Помпилианец запнулся. Лицо его на миг исказилось, но легат справился. Лючано, сам изнемогая от боли, рвущей голову на части в неистовстве частичного заключения, все же сумел оценить выдержку и силу воли Тумидуса. Да, кавалер ордена Цепи умел не только причинять, но и терпеть боль.
Кроме кукольника и куклы, никто ничего не заметил.
– Вы должны быть достойны славы ваших отцов и дедов.
Легат говорил ровно, слишком ровно. Бесстрастностью он сейчас напоминал гематра. Лючано из последних сил старался удержать львиную долю боли в себе, отсекая жгучие щупальца от помпилианца. Он продолжал выводить текст речи из глубины памяти на доступную клиенту поверхность. Но после этого не оставалось сил на выверенность интонаций и патетику жестов. Лицо Тумидуса превратилось в ледяную маску. Легат по-своему боролся с транслируемой болью, заставляя мускулы не дергаться, а губы – выталкивать наружу необходимые слова.
Когда же кончится эта речь?!
«Шоу должно продолжаться», – сказал из немыслимого далека маэстро Карл.
До конца?
«До конца, малыш».
В глазах темнело, пот градом катился по лицу. Горсть за горстью он вычерпывал колодец памяти легата. Еще чуть-чуть. Еще капельку. И еще. Как хорошо было бы выплеснуть боль в куклу, всю боль без остатка, и вздохнуть с облегчением. Нет, нельзя.
Сколько еще осталось?
Неужели это – последняя фраза? Не может быть…
Тарталья собрал в кулак остаток сил. Улыбнулся, отчего боль взорвала череп и попятилась прочь. И дернул все нити сразу, возвышая голос легата, возвращая блеск глазам оратора, вздымая руку в финальном жесте.
– Слава Отечеству!
Тьма толкнула его мягкими лапами, опрокидывая навзничь.
Контрапункт
Лючано Борготта по прозвищу Тарталья
(двадцать лет тому назад)
От трагедии до фарса – один шаг.
Как выяснилось, подавляющее большинство людей обезножело. Они не в состоянии сделать этот шаг. Топчутся на месте, моргая в недоумении. Только что было смешно, а вот теперь, значит, практически сразу, без предупреждения, без письменного уведомления, уже совсем несмешно. Нет, говорят они, мы так не согласны. Вы уж будьте любезны, скажите нам заранее, что мы должны делать в следующую секунду: плакать или смеяться?
Мы подготовимся, настроимся…
Эти люди не живут.
Они все время готовятся, и все время не готовы.
Потому что от фарса до трагедии – тоже один шаг.
Хотите банальность? Наша жизнь короче этого шага.
– Закат стекает в море, как кровь моих врагов! – басом продекламировал вождь Куйкынняк, воздев руки к небу.
Браслеты из золотых цветов ира-ира упали ниже локтей. Обнажились предплечья: мощные, бугристые, со вздутыми венами. На левом красовались ряды шрамов. Это означало, что вождь пережил не одну дюжину схваток за титул главы племени, искусно владея кривым серпом из обсидиана.
Грудь силача покрывала густая черная шерсть, словно у оборотня тайэ, живущего, согласно местным суевериям, на заброшенных кладбищах
Жест «воздевания рук» ясно сказал почтенному собранию: Куйкынняк совершил зачин первой песни. Кто-то обязан был продолжить, иначе конец света не заставил бы себя ждать. Да что там конец света! – сорвалась бы заключенная вчера сделка, выгодная обеим сторонам, определив судьбы многих сотен людей до конца их жизни…
– Смешались соль и сладость в багряной глубине! – поддержал собрата вождь Ралинавут.
Топнув босой ногой, он трижды дернул себя за косу и сплюнул на землю. Слюна была мутно-зеленой от жвачки. Тем самым вождь обозначил свой вклад в развитие образа, предложенного могучим Куйкынняком. Хрупкий и тщедушный, Ралинавут правил союзом диких горных племен «рэра» не жаркой силой воина, но скользкой мудростью змеи. Вот и сейчас он поспешил возгласить вторую строку, стараясь, чтобы его никто не опередил. Хитрец знал, что третья и четвертая строки подобны тишине в ущелье – опасны и подозрительны.
Рисковать при зачине Ралинавут не желал.
– Вчера я пил из чаши, сегодня из ладоней!
Ага, кивнул Лючано, глядя, как третий из вождей, красавец Мэмэрэн, обходит собравшихся ритуальным шагом «оё», демонстрируя проявленную доблесть. Молодой невропаст без видимых причин был уверен заранее: Мэмэрэн и никто иной в этом собрании первым введет в песню посторонний, чуждый образ, внешне ничем не связанный с образами-предшественниками.
Следом за блистательным вождем шел великан-побратим с опахалом из хвоста птицы кун-де-лель. Побратим ухмылялся, гордясь отвагой соплеменника. Вступать третьим на Кемчуге считалось уделом храбрецов, сорви-голов, способных внезапным маневром решить исход боя.
Две жены силача Куйкынняка и пять жен хитреца Ралинавута смотрели на красавца с обожанием. Восемь жен Мэмэрэна, встав на четвереньки, мотали головами, славя великого мужа. В их волосах ярко блестели темно-лиловые пучки страстоцвета, распространяя одуряющий аромат. Любуясь верными женами, двенадцать старейшин из трех племен пустили по кругу горшок с хмельной бузой, сваренной из проса и патоки. После каждого глотка старцы громко восхваляли таланты сородичей.
Наступал срок завершения первой песни.
Согласно закону гостеприимства, это почетное право отдавали гостю. Дальше – как получится, особенно когда буза ударит в сердце, делая его звонким и ретивым. Но итог основополагающему стиху подведет далекий друг, усладив души хозяев. Вожди, с достоинством рассевшись по местам, смотрели, как помпилианец Тит Гней Катулл встает с камня, покрытого шкурой камелопарда, и надевает на голову легкий открытый шлем с гребнем, публично заявляя о праве на финал.
Вожди ждали, не торопя.
Лючано откорректировал надевание шлема, сняв у клиента лишний тремор. Помпилианец, человек еще нестарый, был с юности подвержен массе пороков; в последние годы у него дрожали руки. Затем, оценив ситуацию, улучшил заказчику осанку. Спинку прямее, плечи развернем, а подбородочек горделиво вздернем… Тит Гней оказался чудесной куклой: с помощью кукольника он так вздернул подбородок, что хоть скульптора зови. Пусть статую ваяет.
Оставался заключительный штрих.
Работа вербала.
Для этого Лючано три месяца изучал основы ритуальной поэзии аримов. Разумеется, за счет клиента, включив расходы на мемориз в контракт, отдельным пунктом. К концу подготовки его тошнило от стихов, голова лопалась от выспренних фраз, но игра стоила свеч.
Вот и сейчас: порывшись в памяти, молодой невропаст быстро скомпилировал строку, необходимую для завершения песни, и подкинул ее «на язык» кукле.
– А завтра выпью море, где плещется закат! – чеканным голосом продекламировал Тит Гней. Завершив декламацию, он снял шлем и ударил по гребню ладонью.
Вожди разразились приветственными кличами:
– Матач! Гын матач!
– Гы-ы-ын! – поддержали жены.
В такие моменты им дозволялось выражать восторг без стеснений.
Аримы, аборигены Кемчуги, захудалой планеты в системе Гаммы Шамана, были помешаны на поэзии. Они сочиняли стихи по поводу и без, в походах и во время сбора урожая, на рождение детей, смерть старцев и праздник ущербной луны. Стихами, колективными и индивидуальными, завершались все сделки и договоры. От качества «сдельной» поэзии зависело: останется контракт в силе или будет немедленно расторгнут. Ибо человек, нечуткий к поэтическому слогу, лишен богами права подписи.
Возможно, поэтому цивилизация Кемчуги не шагнула дальше каменного века.
Творчество аримов отличалось внешней простотой. Рифму они презирали, считая созвучность утехой «звездных варваров». Из размеров поощрялись элементарные двустопники. С ударением на первом слоге сочинялась лирика, с ударением на втором слоге – героика. Сложность таилась в образной структуре строфы, завещанной аримам доброй богиней Афсынах, покровительницей обильного чадородия. Первая строка создавала образ, вторая его развивала и усиливала; строка третья не имела ничего общего с первыми двумя, «плывя от небокрая», как говорили местные барды. Четвертая же строка связывала строфу воедино, ликвидируя ложную бессвязность образов.
Согласно священному уговору между Афсынах и народом аримов, пока небо внимает таким стихам, оно не упадет на землю. И аримы будут неисчислимы, словно песни ветра над заливом.
– Мата-а-ч!!!
Помпилианец раскланялся и с достоинством сел.
Тита Гнея мало беспокоило изящество стиха. У помпилианца имелись другие, деловые интересы. Участием в совместном поэзо-импровизе он подтверждал законность сделки, заключенной вчера вечером. Первая песнь – первый транш. Полторы сотни рабов-аримов, согласно решению вождя Куйкынняка, окончательно и бесповоротно перешли в собственность Катулла.
Через час их начнут грузить в трюмы помпилианской галеры. Клеймо рабам владелец поставит во время полета, лично облагодетельствовав каждого. С этого момента рабы станут преданы хозяину душой и телом, не способные к бунту или побегу.
Планета Кемчуга, родина аримов, представляла собой сплошной океан, густо усыпанный островами и архипелагами. Население с честью блюло завет Афсынах, плодясь и размножаясь. В условиях ограниченности суши, пригодной для жилья, основным источником пищи для туземцев служил каннибализм, а основным промыслом – работорговля. Сыновья и дочери, братья и сестры, отцы и матери по велению вождя толпами шли на продажу. Буйные и воинственные, угодив в рабство, аримы делались кроткими и послушными, с радостью исполняя любую прихоть хозяев. Некоторым покупателям нравилось демонстрировать гостям, как татуированный дикарь ревностно ухаживает за крошечной внучкой господина, кормя дитя с ложечки.
Такая смена настроений была связана с еще одним уговором между аримами и ревнивым двуполым божеством Синанет. Но в чем там крылось дело, не знали даже ученые-антропологи, потому что табу.
– Я люблю красавиц с пышной грудью!
Теперь вождь Ралинавут решил начать первым. Лирику он считал своим коньком, мня себя главным любовником на архипелаге Тыргак. Кроме того, Ралинавут желал исподтишка уколоть соперника, красавца Мэмэрэна. О последнем сплетничали, что он предпочитает жен с маленькой грудью и узкими ягодицами, при случае не брезгуя и мальчиками.
Стрела не прошла мимо. Побагровев от гнева, Мэмэрэн вскочил и обошел собравшихся ритуальным шагом «чурья», демонстрируя статус великого вождя. Косвенным образом, подпрыгивая один раз на каждую дюжину шагов, он выражал насмешку над брошенным вызовом. Головной убор красавца, унизанный жемчугом и перламутром, сверкал на солнце.
Наконец Мэмэрэн остановился, сорвал табьёй – пучок листьев горчичного дерева – заложил его за ухо «на счастье» и развил образ:
– Ибо спьяну есть за что держаться!
– Гы-ын! – шаловливо хихикнули жены силача Куйкынняка.
Жены Ралинавута от стыда спрятали лица в травяные передники. А восемь жен Мэмэрэна забили в ладоши, показывая небу языки от избытка чувств. Согласно здешней мифологии, сто пять божеств ликовали, видя женские язычки.
Одобрение жен, с позиции эстетики аримов, играло особую роль.
Ощутив желание клиента быстрее покончить с этим фарсом, Лючано помог Титу Гнею вскочить. Не встать, не подняться, а именно вскочить. Так, теперь ударим руками о бедра, дважды цокнем языком и на миг прогнемся назад. Откорректировав жестикуляцию таким образом, чтобы вскакивание сочли не позорной торопливостью, а возбуждением от соприкосновения с прекрасным, молодой невропаст потянулся за речевым пучком. Он уже много лет работал самостоятельно, совмещая функции моторика и вербала.
Сегодня маэстро Карл разрешил ему бенефис.
Весь гонорар от работы с Катуллом шел непосредственно на счет Лючано.
– Гын матач! – в воплях собравшихся проскользнуло нетерпение. – Ка-ай!
К счастью, память легко подбросила вполне приемлемый вариант. Третья строка, именно из-за ее контрастности, сочинялась проще. Особенно если ты не сочиняешь, будучи бездарен, как поэт, а вспоминаешь что-нибудь в нужном размере.
Главное, чтобы вожди не могли этого слышать раньше. Обвинение в плагиате понижало статус гостя до почти неприемлемого статуса бродяги. А сделка купли-продажи сразу аннулировалась.
– Волосат и грозен ствол у пальмы! – изрек помпилианец, озвучивая подсказку Лючано.
Тит Гней наверняка счел сказанное своей собственной заслугой. «Специфика нашей работы, – посмеивался маэстро Карл. – Мы правим, но не создаем. Малыш, ты слышишь разницу: стоит сказать не „поправляем“, а „правим“, и на твоей голове сразу вырастает корона! А еще мы поглаживаем кукле зону кайфа – вагу, как сказала бы тетушка Фелиция! – и куклы, безмятежные куклы счастливы…»
Чистая правда: подсказанные слова, откорректированные жесты, правленную мимику – все это куклы с первых секунд представления начинали воспринимать, как персональные достижения, забывая о присутствии невропаста. И получали от коррекции явно выраженное наслаждение. Это потом, позже они вспомнят о контактном имперсонаторе, честно расплатятся, даже поблагодарят…
«Так ходят к проституткам, – говорил маэстро Карл, когда его одолевал приступ мизантропии. – Работа как работа, случается и хуже…»
Вождь Куйкынняк схватил у лысого старейшины бубен. Минуту силач колотил в бубен, чудом удерживая сложнейший ритм «ёнъёч-го», а затем, остановившись, в полной тишине выкрикнул:
– Ствол мой волосатей и грознее!
На этих словах Куйкынняк проворно выхватил из-за пояса кремневый нож и метнул его в хвостатую пху – верткую ящерицу, символ бедствий, разорения и мужской немощи. Бедная рептилия скончалась, не добежав до укрытия.
– Гы-ы-ы-ыннн!!! – восхитились все жены разом.
А старейшин четвертая строка привела в ликование. Они разбили пустой горшок о камни и потребовали новый, полный, с бузой самой свежей варки, куда для крепости крошился табак.
– О, Куйкын! О-о, Кынняк!
Второй транш сделки был подтвержден и зафиксирован. Еще полторы сотни рабов-горцев из племен союза «рэра», проданных хитроумным вождем Ралинавутом, займут свое место в трюмах галеры помпилианца.
Четыре строки решили их судьбу.
Для постороннего зрителя, пожалуй, все это выглядело бы смешно. Сидя в уютных креслах, любители научно-популярного шоу «Нравы и обычаи» покатывались бы со смеху. К сожалению, Лючано не был посторонним и сидел не в кресле, а на камне, застеленном шкурами. Человек тонкой душевной организации, он нутром чуял, как краток путь у здешних эстетов-каннибалов от одобрения до кипящего котла. В контракте между «Filando» и Титом Гнеем Катуллом за риск предусматривалась отдельная надбавка. Отправляясь работать куклу в одиночку, молодой невропаст еще пошутил, что в случае чего труппа потеряет одного, а не двух артистов. Чистая выгода.
Он удивился, заметив, что шутку не поддержали.
А маэстро Карл дал ему подзатыльник.
– Гы-ынн! Ай олатай!
Помпилианец Катулл тоже прилетел на Кемчугу впервые. Раньше сделки от его имени заключал доверенный человек, некий Гарсиа Хомец. Уроженец Адды, планеты в созвездии Малого Чепца, известной беспринципностью и деловой сметкой своих граждан, Хомец рыскал по Галактике, спекулируя малыми и средними партиями рабов. Сейчас он находился здесь, но участия в ритуальном поэзо-импровизе не принимал.
Гарсиа Хомец стоял неподалеку от костра вождей, в самом скверном расположении духа, и дулся. Потому что вожди внезапно, без предупреждения, настояли на прилете истинного покупателя. Они решили, что постоянное общение с посредником унижает их достоинство. Что стих посредника навяз у них в ушах. Что они проявляют добросердечие, возглашая «сдельную песнь» на унилингве, понятной гостям, а посему требуют взаимного уважения.
