Прорвемся…

В навигаторской рубке толстяк склонился над сухопарым товарищем, хрипящим на полу. Прижал к шее миниатюрный инъектор, впрыскивая дозу антидота.

– Анк, ты сильный! Ты ему не по зубам! Не уходи, Анк!..

Сухопарый обмяк, задышал ровнее.

– Извини, Анк… я должен…

Толстяк ткнул инъектором в собственную жирную шею, дернулся, грязно выругался и рухнул обратно в кресло, спеша погрузить волосатые руки в сферу управления.

Лючано ощутил вибрацию рукояток энергоприемника. Ортопласт прикипел к ладоням, качая энергию раба. Рубка перешла на резервные «батареи». Значит, дела действительно плохи!

«Корабль поврежден…»

В следующий миг змеиное кубло на плече зашевелилось, татуировка начала дергаться. Мышцы свела непроизвольная судорога – словно змеи вдруг возжелали покинуть логово и расползтись по телу носителя. Нет, не расползтись! Они стремились к одной, совершенно определенной точке – Лючано почувствовал это секундой позже.

Татуировка антиса пыталась отразить вторжение!

В низу живота возникло ощущение не просто чего-то инородного – столь чуждого, что Лючано в ужасе закричал. Тайна, для которой не являлись преградой ни корпус «Этны», ни экранирующие поля, ни, тем более, человеческая плоть, сочась снаружи, из забортного мрака, входила в человека – ощупывая и исследуя организм.

Холод, похожий на сало, какое Тарталья пробовал в Мальцовке – с прожилками красного, шершавого, колючего жара между белоснежными слоями озноба – клубился внутри, пробуя на вкус, на ощупь, не пойми на что потроха жертвы. Любопытный нос тыкался в кишки, в печень, в селезенку…

Это не было больно.

Это было страшно.

До дрожи, до черной мути в глазах.

«Так вот что испытывал Венечка Золотой…»

Змеи рвались навстречу сущности, вторгшейся в тело, но не могли дотянуться. В какой-то миг возник спазм, и на сиденьи сделалось горячо и мокро. Лючано обмочился. Пожалуй, не вполне от страха – он больше не контролировал себя! В теле хозяйничал чужак: дергал за ниточки, как дитя-несмышленыш, заполучив в руки марионетку – и с интересом смотрел, что получится.

«Однажды дитя потянет сильнее – не со зла, а от неумения соразмерять силы. И кукла сломается…»

Лиана обвила бедра Лючано. Теперь она тянулась к груди. Пять-шесть розовых ладошек жадно прилипли к животу – забравшись под влажную от пота робу, «листья» раздвигали живую плоть пальчиками, без боли, как это умеют делать хирурги с Ифигао. Дэв висел над галерой, оплетая «Этну» жгутами других лиан – гребцы дергались и корчились, угодив в их тенета.

«Почему не стреляет та тупорылая баллиста? Чего ждет Тумидус?!»

– Кормовой сектор 7-b, цель – флуктуация класса 3D. Из межфазника – огонь!

Баллиста плюнула металлом. Рой сверкающих дисков ударил в шею и правую руку великана. Монстр взвыл, разваливаясь на куски, осел в бурлящую воду. Десяток лиан скукожились, осыпались прахом, но остальные держали галеру крепко.

Обезглавленное тело вспучилось грудой клубней, рождая новые руку и голову.

– Огонь из всех средств поражения! Межфазник – второй выстрел по цели!

– Накопители не справляются!

– Нам нужно хотя бы две минуты!

Корабль качнуло. Мглистый ураган на обзорниках лопнул, опадая сгустками ржавчины. Огромная тень скользнула к «Этне», сглаживая беснующееся пространство – так вылитое за борт масло усмиряет ярящиеся волны.

Сквозь разрывы в тумане пробились лучи солнца. В их свете Лючано-галерник увидел приближение смерти. По воде к «Этне» торопился исполинский паук. Он был больше корабля, больше дэва, занятого регенерацией. Сверкала алмазной броней головогрудь, мохнатые лапы рассыпали в движении рыжие искры, тугое брюхо было затянуто в сетчатый панцирь.

Со жвал срывались языки пламени.

«Не жвалы, а хелицеры», – всплыло из глубин памяти

Он истерически расхохотался от подступающего безумия и щекотки: жадные «ладошки» шарили в теле, где ни попадя. Какая разница, чем оживший кошмар перекусит галеру пополам – жвалами или хелицерами? Куда подевался второй корабль, войдя в облако вместе с «Этной», Лючано не знал, но вряд ли спутник помог бы им справиться с пауком.

«Все, малыш…»

«Все, дружок…»

«Не поминайте лихом…»

Паук встал на дыбы, поводя чувствительными педипальпами – и Лючано увидел его глаза. Восемь слепых, мутных бельм. Крупная дрожь, волной хлынув от татуировки Папы Лусэро, сотрясла невропаста, уняв каверзные «ладошки» – дрожь узнавания!

В следующий миг паук обрушился на дэва, успевшего принять свой прежний облик. Огненные хелицеры в мгновение ока разорвали тело великана. Воздух наполнился тошнотворной вонью; лианы, опутывавшие галеру и людей, в считаные секунды засохли и раскрошились. Лишь что-то маленькое и теплое в ужасе дернулось под робой у Лючано, протискиваясь внутрь.

Но ему больше не было страшно.

Паук перешагнул через «Этну», отшвырнул прочь отчаянно извивающиеся щупальца кракена, на беду всплывшего из пучины. Передние лапы пронзили глянцевую тушу насквозь. Разошлись, пылая, жвалы, готовясь нанести завершающий удар…

…Звездная пурга на обзорниках стремительно затихала. Отступали, таяли в глубинах пространства черные кляксы фагов. Мироздание встряхнулось, пробуждаясь ото сна, рождающего чудовищ. Теперь оно приходило в себя, с наслаждением подставляя заспанное лицо свежему ветру рассвета. Словно Космическое Дыхание Джа, которое, как считают вудуны, есмь суть и основа Вселенной, смилостивилось над непутевыми детьми.

Лючано мало что знал о Дыхании Джа.

Зато он знал имя их спасителя.

И с этим знанием, со счастливой улыбкой на губах, он провалился в совсем не страшную, такую уютную тьму небытия.

Эпилог

«Множественность обитаемых миров – не повод для гордости за человечество. С тем же успехом человечество может гордиться количеством бровей, произрастающих на лицах. Настоящий повод для гордости не имеет отношения к числам, сколь бы велики они ни казались для простаков. К сожалению, арифметика кое-кого возбуждает, как наркотик или новый сексуальный партнер».

Карл Мария Родерик О'Ван Эмерих, «Мемуары».

– Я принесу тебе плед, – сказал лысый старик. – Не могу смотреть, как ты тут сидишь голый…

– Неси, – согласился седой.

Подумал и добавил:

– Спасибо.

Чувствовалось, что плед нужен седому, как гематру – калькулятор. Но благодарил он искренне, радуясь чужой заботе. Кончик самокрутки тлел у самых его пальцев, грозя обжечь кожу. В раковине на столике дымилась кучка сизого пепла; скоро лысый выколотит туда свою трубку, и радужную «пепельницу» отнесут к утилизатору – очистить.

Раковину с завитком, похожим на рог единорога, седой привез с собой.

В подарок.

Со стороны озера донесся лязг и скрежет ездовой платформы. Пять-шесть голосов затянули песню – душевную канцону про рыбака, его подругу и злую судьбу, которую нельзя умаслить, но можно наклонить и так далее. Вечерняя смена возвращалась с томатных плантаций, радуясь концу работы. Дома ждал горячий обед на столе и теплая жена в разостланной постели.

Тапирчик Дамби захрюкал, насторожил уши, но быстро успокоился и лег в траву, вздрагивая боками. Дамби предпочел бы грязь, и чтоб пожиже. К сожалению, у домика было чисто.

– Хочешь еще курицы? – спросила женщина.

– Нет…

Седой с некоторым удивлением прислушался к собственному ответу, как если бы усмотрел там что-то забавное. Скажем, он хотел курятины, но отказался, сам не зная, почему. Или вообще забыл, что на белом свете водятся такие птицы, как курицы.

Он хмыкнул и добавил во второй раз:

– Спасибо. Я сыт.

Женщина не стала спорить, возясь с маринованными чайными листьями. Ловко подсыпая кунжут, арахис и семечки подсолнуха, кроша лук и чеснок, добавляя муку из жареной саранчи, она стряпала десерт, за рецепт которого шеф-повар «Khram Boomboolie» с радостью продал бы душу.

Гася самокрутку в раковине, седой наблюдал за действиями хозяйки. В черепашьих глазках его плескался восторг от наблюдения за работой мастерицы, мешаясь с недоверием человека, привыкшего есть на скорую руку, мало заботясь о вкусовой гармонии.

– А у нас рыбу хорошо готовят, – вдруг сказал он. – Кладут под пресс, чтобы перепрела, затем выгребают массу в кадушку и жарят с острыми приправами. С очень острыми. Чтобы дым из ушей. Только червяков надо сперва выбрать…

– Да? – заинтересовалась хозяйка. – Гарнир нужен или так сойдет?

– С рисом подают. Можно и с просом.

– Как на вкус?

– Вполне.

– Запах?

– Тоже. Если притерпеться…

– Надо будет попробовать. Рыба у нас водится, пресс найдем…

– Пресс есть, – сообщил лысый, появляясь на веранде с пледом в руках. – Все у нас есть. На, держи!..

Если бы кто-то посторонний заглянул в окно первого этажа, он бы увидел гостиную, откуда лысый трубокур принес плед. И не нашел бы в комнате ничего особенного, за исключением знакомых гвоздей-крючков, вбитых в стену, на которых висели марионетки.

Много марионеток.

Разглядеть их в деталях отсюда не удавалось.

Сквозняк гулял по гостиной, шатаясь между открытой форточкой и дверью, захлопнутой не до конца. Сквозняк трогал нити, раскачивал коромысла, и куклы шевелились, делали странные жесты, куда-то шли, оставаясь на месте… Странному спектаклю не доставало одного – зрителя.

Ах, если бы кто-нибудь заглянул в окно!

Увы, никого, кроме трех человек, рядом не было.

Укутав колени пледом, седой привстал, дотянулся до подоконника и взял перчаточную куклу. Сунул внутрь ладонь, вставил пальцы в «рукава» и «шейку». Хватка профессионального кукловода у седого отсутствовала, но справился он легко. Словно лезть пальцами в живого человека ему было бы привычнее, а раз живого нет, то сойдет и перчатка.

На руке старика ожил слепой карлик с несуразно большой головой. Обеими ручками карлик вцепился в стакан, наклонился, как если бы желал хлебнуть водки, а потом отнес стакан ко рту седого.

 

– Спасибо, – в третий раз сказал старик, благодаря доброго уродца.

Лысый рассмеялся и снял со стены легата-помпилианца. Ловко вертя вагой, подвел марионетку к столику. Он не «терял пола», кукла сохраняла у него воинскую выправку и осанку; он управлял марионеткой без видимых проблем, но хозяйка подняла голову от миски с десертом и одарила лысого таким взглядом, что кто другой на его месте умер бы со стыда.

А лысый ни капельки не умер.

Даже не покраснел.

– Будьте вы прокляты, Борготта! – сообщил он голосом, настолько ледяным, что казалось, голосовые связки предварительно месяц держали в холодильнике. – Чтоб вам в пульсаре гореть! Провалитесь вы…