– …в алмазах небосвод
Взойдет над нашим домом,
И ветру быть ведомым
Сквозь ночи волшебство…
Заказ от Монтелье, находившегося со съемочной группой в Жур-Жур, близ знаменитых каскадных водопадов, Лючано получил случайно.
Можно сказать, дар судьбы.
Уже полгода он колесил с «Вертепом» по Сеченю. Труппа из восьми невропастов плюс бутафор, гример и костюмерша – вполне достаточно для начала гастролей. Десять лет жизни положено на обучение молодых кукольников.
Хватит.
Пора на публике стружку снимать.
Театр контактной имперсонации графа Мальцова имел успех в Карлсберге и с треском провалился в Северной Ярмале, родине людей сдержанных и недоверчивых. «Чёсовый кат» в Хорькове приятно сказался на банковском счете «Вертепа» – открытом, разумеется, на имя Лючано Борготты, поскольку крепостных банки не обслуживали. Еле свели концы с концами в Пановии, отыгрались на гостеприимном Юровце. Пять недель ездили с антрепризой Константина Суркина – актеры, взятые антрепренером на бирже труда, были бездарны и много пили, отчего на сцене нуждались в «поводырях».
Иначе могли забыть текст или упасть в оркестровую яму.
Потом Суркин набрал новый состав, и нужда в «Вертепе» отпала.
С каждого гонорара Лючано, согласно контракту, заключенному между ним и Аркадием Викторовичем, часть денег оставлял на нужды театра, часть перечислял его светлости в виде оброка, а еще часть откладывал. Неприкосновенный запас копился для выкупа невропастов из крепости, о чем в контракте имелся отдельный пункт.
Сами кукольники про оный пункт и знать не знали.
На этом условии настоял граф.
– Голубчик! – сказал Мальцов, даже не пытаясь унять дрожь рук, усилившуюся в последнее время. – Я нечасто обращался к вам с настоятельными просьбами. Но в данном случае я не прошу. Я требую! О том, что вы планируете выкупить у меня «Вертеп», а я дал принципиальное согласие, никто знать не должен. Лишь в случае категорического форс-мажора…
Ему не хватило дыхания, и граф надолго зашелся лающим кашлем.
– …повторяю: лишь в случае форс-мажора или накопления оговоренной суммы выкупа я даю разрешение рассекретить нашу договоренность. На это у меня есть резоны. И, поверьте, серьезные резоны!..
Слушая пламенную речь, Лючано думал, что Аркадий Викторович сильно сдал. Неукротимый дух, царивший в немощном теле, еще пылал в глазах, таился в доброй, чуть хитроватой улыбке, сквозил в старомодных, нарочито витиеватых оборотах речи – но на большее духа хватало с трудом.
К тому же граф Мальцов был на грани разорения.
Затея с евгеническим центром «Грядущее» благополучно лопнула, и брызги разлетелись во все стороны. Вложенные деньги пропали. Вдобавок пришлось выплачивать ряд неустоек, расчитываться по обязательствам перед учеными-инопланетниками, а также энергетами, выступавшими в качестве селекционного материала. Иначе эта шайка грозила судом. Аренда комплекса зданий, оформленная на длительный срок; тираж научно-популярных инфо-кристаллов, запущенных в производство…
Его светлость взял долги на себя, и финансово надорвался.
– Хотите, я набью морду профессору Штильнеру? – однажды спросил Лючано. – Привезу в Мальцовку, затею ссору и надаю тумаков? Не деньги, так хоть удовольствие получим.
Граф устало рассмеялся.
– Вы – скверный бретёр, мой друг. Мне и представить страшно, как профессор начнет прятаться от вас за креслами, вопя о пощаде, а вы будете охаживать его половником. Комедия – не ваш жанр, Борготта. Смирите пыл и умерьте воинственность. Не волнуйтесь, скоро вы увезете «Вертеп» на гастроли и забудете про старого дурака.
– Вы имеете в виду Штильнера?
– Нет. Я имею в виду себя.
– А прочие приметы,
Как стертые монеты,
И крылья за спиной,
И старики в пивной…
Песня Монтелье вернула его в студию.
На экране, отображавшем результат медитационной сессии, произошли серьезные изменения. Нет, зияющий космос, колючие звезды и боевые флотилии никуда не делись, по-прежнему зияя, сверкая и совершая маловразумительные маневры. Внимание Лючано привлекло другое – то, что даже примитив экранной плоскости передавал внятно, заставляя вглядываться в картинку.
Складывалось впечатление, что где-то поблизости от театра военных действий вспыхнула сверхновая. И не в каком-то определенном месте, уничтожая все вокруг себя, а то здесь, то там, перемещаясь, бликуя, надвигаясь диким жаром и вдруг отступая в некую побочную реальность – откуда доносился лишь слабый отголосок, намек на колоссальную мощь огня-странника.
Галеры помпилианцев срочно перегруппировывались, отступая.
Корабли вехденов, напротив, с радостью выдвигались вперед, словно огненный гуляка указывал им наилучший способ атаки. А на заднем плане, жемчужно-розовый с затемнениями по краям, парил силуэт гигантской птицы с головой, похожей на человеческую.
Совершенно неуместная в космосе, птица тем не менее смотрелась органично.
– Красота? – тихо спросил кто-то у Лючано за спиной.
– Да, – ни капельки не покривив душой, ответил он.
– Я так и думал, Тарталья, что тебе понравится…
Встав из кресла и обернувшись, Лючано обнаружил рядом с собой старого знакомого – Фаруда Сагзи, бывшего клиента тюрьмы Мей-Гиле. За прошедшие годы вехден практически не изменился. Разве что слегка раздобрел, наел брюшко. И в волосах, раньше черных, как смоль, засверкали нити седины – праздничная канитель времени.
– Фаруд!
– Тс-с! Монтелье убьет за шум в студии…
Они обнялись.
«Чудеса! – не замедлил встрять маэстро Карл, хихикнув с ехидцей. – Палач и жертва, возлюбите друг друга! Малыш, я не замечал за тобой склонности к дешевым сантиментам…»
«А я замечал, – оборвал Гишер тираду маэстро. – И не вижу здесь ничего удивительного. Ну, обнялись. Тюремная косточка, тонкие чувства. Ограничение свободы, оно сближает».
Выдержав паузу, старый экзекутор добавил:
«А Королева Боль сближает вдвойне».
«Цыц! – возмутился Лючано, переняв полезный опыт Монтелье. – Разговорчики в студии! А ну, живо марш в подсознание!»
– Что ты здесь делаешь, Фаруд?
Сам того не замечая, он заговорил шепотом, как вздорный ассистент Жорин.
– Работаю, – ухмыльнулся вехден, страшно довольный статусом человека искусства. – Тружусь в поте лица.
– Багаж носишь?
– Шутишь? Энергообеспечение съемочной группы. Не забывай, я – Хозяин Огня. И не самый тухлый. Третий год езжу с нашими психами.
Он махнул рукой, показывая, что это все неинтересно, и не стоит долгого разговора.
– А ты как? В отпуск, из пыточной камеры?
– Нет, я с театром. Контактная имперсонация. Помнишь, я тебе рассказывал?
– Помню.
– Так я теперь в директорах. Вон мои птенчики… Видишь?
Фаруд посмотрел туда, где на вертящихся табуретах – других сидений в студии, увы, не нашлось – расположились четыре моторика «Вертепа»: Григорий с Кирюхой и Анюта с конопатым Никитой. Кукольники застыли в напряженном ожидании, будто вся четверка восседала на санитарных стульчаках, страдая диареей.
– Значит, от Гишера ты ушел? Не думал, честное слово… А Монтелье от тебя что надо? Вроде бы раньше без вашего брата справлялись…
Лючано напустил на себя гордый вид.
– Монтелье без нас, как без рук!
Сравнение вышло не ахти, потому что для телепата руки – не главное. Но подыскивать более точный образ было лень.
– Мы ему, братец, капсулы заменяем.
– Какие капсулы? – не понял Фаруд, уверенный, что его разыгрывают.
– Рабочие. Если ты с ними третий год ездишь, то скажи: в чем арт-трансеры обычно работают?
Вехден пожал плечами:
– Ясное дело, в капсулах.
– А почему сейчас они – в ваннах?
– Потому что мы вчера собирались улетать на Яхху. И весь багаж отправили вперед. А Монтелье возьми и реши с утра переснять четвертый эпизод. Не сойду, дескать, с места, пока не пересниму. Блажь гения. Билеты Жорин сдал, взял новые. Глядим, капсул нету. А Монтелье орёт, велит начинать. Вот и кинули трансеров в ванны с плесенью…
– А чем капсулы отличаются от ванн?
– Тарталья, ты меня достал. В капсулах удобнее. Там и места больше, и воздух кондиционируется. И гасилки есть.
– Ну! – поощрил Лючано собеседника. – Так что насчет гасилок?
– Трансеры во время сессии дергаются. По-научному, непроизвольные сокращения мышц. Гасилки это дело гасят.
– Зачем?
– Во избежание мелких травм. И чтоб плесень не нервничала. Куим-сё, она с закидонами. От резких движений треть информации не прописывается, а треть идет с искажениями. Погоди, погоди…
Начиная соображать, вехден снова уставился на кукольников.
– Так значит, твои красавцы…
– Именно! Корректируют общую моторику. Чтоб не дергались. На благо вашей нервной плесени и «золотого милиарда» фанатов арт-транса.
– Платят хорошо? – деловито спросил Фаруд.
Лючано кивнул.
Платил Монтелье и впрямь хорошо. Даже торговаться, выпрашивая надбавку и упирая на срочность заказа, не пришлось. Торг с телепатом – дело безнадежное. Зараза-режиссер с первой минуты разговора назвал цену, какую Лючано собирался реально выбить из «Zen-Tai».
И прибавил, крутя увесистый кукиш:
«Ни флорином больше!»
– Рад за тебя. Ты…
Фаруд проследил за взглядом Тартальи, вновь устремленным на экран, где бродила рассеянная сверхновая и маневрировали армады. После чего с пониманием хлопнул бывшего экзекутора по плечу.
– Смотри, смотри! Нигде больше такого не увидишь. Процесс интересней результата, – Фаруд явно повторил фразу Монтелье, переняв ее у режиссера. – Это трансеры Нейрама Самангана моделируют, вехденского лидер-антиса. Как он помпилианцев близ Хордада гонял. Если честно, лажа. Не так все было. Но красиво…
Он говорил правду: выходило очень красиво.
– А птица? – спросил Лючано. – Художественный образ?
– Типа того. Если верить биографам Нейрама, он родился не только антисом, но и альбиносом. Сам понимаешь, белокожий мальчик для нас, вехденов, с нашими термосиловыми традициями… Короче, Саманган-папа, устрашившись вредной мутации, якобы бросил младенца в челнок и оставил на орбите необитаемой планеты. Во избежание.
– Вранье! – усомнился Лючано. – Не верю!
– И я не верю. Только какая разница? Кто там будет выяснять: правда, вранье… Оставил, значит, на орбите, а челноком заинтересовалась птица Шам-Марг. То есть не птица, а флуктуация континуума класса 8S-32+ и так далее. Птицей ее журналисты прозвали, для помпы. Короче, включила она челнок в свою структуру и восемь лет возилась с малышом, как умела. А на девятый год челнок подобрали монтажники – их пригнали собирать станцию для грузовых транзитов…
Лючано смотрел на птицу, распростершую крылья на весь экран. На дивный огонь, теснивший помпилианские галеры. Он смотрел и думал о том, насколько мы все любим вымысел. Птица, малыш-альбинос в челноке, чудо-спасение… Иногда кажется, что продадимся с потрохами первому встречному, который предложит сказку поярче, позаковыристей. И, слепые от любви к тому, чего нет, без интереса проходим мимо того, что есть.
Оно ведь есть? – ну и ладно, никуда не денется.
А когда оно девается, и так, что не сыскать – переводим его в разряд заветных сказок. Раскрашиваем, увешиваем яркими игрушками; заводим вокруг хоровод. И снова начинаем тосковать, хотеть туда, за грань…
Эх, мы.
Неугомонные.
Ненасытные.
Рвущиеся прочь из настоящего, как дети рвутся из-под родительской опеки.
Тем временем на экране, наслоившись поверх космоса с флотами, вехденским антисом и птицей Шам-Марг, выдуманной журналистами, возникло море. Обычное, слегка волнующееся море, на котором маневрировали корабли, весельные и парусные. Над мачтами парил сокол невероятных размеров, а из-за горизонта на крылатом коне несся всадник, потрясая копьем.
В сочетании с частично сохранившимся космосом картина выглядела потрясающе.
Хотя и отдавала дешевой психоделикой.
– Что это? – спросил Лючано.
– Это Максимилиан Гермет, – ответил Фаруд. – Наш арт-трансер, звезда, вторая ванна слева. У него часто бывают такие забросы. Как по мне, чушь и гнилой сюр. Но Монтелье нравится.
Вехден почесал кончик носа, чихнул и добавил:
– Макс в юности побывал в рабстве у помпилианцев. Шесть месяцев. Потом друзья выкупили. Наверное, с тех пор и поехал крышей. Артист, психика хрупкая, ранимая…
В рабстве, подумал Лючано. Интересно, как оно – в рабстве?
Что значит «сидеть в тюрьме», он уже выяснил.
И что значит – «быть в крепости».
– …лишь в случае форс-мажора или накопления оговоренной суммы выкупа я даю разрешение рассекретить нашу договоренность. На это у меня есть резоны. И, поверьте, серьезные резоны!
– Какие резоны? – не сдержавшись, возразил Лючано графу. – Даже сейчас, после финансового краха, вам ничего не стоит дать «вертеповцам» вольные. На прибылях от театра вы не разбогатеете заново. Мы оба это знаем!
– Помогите, голубчик, – кивком головы Аркадий Викторович указал на стакан с травяным чаем. – Руки дрожат, сами понимаете…
Лючано помог ему напиться, вернул пустой стакан на столик у кровати и вытер губы его светлости платком. Поблагодарив, Мальцов сполз обратно на подушку и после длительного молчания согласился:
– Знаем. Оба. Тем не менее, я не дам им свободу просто так.
– Почему?!
– Потому что свободу надо уважать. Вот я, например, уважаю. И не разбрасываюсь вольными, несмотря на пропаганду Штильнером высоких идеалов. Волю, дорогой вы мой, нельзя кинуть человеку, как милостыню. От таких широких жестов воля гниет и воняет. Свобода, подаренная сверху – яд. Сколько хороших людей погибло от этого яда!
– А заработанная – лекарство? – мрачно усмехнулся Лючано.
– Да. Если работать в поте лица – безусловно, лекарство. Еще можно брать в бою. Но это особый случай, и к «Вертепу» отношения не имеет.
«Стареешь, благодетель, – Тарталья вертел в пальцах брелок от ключей, пытаясь скрыть гадкие мысли от проницательного Аркадия Викторовича. – Болеешь, дряхлеешь и впадаешь в детство. Пафос, маразм, капризы… Ладно, что я тебе могу возразить? Ничего. Хозяин – барин».
Маэстро Карл и Гишер Добряк молчали.
Было неясно, на чьей они стороне.
– А свобода, полученная нами от рождения? – директор «Вертепа» все же рискнул выступить напоследок. – Что вы скажете про нее?
– Рождаясь, мы не получаем никакой свободы, – твердо ответил отставной бомбардир-майор. – Вы, голубчик, еще слишком молоды. Со временем поймете.
