«Мерзавцы! Они притворились парализованными! Легли между другими телами и не шевелились. Ждали! – а папаша трезвонил. Немудрено, что мы их проморгали…»
– Сунгхари, заводи машину!
«Если успею вскочить на платформу раньше туземцев – отобьюсь. Не дам им забраться следом. А потом они отстанут: долго гнаться за рабовозкой у них не получится».
Соваться под «брюхо» платформы парень с лопатой не решился. Пока он ее оббегал, Тарталья выкатился с другой стороны, встал на ноги и ринулся вперед, неумело, но решительно размахивая трубой с единственной целью: напугать врага, не дать опомниться, перехватить инициативу…
За спиной охнула брамайни.
Сумасшедшим натиском, словно штурмовал крепость, Лючано отогнал парня шагов на пять и поспешно обернулся. Он увидел Сунгхари – женщина как раз прыгала с рабовозки на булыжник площади, на ходу сдергивая браслет энергопремника с запястья.
А еще увидел, как кол второго парня обрушился на пульт управления.
Вспышка, треск, и платформа начала оседать.
Смотреть дальше у Лючано не было возможности. Парень с лопатой перешел в контратаку, и оба окунулись в смертельно опасный лязг металла. «Лопатника» обуяла ярость одержимого: рык клокочет в горле, глаза налиты кровью; изо рта – кислая вонь. Плечо густо измазано ржавчиной: видимо, труба приложилась, и не раз – а он и не заметил.
«Ты выглядишь не лучше, дружок…»
Занося лопату, туземец что-то крикнул.
– Да!
Почему брамайни завопила «да», как если бы отвечала на очередной вопрос, осталось загадкой. Главным было другое: в истошном, надрывном «да» даже для глухого звучало:
«Берегись!»
Крик Сунгхари спас его.
Тарталья отмахнулся не глядя, прянул в сторону и упал на четвереньки, вскользь получив колом по бедру. Булыжник разодрал ему и штаны, и колени, и кулак, в котором была зажата труба. Не удержав равновесия, он продолжил падение, завалившись на бок, откатился в сторону, быстро вскочил – и решил, что, в целом, легко отделался.
Теперь, когда против него двое разъяренных братьев, оставался единственный путь к спасению: бежать.
«Авось, снова не догонят…»
Взревев, Лючано крутнул над головой трубу, заставив парней отшатнуться. Сейчас он, цивилизованный невропаст, человек искусства, богема, был дик во сто крат больше, нежели туземцы с забытой небом и Галактической Лигой варварской планеты. Дикость опьяняла, кружила голову, толкала на безумные поступки.
Но быть диким не значит быть идиотом.
Поэтому, воспользовавшись моментом, он припустил наутёк.
«Ты не хочешь попросить у них троекратного разрешения на коррекцию? – озабоченно, на полном серьёзе поинтересовался маэстро Карл. – Это помогло бы тебе разрулить ситуацию…»
Попадись маэстро на дороге, Лючано убил бы его без всяких угрызений совести.
За спиной грохотали по мостовой каблуки парней и хрипели две надсаженные глотки. Рядом, бок-о-бок, мчалась легконогая брамайни. Но и она задыхалась, всхрапывая на бегу, будто загнанная лошадь. Слыша храп, хрип и топот, Лючано внезапно сообразил, что колокольный набат смолк. И смолк по меньшей мере минуту назад.
Это значило…
«Чтоб вы все сдохли с вашими колоколами!»
…это значило, что вот-вот объявится бородач с обрезом!
– Сунгхари, наддай!
Повторять дважды не пришлось. Брамайни через плечо запустила в преследователей вторым энергобраслетом, с торчащим хвостом оборванного кабеля (у Лючано не было времени проверять: попала, или нет?), после чего вырвалась вперед, прибавив ходу.
На сей раз они бежали по знакомой улице, стремясь к повороту, где на мостовой валялся опрокинутый экипаж с мертвым кучером. Там, за углом, начиналась грунтовка, выводя за город, в степь, к морю и десантным ботам.
Над головой с каким-то запредельным визгом, переходящим в ультразвук, от которого заломило зубы, как от ледяной воды, пронеслась тень. Хищная, крылатая тень. Тарталья на бегу вывернул шею, ловя силуэт взглядом. Если туземцы несмотря ни на что освоили воздушное пространство… если им на подмогу прилетел убогий, примитивный, но вооруженный аэроплан с пилотом, горящим жаждой мести…
Нет!
Он даже не успел обругать себя за тупость: примитивные аэропланы не издают таких пронзительных звуков при полете. Он обрадоваться, и то не успел: все силы отнимал бег. Но увиденная картина была лучшей из всего, что попадалось Тарталье на глаза за сорок с лишним лет его жизни.
Возле купола храма разворачивался легкий всестихийник «Вихрь».
Серебряная запятая.
Скажи кто-нибудь день назад рабу Лючано Борготте, что он будет рад явлению помпилианцев – ни за что бы не поверил! А вот поди ж ты…
Он остановился, как вкопанный.
Рядом, приплясывая от возбуждения, пыхтела Сунгхари.
Парни, когда всестихийник промчался над ними, обдав безумным визгом и волной упругого воздуха, в испуге присели, обхватив затылки руками. Но их ошеломление прошло в считаные секунды. После гексаграммы «жаб», парящей в небе, после площади, заваленной телами соотечествеников, и платформы, собирающей «урожай», братьев трудно было чем-либо пронять всерьез.
Вполглаза косясь на Лючано с Сунгхари, подобрав брошенное ранее «оружие», они наблюдали за маневрами диковинного летательного аппарата. И явно прикидывали, что лучше: продолжить погоню, самим спасаться бегством – или совершить попытку нападения на экипаж «Вихря», если тот сядет.
Свое братья отбоялись, и спуску незваным пришельцам давать не собирались.
Кол да лопата готовились к бою.
«Смешно? – спросил Добряк Гишер и, не дожидаясь ответа, сам подвел итог. – Нет, дружок, не смешно…»
Всестихийник сел перед ступенями храмовой лестницы, подняв вокруг себя облако пыли. Не глуша двигун, из машины выскочил Гай Октавиан Тумидус собственной персоной – собранный, деловитый, в военной форме без знаков различия. В руках он держал мощный лучевик «Пульсар» с подствольным микро-плазматором.
Любимая пушка «черных беретов».
Ручные «жаровни» и полис-разрядники отставной легат презирал, предпочитая серьезное, пускай и запретное для штатских оружие. За «Пульсар»-нелегал давали восемь лет каторги, и осужденный считал, что легко отделался.
Тарталья прямо залюбовался хозяином. Сейчас легат так и просился на рекламный сфероид «Гордость Империи». Мигом позже Лючано искренне пожалел незадачливых аборигенов, к которым направлялся помпилианец: вид его не предвещал для братьев ничего хорошего.
Зря, конечно, пожалел.
Рано.
Сглазил.
Из глубины города, со стороны юго-западных хуторов, не накрытых парализующими лучами, надвинулся и вырос грозный рокот. Казалось, горная лавина, рухнув с заоблачных высот, приближалась к площади. Легат на мгновение отвлекся, обернулся на шум, пытаясь сообразить, что происходит…
И проморгал бородача с обрезом, возникшего в дверях храма.
Куцый ствол без промедления полыхнул огнем. Левый рукав мундира Тумидуса лопнул, из него полетели красные клочья. Ответная вспышка «Пульсара» сломала бородача пополам и швырнула на ступени, спиной вперед. В груди несчастного дымилась черная дыра, не оставляя сомнений: туземец мертв.
Легат сплюнул на булыжник площади и, не обратив внимания на полученную им рану, быстрым шагом направился к Тарталье с браймани.
«Хозяин пришел на выручку своему рабу! Хозяин успел вовремя!»
Проклятье! – никакие силы на свете не могли заглушить в душе этой подлой, отвратительной, сладчайшей радости. Ожог татуировки Папы Лусэро, и тот утонул в ее ледяной сладости без остатка.
Лючано даже прослезился.
Краем глаза он заметил движение. Услышал дикий вопль боли, отчаяния и ярости. Но, забывшись в пронзительном дурмане счастья, не успел главного: уклониться. Метко брошенная лопата ударила его в голову; к счастью, плашмя. Впрочем, этого с лихвой хватило, чтобы мир вокруг завертелся сумасшедшей каруселью.
Все слилось в единый мглисто-серый смерч.
Боли не было: просто сильный толчок.
Падая, он машинально выставил перед собой руки – и булыжник мостовой ткнулся в ладони мягче, чем щенок тычется в брюхо матери.
«Тебе плохо, малыш?»
Вопрос маэстро Карла угас в тишине беспамятства.
Контрапункт
Лючано Борготта по прозвищу Тарталья
(десять лет тому назад)
Распиши мою жизнь на аккорды, безумный слепой гитарист,
Распиши от начала до коды, безумный слепой гитарист,
Потому что не всякий подхватит на слух и сумеет
Повторить мои дни, мои годы, безумный слепой гитарист…
Это сочинил Венечка Золотой.
Я – не знаток и не любитель поэзии.
Почему тогда меня преследует видение: отложив гитару в сторону, незрячий музыкант, очень похожий на Илью, графского любимца, что-то пишет, не следя за записями, наугад, наобум, и не в цифровом планшете, а косматым пером на желтой бумаге, брызгая чернилами на кривые строки?..
Он пишет, а я жду: перо однажды сменится гитарой, и я наконец услышу…
Что услышу я, Лючано Борготта, прозванный Тартальей?
Успею ли зааплодировать в конце?
– Прогресс на Сечене в ваших руках, граф!
Адольф Штильнер вытер лоб клетчатым платком и перевел дух. Взяв огромную, «сиротскую» кружку с чаем, он щедро набуровил туда из вазочки малинового варенья. Всякий раз, когда профессор, известный в научных кругах космобестиолог-теоретик, наезжал в Мальцовку, ключница Матрёна велела дворовым девкам тащить из погреба три, если не четыре банки с малиной.
Лючано успел выяснить на собственном горьком опыте: эту ягоду, тертую с сахаром, кидают в кипяток от простуды. Чтобы, значит, в пот бросило. Наверное, профессор Штильнер был вечно простужен, или, извращенец, любил, когда его бросает в пот. Выпитого им чаю с малиной хватило бы для лечения дюжины страждущих гриппозников.
– А вы как думаете, голубчик? – откинувшись на подушки, спросил граф.
Он обращался к Тарталье.
По мнению Лючано, прогресс на Сечене вполне мог обойтись без финансовых вливаний со стороны Аркадия Викторовича. Особенно прогресс в лице евгенического центра «Грядущее», где Штильнер числился в учредителях.
Но прямо сказать об этом графу, меценату и филантропу…
Еще перед открытием «Грядущего», описывая радужные перспективы развития евгеники, профессор умудрился так задурить Мальцову голову, что взносы прочих спонсоров – включая двух мильонщиков, князя Кармазова и фабриканта Саввы Брынных! – померкли перед щедростью его сиятельства.
Лючано вслух подверг критике этот жест доброй воли:
– Стоит ли шиковать на благо какого-то сомнительного «социал-управления эволюцией человека»?!
Ответный удар Штильнера был беспощаден:
– Милостивый государь! Я тоже, в свою очередь, полагаю финансирование вашего «Вертепа» швырянием денег на ветер! Три года вы за счет графа ездите по деревням, скупаете крепостных недорослей и занимаетесь с ними малохудожественной ерундой. Думаю, так продлится еще лет десять, потому что шарлатанство – дело трудоемкое и требует времени. Но, заметьте, я держу свое мнение при себе и не лезу к его сиятельству с вредными советами…
Чувствовалось, что изучение агрессивных флуктуаций континуума не прошло для космобестиолога даром.
Однако при всей своей напористости Штильнер был бескорыстен. Евгеника не имела прямого отношения к космобестиологии, да и косвенного не имела тоже, но профессор отдался новому увлечению с пылом вышедшего в тираж ловеласа, коему вдруг призналась в любви юная красотка.
Им овладела пламенная страсть, свойственная большинству образованных техноложцев, чьи планеты вошли в Галактическую Лигу не слишком давно.
Есть ли смысл развивать местную энергетику, заново изобретая паровоз, ползя улиткой от наглого ветряка к робкому электричеству? – когда правительства подписали ряд соглашений с Лигой, в десяти верстах от твоего дома строится космодром, и мальчишки уже не бегают смотреть на «пришлецов», потому что привыкли. Год, полтора, и вот ты собственными глазами видишь, как на взлетное поле садятся межзвездные лайнеры, а точно рассчитанная гематрица движет твой вчерашний супер-паровоз без угля и кочегара. Ты продаешь карету, покупаешь недорогой мобиль, на котором установлен всеядный двигун. Словно в отместку судьбе, которая вдруг превратила твой центр Мироздания в захолустную окраину, ты начинаешь изучать космобестиологию – науку, рычаг которой можно приложить лишь там, на космических трассах. Этим ты лечишь язву – острый комплекс неполноценности. Ты втайне завидуешь брамайнам, гематрам, вехденам…
Всем расам энергетов без исключения.
Ты сетуешь на причуды эволюции, сороки, которая этому дала, этому дала, а этому – лично тебе и твоим соотечественникам – не дала. И наконец ты задаешься главным вопросом, от которого напрямую зависит бурный рост родной экономики:
«Почему при смешанном браке между, скажем, гематром и варваркой свойства гематра не передаются по наследству? Почему ребенок рождается чистокровным варваром?!»
Сечень приобщился к цивилизации около ста пятидесяти лет тому назад. Естественно, что профессор Штильнер не застал периода первых контактов. Но неврозами и комплексами «нувотерров» он страдал так, будто его родину облагодетельствовали вчера.
В крайнем случае, позавчера.
– А шансы на успех есть? Сами знаете, в последнее время «Грядущее» не баловало нас открытиями, способными толкнуть евгенику вперед…
Граф Мальцов пытался подвести под свое меценатство хоть какую-то разумную базу.
– Разумеется! – вскричал Штильнер. Между передними зубами его застряла крошечная косточка малины, делая профессора щербатым. – Аркадий Викторович, наши ученые на грани прорыва! Вы в курсе, что многие признаки, в частности, способность к физиологической концентрации энергоресурса, определяются не двумя генами, а особой комбинацией доминантных генов из разных пар, возможно, вместе с некоторыми гомозиготными рецессивными генами! Эти комбинации очень редко наследуются целиком и в неизменном виде…
– Я понял, Адольф Фридрихович! – если граф что-то и понял, так лишь одно: он выпустил из бутылки злого гения, который сейчас заговорит всех насмерть. – Значит, шансы есть…
– И они велики! Почти все комбинации распадаются в процессе созревания половых клеток, и при объединении яйцеклетки и сперматозоида формируются новые сочетания. Данная пересортировка и рекомбинация генов имеют для нас совершенно особое значение…
– Вы, профессор, великий человек, – вздохнул Лючано, поднимаясь из кресла. – Когда в вашем центре наконец найдут способ скрестить вас с молоденькой красоткой-вудуни так, чтобы новорожденный Пемба Штильнер ухватил за хвост ближайшего Лоа, вам поставят памятник. В бронзе, во дворе центра. Рядом поставят памятник Аркадию Викторовичу, из чистого золота, и по заслугам. А меня в «Грядущем» не изобразят даже в виде карикатуры, углем на белой стене. Поэтому, с вашего позволения, господа, я откланяюсь.
– Вы не обиделись, голубчик? – с отеческой заботой спросил граф.
– Ни капельки.
Лючано хотел добавить, что и сам бы не возражал, унаследуй его сын физиологические особенности брамайнов или вехденов, что даже женился бы ради этого на какой-нибудь привлекательной энергетке…
