэрии!), но удивляться я не стала. Похоже, действительно революция. Маленькая такая революция с переодеванием люмпена в черный френч и вселением его в мэрию. Пусть!
– Иероним Павлович! Я хочу вас поблагодарить…
Он покачал головой, губы дернулись:
– Не надо. Мы все равно с вами – по разные стороны… гражданка следователь. Просто в следующий раз, когда сами кого-нибудь под лампу сажать станете…
Я не обиделась. А если и обиделась, то самую малость.
– Я хочу у вас спросить. Как… Как у врача.
Ответом был удивленный взгляд. Игорь кивнул и поспешил отойти в сторону. Я замялась, не зная, как начать.
– Мне… Мне не давали спать. Потом делали какие-то уколы. Я бредила, видела… Видела белых обезьян. Таких странных обезьян, они бегали по снегу…
Он слушал внимательно, не перебивая, и я осмелела.
– А потом… Сейчас. Я снова увидела…
Шаман усмехнулся – невесело, даже зло.
– За психику свою опасаетесь, Эра Игнатьевна? Знаете, в той конторе можно увидеть гораздо худшие вещи. Но это не бред. Такие обезьяны водятся на острове Хоккайдо. И не вы одна их видите. В общем, это даже не обезьяны. На Хоккайдо их называют коропоки… Извините, мне пора!
Хлопнула дверца черной машины. Шаман отбыл в мэрию. Белые обезьяны (они же коропоки) водятся на Хоккайдо. Революция. Весна.
3
– М-может, я вам что-нибудь почитаю?
Я чуть не рассмеялась. Кажется, Маг принимает меня за младенца. Младенца, которого после камеры внутренней тюрьмы ФСБ надо напоить рюмкой коньяка, уложить в кровать… рассказать сказку.
– Вы не об-бращайте внимания, что я заикаюсь. К-когда я стихи читаю, это проходит. Жаль, гитару не захватил.
Я прикрыла глаза. А хорошо бы послушать, как сероглазый читает стихи! Ведь все равно, сегодня я ни на что не гожусь, даже телевизор смотреть нет сил.
– Нет, Игорь! Я сейчас полежу, глаз открывать не буду, а вы мне все расскажете. По порядку. И желательно, подробно.
Сказала – и растерялась. Вот дура! В этаком тоне только с нижестоящими сотрудниками разговаривать!
Послышался смех – легкий, искренний. Как Игорь хорошо смеется!
– Так т-точно! Надеюсь, рассказ мой б-будет неимоверно скучен, и вы заснете не позже, чем через п-пять минут. А может, вам, Ирина, к-колыбельную спеть? Ну т-там, придет серенький волчок… Это я, понятно, не про себя!
От удивления я даже открыла глаза. Вот уж на кого Игорь похож меньше всего! Хотя… Сероглазый Волк – в этом что-то есть.
– Ит-так… О вашем аресте мы узнали только н-на следующий день, около полудня…
Его рассказ менее всего походил на колыбельную. И если я и вправду хотела спать, то сон мигом пропал. Глаза оставались закрыты, но память привычно расставляла факты по местам. Меня арестовали пять дней назад. И за эти пять дней…
Указ № 1400 был передан по радио в шесть утра, после государственного гимна. Он не слишком отличался от виденного мною проекта, но там присутствовал новый абзац – о зверском убийстве священников Рюмина и Егорова.
Их убивали как раз в те минуты, когда Володя Изюмский в последний раз обернулся. А уже через час тела были найдены, убийцы арестованы…
Те, кто придумал это, ошиблись в одном – преступников не вывезли из города. Более того, их оставили в городской тюрьме. Кто-то в столице, подписывая распоряжение, забыл о Первач-псах. Или не принял их всерьез.
Психоз Святого Георгия, как правило, не трогает тех, кто под арестом. Потому и завидуют нам коллеги в Нью-Йорке и Москве – мокрушники сами спешат в камеры. Но на этот раз вышло иначе. А, может, и не иначе: за все эти годы убийцы впервые посмели поднять руку на Его служителей.
Трое погибли прямо в камерах, через двадцать часов. Последний, уцелевший, был согласен на все – даже выступить по телевидению. Вмешаться его опекуны не успели – тюрьма была в ведении прокуратуры, а мои коллеги вовсе не спешили топить старшего следователя Гизело.
Это был первый прокол – но не главный. Признание мерзавца-киллера меня бы не спасло. Убийца назвал заказчиком одного из ганфайтеров Капустняка, но при должном умении все это можно было еще повернуть против следователя-злодея. Однако в восемь вечера в Интернете появились два секретных указа – о военной блокаде и об организованном переселении. Указы, существовавшие в двух экземплярах и не покидавшие еще президентской канцелярии, умудрились скопировать через полчаса после подписания (как позже выяснилось, каким-то образом проникли в опечатанный сейф, оставив сургучных стражей на месте). Поначалу никто не поверил, но затем, еще через час, по всем ТВ-каналам передали неизвестно откуда взявшийся ролик, демонстрировавший сам момент подписания указов. Ошеломленная президентская пресслужба смогла лишь жалобно заявить, что съемка в этот момент никем не велась.
…Почему-то вспомнился старый-старый фильм, виденный еще в детстве. Ты меня естеством, а я тебя!..
Наутро указы перепечатали все газеты мира, а к полудню город вышел на улицы.
– В-вы бы видели! – Игорь рассмеялся, покачал головой. – Эти, к-как вы их называете, архары, пытались д-драться, но тут подоспели курсанты. Вдобавок г-господа кентавры постарались. Короче, к вечеру мэр изволил б-бежать, наутро скрылись все остальные, и г-господин Бажанов занял, так сказать, кабинет. Т-теперь он наш царь, бог и в некотором смысле, в-воинский начальник.
…ФСБ держалось еще сутки. Но когда толпа подошла к огромному серому зданию, двери оказались открыты – все, кто мог, бежал. Меня нашли только через три часа – в секретной камере, прямо на бетонном полу.
– Вначале сказали, что в-вы… – Игорь вздохнул, покачал головой, – Нет! И п-повторять не буду! К счастью, господин Молитвин оказался рядом. Он т-теперь большой человек, входит во Временный К-комитет…
Хотелось спросить, что за Временный Комитет, куда пускают только во френчах, но закрытые глаза уже слипались. Внезапно я почувствовала легкое прикосновение – ладонь Игоря слегка погладила меня по щеке.
Я так и не успела понять, явь это – или уже сон.
ВТОРНИК, ВТОРОЕ МАРТА
Уволенная шпионка * Что пишут на борту Титаника * Русише саботажник * ГКЧП, хоть слово это дико * Хитрости оптимальной обороны * Гроблины за работой * Почему Третий?
1
Игорь спал на диване, плед сполз на пол, левая рука свесилась вниз. Я подняла плед и, прежде чем укрыть Мага, долго смотрела на его спокойное и какое-то особенно молодое во сне лицо.
На часах – 3.25. Странно, я выспалась и даже отдохнула. По крайней мере, настолько, чтобы начать соображать.
Радоваться рано. Честный обыватель, вырвавшийся из внутренней тюрьмы ФСБ, имеет право несколько расслабиться. Укатить на Кипр, например. На худой конец – уйти в запой. Но поскольку я не честный обыватель…
Телефон не работал, радио – тоже, а газ из кухонной конфорки сочился по блокадной норме. Я перетасовала колоду иконок, отобрала нужные – и отложила в сторону. Успеется, внедренный сотрудник Стрела! Нечего отвлекаться! Радио, конечно, важно, но кое-что куда как важнее!
Компьютер – старая верная семерка – внешне выглядел совершенно целым. Даже крепления оказались на месте, а желтая тряпочка для вытирания пыли лежала там же, где я ее и оставила – на мониторе. Но что-то было не так.
Об этом что-то я, конечно, знала. Ведь это первое, о чем меня спросили там. Винчестер! Ну и рожи были у этих мерзавцев! Винчестер, все дискеты, все записи, фотографии. Кто? Шефы прислали чистильщика? Скорее всего. Меня вытащить просто не успели, я ведь была в Малыжино. Подвиги, дура, совершала!
Я присела к столу, открыла левый ящик. И здесь что-то не так. Странно, после чистильщика тут должно было заметно убавиться! Откуда эта папка? Синяя, полупрозрачная, чуть надорванная снизу…
Первая же бумага заставила меня похолодеть. Ее письмо. Старое, я все не хотела с ним расставаться. Письмо, цветное фото, еще одно…
Мои бумаги – все. Все, кроме тех, что относились к работе. Я быстро просмотрела ящики стола – пусто. Неведомый чистильщик поработал на совесть. Но почему он оставил папку? И главное – как ее проморгали эти?
Кроме бумаг, в папке оказались дискеты. Тоже знакомые – ее письма, ее фотографии. Вот и микрокомпакт с памятной записью…
…Прыг-скок. Прыг-скок. Прыг-скок…
Мяч катится по пляжу, по сверкающему на солнце белому песку, и мягко падает в воду. Девочка бежит за ним, но внезапно останавливается, смотрит назад…
Я очнулась, с силой провела ладонью по лицу. Чушь! Чистильщик не мог оставить такое! А если бы оставил, сволочи со щитом и перуном в петлицах говорили бы со мной совсем по-другому! Значит?
Я поглядела на компьютер. Крепления на месте. Выходит, его разобрали, потом аккуратно собрали…
Палец лег на Power.
Лампочка вспыхнула.
Еще несколько секунд я размышляла о неведомом суперсвятом, способном разбудить мою семерку даже без винчестера, но затем экран выстрелил заставку – и все стало ясно.
Винчестер на месте, все программы на месте.
Все?!
Пальцы пробежали по клавиатуре, легли на мышь. Есть! Есть! Есть!
Нет!..
Нет – программы выхода на связь, резервной программы, кодовой таблицы, записи последних донесений. Ничего! Пусто!
Я поглядела на экран – и вдруг поняла.
Отставка!
Кто-то отправил внедренного сотрудника Стрелу в отставку – полную и окончательную. Бывшему агенту оставили личное имущество, а вот, так сказать, производственное оборудование заставили сдать.
То есть, нет. Его сдали без меня.
Итак?
Кто-то успел до моего ареста попасть в квартиру, почистить здесь все, забрать винчестер, все дискеты и бумаги. Затем – не спеша с ними разобрался и вернул лишнее. Интересно, когда?
Я быстро перелистала папку. Распечатки, переданной мне алкашом-Залесским, там не оказалось. Значит, ее личным имуществом не сочли. Жаль, я даже прочитать не успела!
Внезапно я ощутила некую странность. Нет, ощутила – не то слово. Странность обрушилась, словно бревно на голову.
Отставка?! В конторе, где я работаю?
