Брюнетка с величием королевы прошествовала к двери. Мужчины, сердито косясь друг на друга, последовали за ней. В дверях Юлия задержалась, вопреки этикету пропустила скандалистов вперед, обернулась и – Тарталья не поверил своим глазам! – с лукавством подмигнула ему.
Именно ему, и никому другому.
Рабу.
II
«Сегодня, малыш, ты узнал много нового», – сказал маэстро Карл.
Нравоучительный тон маэстро вызывал раздражение.
«Это точно! – поддержал Гишер, деловитый, как всегда. – Меня, например, заинтересовала коллекция стервозной брюнетки. Таинственные, значит, лаборатории? Где изучают аномальные потроха „мутантов“? Если Галактике чего-то и не хватало, дружок, так только прорыва агрессивных рабовладельцев в области пси-технологий!»
«Цыц! – огрызнулся Лючано. – Взяли манеру: лезть во все дырки…»
От глобальных проблем ему в данный момент было ни холодно, ни жарко. Зато имелся прекрасный повод для злорадства. Умница-Юлия болезненно щелкнула по носу заносчивого Тумидуса, дав понять, что экс-легат тоже несвободен в своих действиях.
И зависим, как ни унизительно это звучит, от собственного раба!
Впору, с одной стороны, аплодировать брюнетке за доставленное удовольствие, а с другой – опасаться, что взбешенный хозяин выместит злость на безответном рабе. Однако и тайны, и злорадство, и опасения маячили на самой периферии сознания.
Центральное место занимала иная мысль:
«Что еще за „роботы“? Что Тумидус со мной сделает?! И что делать мне?»
Маэстро Карл и Добряк Гишер, обидевшись, молчали.
Кто даст ответ? – никто.
Впрочем…
Медикус-контролер Лукулл закончил осмотр и выставил Тарталью из медотсека за час до окончания «рекомендованного досуга» его смены. Третья палуба, «стойло» № VII. Близнецы-гематры желали вопросов? Задач? Он пойдет им навстречу!
Тарталья не слишком надеялся на успех, но попытаться стоило.
Давид с Джессикой словно только его и дожидались. Когда Лючано подошел, дети вынырнули из простенького игрового «киселя», в мгновение ока завершив партию в «шин-бейт» – многомерные облавные шашки.
– Мы тебя ждали!
– У тебя есть для нас задачи?
– Да. Кто такие «роботы»?
Несмотря на всю скудость мимики юных гематров, Лючано увидел, как их лица делаются скучными-скучными. Они ожидали чего-то сложного, интересного, а тут…
«Но это значит, что им известен ответ!» – вмешался маэстро Карл.
– Дрянь-вопрос, – уныло сообщил Давид.
– У нас дядя по экономике Помпилии монографию писал.
– А мы ее читали.
– И что там насчет «роботов»?
Джессика сощурилась и забубнила:
– …рабов, у которых уровни пси-составляющих субъективной свободы достигли в процессе энергетической эксплуатации неотторжимого естественного минимума, помпилианцы называют «роботами». Слова «робот» и «раб» – однокоренные. Однако они связаны не только морфологически, но и семантически. Состояние «робота» является финальной точкой либертатной деградации раба, когда векторное пространство степеней субъективной свободы свертывается…
Перебив сестру, Давид внес и свою лепту:
– Раздел III, «Принципы тотального контроля», глава 12. Первый абзац сверху, перенос с предыдущей страницы.
– А попроще нельзя? – взмолился Лючано. – Пси-составляющие свободы… Кошмар! Это что за зверь?
Дети глядели на него с жалостью, как на умственно отсталого. Взрослый человек, а не понимает элементарных вещей!
– Не свободы, а субъективной свободы, – поправила Джессика. – Объективную свободу человека можно ограничить внешними факторами. Например, связать. Или посадить в тюрьму. Или поставить в угол, – она продолжала апеллировать к дядиной монографии, но последнее сравнение добавила от себя. – Эволюция помпилианцев дала им доступ к внутренней, иначе субъективной свободе человека. К свободе мыслей, желаний, стремлений, намерений, воспоминаний, чувств, свободе выбора… Ой, дальше я забыла!
Девочка очень расстроилась, но быстро нашла оправдание:
– Ну ничего, мне простительно, я еще маленькая…
– Нет, это какая-то ерунда! По-вашему выходит, «Этна» летает на энергии свободы?!
– Не по-нашему, а по-дядиному, – в точности формулировок Джессике не было равных. Она даже чуточку раскраснелась, настолько приятной оказалась разработка поставленной задачи. – И не на энергии свободы, а на процессе коллапсирования жизнеобразующих энергий при переходе их в мертвую, статичную систему менталообразов…
– И не только «Этна», а и все остальное на этом летает, – подвел итог Давид. – Я имею в виду: у помпилианцев. Летает, ездит, дает свет, и так далее. Поэтому на «Этне» в ходовом отсеке сидим мы, инопланетники, а не потомственные рабы из инкубатора. Инкубаторские – с рождения «роботы», из них много не выжмешь.
Лючано мало что понял, кроме главного.
– Сколько?! За какое время человек превращается в «робота»?!
– Хорошая задача.
– Сложная.
Выражения лиц близнецов изменились едва заметно, но Лючано чувствовал: они счастливы. Пожалуй, бедная сиротка, замученная мачехой и тяжелой работой, была бы менее рада, дай ей добрая волшебница шанс поехать на бал к королю.
– Вы можете это вычислить?
– Для конкретного человека? – уточнил Давид.
– Да. Для меня.
Джессика переглянулась с братом.
– Мы попробуем, – осторожно сообщила она. – Говорю ж, мы еще маленькие.
– Нам потребуются дополнительные данные, чтобы провести расчет. Мы слишком мало о тебе знаем.
– И расчет не будет точным.
– Мы и для себя с большой погрешностью рассчитали…
– Плевать на погрешность! Сколько у вас вышло?
– При сохранении прежней интенсивности эксплуатации – одиннадцать месяцев. Плюс-минус три недели.
От бесстрастности, с какой Давид сообщил срок, оставшийся близнецам до окончательного превращения в «роботов», Лючано передернуло.
Знать бы еще, отследит ли суд на Китте через три года «либертатную деградацию» осужденного Борготты! И если отследит, то сочтет ли ее веским основанием для обвинения и последующего наказания Тумидуса…
«Не думаю, малыш, – сказал маэстро Карл, – что тебя в тот момент будут интересовать такие пустяки. Тебя вообще мало что будет интересовать, уж поверь моему слову…»
– Хорошо. Что вам нужно обо мне знать?
– В идеале, все, – пожали плечами близнецы.
III
Завтрак состоял, как обычно, из кружки воды, тюбика с «миксом» и брикета белково-витаминного концентрата. На вкус и по консистенции – точь-в-точь сырая глина, перемешанная с соплями, но, говорят, очень полезно и питательно.
А в качестве десерта рабам были предложены беготня и суматоха.
– Всем занять места согласно расписания стыковочного маневра!
Все заняли, пристегнулись и взялись за «весла».
– Второй ярус, правый ряд – отдыхать!
В числе прочих счастливчиков Лючано покинул ходовой отсек, забрался в спальный кокон и принялся честно копить силы. Минут через десять корабль качнуло. «Стыковка, – догадался Тарталья. – Кто-то пожаловал к хозяину Тумидусу…»
– Резервная смена поступает в распоряжение гостей «Этны»!
Акустика прибавила громкости:
– Первая палуба, грузовой шлюз! Срочно!
Спеша по коридору, Лючано с удивлением отметил, что испытывает интерес к происходящему. И обрадовался. Обрадовался своей собственной, а не наведенной, «клейменой» радостью. Значит, превращение в «робота» идет не так быстро, как он боялся. Дети определили себе срок в одиннадцать месяцев. Посмотрим, что даст расчет для него. Он все-таки взрослый, битый жизнью человек, он пытается сопротивляться, ему помогают…
Да, ему помогали. Ворочая «весло», прорываясь сквозь стыдное счастье подневольного труда, застилавшее сознание хмельным туманом, он вспоминал. Урывками, клочками – как мог, как получалось. Спасибо татуировке Папы Лусэро. Самое светлое, дорогое или хотя бы просто яркое, что происходило с ним за сорок семь лет – украдкой, минуту за минутой.
Так нищий бережет свои лохмотья, потому что больше ничего не имеет.
Добродушно ворчала тетушка Фелиция – мол, много сладкого есть вредно! – но потом, сдаваясь, выкладывала на тарелку еще один щедрый ломоть земляничного пирога. Лицо марионетки оживало под резцом и кистью, и малышу Лючано хотелось прыгать от восторга: получилось, получилось! Маэстро Карл делился с юным невропастом премудростями и тонкостями искусства, они вели долгие беседы с Добряком Гишером под двумя кемчугскими лунами; и счастье плескалось в глазах графа Мальцова, когда батарея плазматоров с ювелирной точностью всаживала залп за залпом в искрящегося «оборотня»…
Они были здесь, с ним, в его мыслях, в его памяти.
Их помощь, воспоминания о них не давали Тарталье сдаться, опустить руки, соскользнуть в серую бездну апатии, перемежаемую вспышками рабского фальш-счастья. Он еще не стар, у него полжизни впереди. Срок, отмеренный судьбой, он проживет человеком. Свободным человеком. Он помнит, как это: радоваться жизни без ядовитых инъекций клейма.
«Я выдержу. Я не забуду».
– …Четверками – в шлюз.
Лючано уже знал: раб выполняет распоряжения любого помпилианца, если они не противоречат приказу хозяина. И, как говорят в скверных боевиках, сопротивление бесполезно.
«Интересно, – размышлял он на бегу, – возможен ли суицид среди невольничьего контингента?»
«И не думай!» – хором предупредили Гишер с маэстро Карлом.
– Приступить к погрузке!
Странные гости посетили галеру. Выправкой эти помпилианцы не блистали, форму носили полувоенную, без знаков различия, зато все поголовно были вооружены. Не табельным оружием, а, что называется, с неба по звездочке: армейские лучевики, полис-разрядники, тяжелые парализаторы. Ходили гости так, словно походку им делали по общему лекалу: с нарочитой расхлябанностью крупного хищника. Одни щеголяли хитро подстриженными бородками, другие – бакенбардами, похожими на щетки; третьи – бриты наголо…
Экс-легат и корабельные офицеры «Этны» выглядели совсем иначе.
Гражданские «косят» под военных? Вряд ли. Несмотря на воцарившийся хаос, пришельцы, заполонившие коридоры галеры, производили впечатление профессионалов.
Наемники?
Корсары-маландрины?
«Стерва-Юлия в медотсеке что-то обронила насчет „рейда“…» – вздохнул Лючано, надрываясь под тяжестью груза. Неподъемные ящики без маркировки приходилось тащить вручную, вчетвером каждый. В ангаре рабы складывали ношу на тихоходные, но мощные платформы-антигравы – те по мере заполнения выстраивались в цепочку и скрывались в разверстых чревах десантных ботов.
Жаб принудительно набивали икрой.
Внутренняя сеть оповещения каждую минуту разражалась лающими командами:
– Старшему штурману! Проверить и подтвердить расчет курса!
– Сервус-контролеру I класса Марку Славию! Срочно прибыть в капитанскую рубку!
– Готовность бортовых систем вооружения!
– Есть!
– Либер-центуриону Тарквинию Муллу! Доложить о сроках окончания погрузки!
Поток ящиков иссяк, и резервную смену отправили на построение.
– Все, кто пробыл в рабстве меньше года – два шага вперед, – скомандовал «трехглазый» сервус-контролер, имени которого Лючано не знал до сих пор. К чему рабу знать имена всех, кто им командует? Дело раба – молча выполнять приказы.
Строй качнулся. «Новичков» оказалось больше двух десятков.
– Кто в рабстве шесть месяцев и меньше – еще два шага вперед.
Осталось одиннадцать. «Трехглазый» прошелся вдоль короткой шеренги.
– Ты, ты, ты и ты, – во лбу сверкнул «циклоп», фиксируя выбор, – бегом в навигаторскую рубку. Пятая палуба. По прибытии доложитесь любому из навигаторов.
Тарталья оказался вторым «ты».
В рубке их четверку – «квартет», без особого веселья пошутил Лючано, воспринимая шутку, как крошечную, но все-таки степень свободы – долго рассаживали вокруг странного устройства, схожего с прорезиненной каракатицей. Наконец толстяк-навигатор с удовлетворением хмыкнул, нажатием кнопки выдвинул из каракатицы знакомые штанги, только размером поменьше – и велел рабам взяться за «вёсла».
– Свежатина! – он хлопнул Лючано по плечу. Так хлопают машину новой модели или стену только что купленного дома, но никак не живое существо. – Всадник молодец: в случае чего свежачок вынесет. Ладно, скоро все трюмы ботвой забьём…
Под Всадником, наверное, подразумевался Гай Октавиан Тумидус.
– Молчи! – рявкнул на коллегу второй навигатор. – Сглазишь!
Толстяк пригладил редкие волосы.
– А я не суеверен. Я в пятницу родился…
Он был не суеверен, но сентиментален: над его приборной доской вертелся «хрустальный» мемо-кубик, в глубине которого улыбались женщина и двое детишек, мальчик и девочка.
Чувствуя, как ортопласт рукоятей прирастает к ладоням, попутно качая в организм питательные растворы – обеда, само собой, не предвиделось; морщась от ставшего привычным жжения в татуировке Папы Лусэро, Тарталья внезапно задумался о странном. Свобода – свободой, надежды – надеждами, но насколько было бы легче, относись помпилианцы к рабам с презрением, насмешкой, брезгливостью или каким-то другим, но человеческим, живым чувством.
Трудно, почти безнадежно ненавидеть господина, который не делает различий между тобой, штурмовым ботом, автопогрузчиком и запасным блоком питания.
Крыша над головой, сытое брюхо, спальные тонус-коконы, «рекомендованный досуг», гарантированная радость труда, отсутствие наказаний, телесных и ментальных, за полной ненадобностью карать и запугивать – сколько людей согласились бы променять свое нищенское существование на «клейменый» рай?
Ты-то чего трепыхаешься, кукольник?
Что, твоя прежняя жизнь была слаще?
Привыкнув к постоянству двух внутренних голосов, маэстро Карла и Гишера, Лючано никак не ожидал, что в глубине души таится еще и третий – вот эта убедительная сволочь, хитрая тварь, во всеоружии беспроигрышных аргументов.
Изыди, беспомощно подумал он.
Хорошо, согласилась сволочь. Но я вернусь, кукольник.
IV
…галера шла в тумане.
Седые пряди клубились вокруг бортов. Тускло горел кормовой фонарь. У взведенных 30-фунтовых камнеметов на баке дежурили их расчеты, трезвые и суровые. Шли только на веслах, как в бою – все три мачты, кормовая, главная и носовая, стояли голые, напоминая деревья зимой.
Даже флаг был спущен.
Плеск воды под лопастями весел напоминал чмоканье голодного идиота, дорвавшегося до миски с кашей. Облака цеплялись за верхушки мачт. Временами в них начиналось движение – казалось, повар шумовкой перемешивает вскипевший кисель, пытаясь справиться с комками. Тишайший хохот, сопровождавший эту небесную катавасию, заставлял гребцов вздрагивать и озираться по сторонам.
От хохота ныли зубы, а в боку начиналось колотьё.
Кожу саднило, как если бы в воздухе летали полчища гнуса, забиваясь под одежду и впиваясь в плоть мириадами тоненьких хоботков. Избавиться от воображаемого жужжания насекомых не мог никто. В ушах стоял звон, от него кружилась голова, и рукоять весла делалась мокрой, скользкой, извиваясь, словно змея.
– Держать язык за зубами! – предупредил заранее капитан.
Ослушаться не посмел никто. Хотя у многих возникала нервная болтливость, и удержаться от разговоров было труднее, нежели терпеть, когда свербит, и не почесаться.
Ожог от татуировки вернул Лючано к действительности. Вернул не полностью – туман, кипень в облаках и чмоканье за бортом остались, но сейчас Тарталья ясно понимал, где он и кто он на самом деле.
«Я сижу в навигаторской рубке „Этны“, возле „каракатицы“. Я держусь за „весло“. Я смотрю в спины навигаторов и на обзорники систем внешнего наблюдения. Я – Лючано Борготта, и я ничему не рад, чтоб вас всех в коллапсар засосало…»