Он с болезненным наслаждением вспомнил финал заседания.
Слова судьи капали расплавленным серебром.
– Лючано Борготта передается в рабство потерпевшему со следующими ограничениями:
– запрещены умерщвление, членовредительство, нанесение телесных повреждений выше I степени, а также прочие действия (включая бездействие), влекущие за собой заболевания и расстройство жизнедеятельности организма осужденного;
– запрещены ментальные и экстрасенсорные воздействия, способные привести к долговременным или необратимым расстройствам психики;
– запрещены продажа, дарение или иная форма передачи осужденного в рабство третьим лицам;
– по окончании срока наказания суд обязует Гая Октавиана Тумидуса освободить Лючано Борготту от рабства и за свой счет доставить на Китту для предъявления суду и прохождения медицинского освидетельствования. Состояние организма и психики Лючано Борготты по истечении срока наказания должно соответствовать их состоянию перед передачей осужденного Гаю Октавиану Тумидусу, с поправкой на естественное старение организма;
– в случае несоблюдения данного предписания суда Гай Октавиан Тумидус будет нести ответственность согласно Уголовному разделу Галактического Кодекса, статья 214-прим.
В принципе, выслушав сей перечень ограничений, гард-легат имел полное право забрать заявление обратно и предоставить заботы о Борготте пенетенциарной системе Китты. Но Тумидус слушал молча, не перебивая. Лишь катал желваки на скулах и постепенно бледнел – от ненависти? от духоты, вопреки кондиционерам царившей в зале?
Судья выдержал паузу, давая истцу время подумать.
Бронзовая статуя осталась безмолвной.
– Приговор окончательный, обжалованию не подлежит, – толстяк-судья коснулся обруча в волосах. На пальцах остался священный жир, которым был смазан обруч. – Объявляю заседание суда закрытым.
– …дочитал. Вроде, нормально, – Степан взял в руку маркер. – Подписывать тут?
– Уверен, что нормально?
– Вы ж его читали? Контракт?
– Читал.
– Значит, было б что не так – упредили бы.
– Эх, Степан, наивный ты человек. Нельзя людям на слово верить. Дрянь – люди. Я, когда с легатом договор подписывал, один-единственный пунктик поленился вставить… И где я теперь? – Тарталья похлопал себя по соответствующему месту, демонстрируя, где он теперь находится. – То-то! Вдруг у меня своя скрытая выгода есть?
Степашка заново пробежал глазами текст контракта. Внимательно посмотрел в лицо Лючано:
– Нету здесь вашей выгоды. И подвохов нету. Только, раз вы велели – я хоть тыщу раз подряд читать стану. Так и знайте.
И он уверенно расписался на планшете.
– Поздравляю, синьор директор.
Лючано без улыбки протянул парню руку.
Не лобызать – пожать.
VI
– Осужденный Борготта, на выход.
Когда Лючано поднялся с койки, один из вошедших охранников продемонстрировал ему «браслеты». А второй, любитель остренького, только руками развел: мол, сами знаем, что бежать не станешь. Но – по уставу положено. Тарталья кивнул, подставив руки. Положено – значит, положено, ничего не попишешь.
– Вперед.
Никаких личных вещей, кроме того, во что он был одет, Тарталье не полагалось. Да и одежку с обувью по прибытии на помпилианскую галеру, должно быть, отберут. Выдадут все хозяйское. У раба нет личных вещей. Даже собственная жизнь ему не принадлежит. Дерьмо из твоей задницы – и то собственность хозяина. Захочет, на хлеб намажет, захочет, тебя накормит.
Тюремный коридор Лючано изучил, как линии на своей ладони. Этим путем его в течение двух недель ежедневно выводили к машине, увозя на очередное заседание в Темпль Правосудия. Этим же коридором он возвращался обратно.
Сегодня он шел здесь в последний раз.
Позади остался многочасовый медосмотр, скрупулезное занесение всех данных в архивы, опись оставляемого на хранение имущества, переоформление счета труппы на Степана Оселкова и прочие бюрократические процедуры. Впереди ждал Гай Октавиан Тумидус.
Хозяин.
Очки Лючано вручили перед дверью.
– Борготта!
– Вот он!
– Дамы и господа! Мы находимся в прямом эфире! На ваших глазах Лючано Борготту, проигравшего судебный процесс, уводят в рабство…
Снаружи толпились репортеры. Если бы не две шеренги хмурых полицейских, вся эта братия наверняка отбила бы Лючано у охраны, а после живьем разодрала несчастного на новости, цитаты и эксклюзивные интервью.
– Что вы чувствуете, отправляясь в рабство?
– Вы подали апелляцию?
– Ваше отношение к легату Тумидусу?
– Вы считаете приговор справедливым?
– «Вертеп» продолжит выступления?
Тарталья не отвечал. Конвоиры молчали. Полицейские оцепления держали строй, сдерживая настиск впавших в экстаз журналистов. Лючано подвели к броневику-всестихийнику, сверкавшему на солнце антилазерным покрытием, передав с рук на руки двум сержантам, которые ждали внутри.
В спину ударило:
– Держись, Тарталья! Китта с тобой!
– С то-бой! С то-бой!
«Не хватало еще стать поводом для погромов, – подумал Лючано, ощущая вселенскую усталость и упадок сил. – Тогда уж точно пожизненное влепят. Или аннигилируют без суда и следствия…»
Под ногами тихо, но мощно загудел двигун. Едва ощутимый толчок. Броневик вывернул на трассу и, набирая скорость, понесся над самым покрытием. Тяжелый всестихийник шел ровно, чуть пружиня, словно весил сущие пустяки. На овальном иллюминаторе справа от Тартальи решетки не было – поляризованный стеклопакет по крепости не уступал иным сортам стали.
Снаружи мелькали пальмы у обочины: скучные и пыльные. За пальмами вереницей бежали одноэтажные домики предместий. «Непрестижный район. Виллы и бунгало начинаются ближе к океану…»
Очень захотелось увидеть океан.
Знать бы – почему?
Бритый наголо сержант перегнулся через спинку сиденья и молча снял с Лючано наручники. Явное нарушение режима перевозки заключенных. «Держись, Китта с тобой…» Перед развилкой двигун загудел на тон выше, броневик по крутой дуге взмыл вверх. Заложив вираж, машина взяла южнее. За иллюминатором возникла панорама Хунгакампы: здания сверкали в лучах Альфы, водную гладь бороздили прогулочные суда.
«Хотел увидеть океан? – спросил маэстро Карл. – Смотри на здоровье».
«Полегчало?» – без иронии спросил Гишер.
Смотрю, ответил Лючано. Полегчало.
Сержанты красотами родины, открывшимися с высоты, не интересовались. Их внимание привлекло нечто на дисплее заднего обзора. Курчавые головы полицейских заслоняли дисплей. Лючано сумел увидеть предмет сержантского интереса лишь в иллюминаторе, когда броневик сделал очередной поворот.
Ба! Да это же летучее корыто Г'Ханги!
На борту аэромоба находился «Вертеп» в полном составе. Вися на хвосте, колымага пигмея повторяла все маневры броневика, явно не собираясь отставать. При этом Г'Ханга четко соблюдал технический интервал, держась на безопасном удалении от всестихийника. Из-за поручней аэромоба Тарталье махали руками и что-то кричали, хотя слов, конечно же, не было слышно.
– Ваши? – бритый сержант нарушил молчание.
– К сожалению, мои.
– Отбить вас надумали? – как от оскомины, скривился второй полицейский.
– Да вы что?! Они же не террористы. И не идиоты. Проводить решили, небось…
Если насчет «террористов» Лючано был уверен на сто процентов, то насчет «идиотов» у него имелись некоторые сомнения. А ну как действительно крепостные графа Мальцова решили освободить любимого директора – после того, что им поведал Степашка?
Хотя нет, вряд ли.
Хитрец Г'Ханга в такую авантюру в жизни не ввязался бы.
– Не хотелось бы брать их за жабры…
– Они не замышляют ничего плохого!
– Надеюсь, что вы правы.
«Не дурите, братцы, – шептал про себя Лючано. – Не надо. Вы ж теперь звезды. Контрактов – на три года вперед, заказы со всей Галактики. Работайте и радуйтесь жизни! Хоть какая-то польза от того, что старый дурак шагает по граблям, словно по проспекту. Не повторяйте моих ошибок…»
«Вертеп» внял мысленным мольбам экс-директора, и перед космопортом аэромоб отстал. Тарталья вздохнул с облегчением.
Сержанты, кажется, тоже.
Броневик мягко опустился на площадку для спецтранспорта. Двигун смолк. Наручники на заключенного надевать не стали – вывели, усадили в ярко-оранжевый кар службы безопасности космопорта. За рулем ждал водитель в форме СБ. Пока они ехали к взлетному полю, следуя разметке, Лючано несколько раз оглядывался. Но если аэромоб Г'Ханги и обретался где-то неподалеку, то его скрывали, нависая над космопортом, грузовые и пассажирские терминалы.
Впереди росли громады кораблей. Кар миновал пару «гармошек», огромный, разделенный на сегменты, блестящий куб – звездолет гематров; плоский транспорт с Хлои… Наконец над головами вознесся раздвоенный нос помпилианской галеры.
«Не эту ли галеру ты видел в порту, когда вы прибыли на Китту? А, какая теперь разница?..»
Кар остановился возле галеры. Их ожидали. У трапа стояли двое рослых помпилианцев в комбинезонах технической службы. Лица техников ничего не выражали. В сторону прибывших они не смотрели: скучая, пялились в пространство перед собой, и все.
Легат Тумидус, как и в военной школе, счел ниже своего достоинства являться лично. Впрочем, теперь у него были для этого куда более веские основания.
– Это корабль «Этна»?
– Да.
– Осужденный Лючано Борготта для передачи в трехлетнее рабство гард-легату Тумидусу доставлен. Легат должен собственноручно заверить акт передачи.
Левый техник шагнул вперед. Он смерил Лючано взглядом, словно сопоставляя объект со снимком, хранящимся в памяти: совпадает ли?
– В присутствии гард-легата нет необходимости, сержант. Я – сервус-контролер I класса Марк Славий. Вот доверенность от Гая Октавиана Тумидуса на мое имя.
Оба сержанта придирчиво изучили доверенность и кивнули, соглашаясь. Сервус-контролер расписался в планшетке, после чего коротко бросил в адрес нового раба:
– Следуй за мной.
И Лючано стал подниматься по трапу, уходящему во чрево галеры. У самого входа в корабль он не выдержал – оглянулся. Над терминалами космопорта висело черное пятнышко. Аэромоб Г'Ханги. Впрочем, ему вполне могло и показаться. Альфа светила так ярко, что на глаза наворачивались слезы.
Темные очки, и те не спасали.
Контрапункт
Лючано Борготта по прозвищу Тарталья
(семнадцать лет тому назад)
Хотел прожить жизнь тихо. Не получилось.
Хотел – счастливо. Тоже получилось не очень.
Хотел одного, получил другое.
Смотрю в зеркало, изумляясь тому, что вижу.
Хотел – прожить.
Не вышло. Пока еще живу.
Пока еще хочу.
Вехден кричал.
Лючано отошел на шаг назад и стал ожидать, пока Королева Боль отпустит на волю своего нового подданного. Гишер подхватил лихорадку, слег на неделю – и вся работа досталась Тарталье.
Младшему экзекутору тюрьмы Мей-Гиле.
Работать с вехденами, как и с любыми другими представителями рас энергетов, было сложно. Бесстрастность и чудовищная терпеливость брамайнов. Способность гематров уходить мыслями в головоломные математические построения, отключаясь от всего. «Скрытый огонь» вехденов – прикосновений к нему следовало избегать, если не хочешь заполучить горячку. «Скользкие» ритмы вудунских организмов – сознательно меняя ритмический рисунок биопроцессов, вудуны мешали экзекутору настроиться в нужной мере.
Все это изматывало, требуя в каждом случае индивидуального подхода.
К счастью, львиная доля сидельцев была либо из местных аримов, которые благоразумно отвергли однообразное правосудие вождей, либо из невезучих гостей Кемчуги, варваров и техноложцев, вступивших в конфликт с законом.
– А-а…
Вехден замолчал и обмяк.
«Королева Боль справедлива, – всплыли в памяти слова Гишера Добряка. – Когда она уходит, она дарит минуты райского блаженства. Баш на баш. Не все монархи платят истинным счастьем за свой уход».
«Убирайся! – мысленно огрызнулся Лючано в ответ на нравоучения старого философа. – Пей отвары, потей, набирайся сил и отстань от меня со своими нравоучениями!» Не хватало еще, чтобы Гишер пошел по стопам маэстро Карла, со временем превратясь во второй внутренний голос – назойливый и на свободе во многом бесполезный.
До конца работы, по прикидкам Лючано, оставался час, не меньше.
Он вздохнул и повернулся к человеку в пыточном кресле.
Звали вехдена Фаруд Сагзи. Родился он, если верить пометке в личном деле, на Тире, одном из обитаемых миров в созвездии Дикого Жеребца, а «тянул двушку» за оскорбление действием, приведшее к тяжким последствиям. Париться бедняге оставалось семь месяцев, и в допросное кресло он угодил по воле слепого случая.
Федеральному агенту Халлухского Доминиона понадобилась информация о каком-то Бижане Трубаче, предположительно родственнике или знакомом Фаруда. Пять дней назад агент с этой целью прилетел на Кемчугу.
В Мей-Гиле допрос заключенных, согласно инструкции, проводился под пыткой. Инструкция успешно соединяла в себе древние традиции аримов, часть их религиозного культа, желание сэкономить казенные средства на гонорарах пси-сканеров и лабораторном ментоскопировании, а также своеобразный гуманизм по отношению к заключенным. Считалось, что боль, не влекущая за собой телесных или психических нарушений выше III степени – чудесный стимул для дачи правдивых показаний.
«Пытуемый, страдая, сам выбирает, что ему душеспасительней: сказать правду или запираться до последнего, – гласил раздел „Допрос и проведение очной ставки“. – Это первый шаг для желающих выйти на свободу с чистой совестью».
– Итак, вы утверждаете, что видели Бижана в позапрошлом году, на Аббаре?
– Да, – устало подтвердил вехден.
– Где?
– В баре «Belle Epoque».
– Что он там делал?
– Играл на трубе. Паршиво играл, надо заметить. Все время лажался на «Campanario». Парни хотели его побить, но он сыграл им «Милашку Сью». Под «Милашку» хорошо танцевать…
Фаруд поймал себя на неконтролируемом словоизвержении, характерном для допроса с пристрастием, и замолчал.
– Бижан играл один?
– Нет, в составе трио. Бас, гитара и труба.
– Вы говорите правду?
– Я с самого начала говорю правду.
– Хотелось бы верить…
Повинуясь знаку агента, Лючано восстановил рабочий настрой и трижды прикоснулся к зафиксированному в кресле Фаруду. В разных местах. Сейчас, после длительного периода работы, он очень хорошо чувствовал пытуемого – и имел возможность точно дозировать боль, не причиняя вехдену лишних страданий.
Резкий всплеск и отдых.
Так Гишер учил завершать допрос.
Когда Лючано впервые присутствовал при допросе с пристрастием в качестве ученика, он позже признался старику, что иногда легче терпеть боль, чем причинять. «Возможно, – сухо отрезал Гишер, словно говорил с идиотом. – Но ты, дружок, будешь причинять. Прими это, как должное, подбери сопли и иди за мной». В скором времени Лючано оценил сухость Гишера по достоинству и был благодарен за то, что старик не стал сочувствовать или пускаться в длинные морализаторства.
На Кемчуге жизнь следовало принимать такой, какой ее подкладывают тебе в постель. И не мечтать о красотке с арбузными грудями и дипломом магистра изящных искусств.
– Как назывался бар, в котором вы видели Бижана?
– «Belle Epoque», – вехден попытался сесть ровно, но у него не получилось. Мышцы спины отказывались сохранять осанку. – Я вам уже говорил. Вы зря стараетесь подловить меня на противоречиях.
– Кто играл на гитаре?
– Я не знаю. Смуглый, с усами. Да, кажется, с усами.
– Вы разговаривали с Бижаном?
– Да.
– О чем?
– О пустяках. О том. что у него нет денег на новую трубу. О женщинах. Его бросила подружка. Он много раз сказал, что она – стерва и нимфоманка.
