Лючано согласился. Он спал без сновидений, просыпался и думал снова. О свободе и зависимости, о помпилианцах и невропастах, венце и начале безумной дуры-эволюции; о скелетах, прячущихся в темных чуланах подсознания и человеческой души…

«Ну и о бабах, разумеется, – встрял Гишер. – Куда ж мужику без этого?»

Он не стал возражать. О бабах – тоже. Вспоминалась Сунгхари, молоденькая Анюта… Юлия, наконец. Лючано фантазировал, дурея от скуки и долгого воздержания. Хотя представить Юлию в постели у него по-прежнему не получалось – в отличие от остальных женщин.

На брюнетке воображение буксовало.

Между двумя эротическими грезами он вдруг понял, отчего чужим рабам помпилианцы подают команды голосом, а своим – как правило, молча, через «клеймо». К чужому рабу не тянется ментальный «поводок» от отдающего приказ – вот и приходится пользоваться речью. Когда Тарталью допрашивали насчет способностей к языкам, Тумидус предоставил вести допрос другим. Помпилианская этика. Вопросы и ответы должны слышать все заинтересованные. Другое дело, что хозяин в силах без звука заставить раба говорить хоть ложь, хоть правду…

Но это уже вопрос честности хозяина.

А в таких делах Тумидус щепетилен, надо отдать ему должное.

«Что ж ты про детишек забыл? – укорил его маэстро Карл. – Хватит терзать мозги, оставь пару задачек для юных гематров. Интересно, они уже посчитали, сколько тебе осталось до состояния робота? И вообще, как они там?»

Маэстро всегда любил детей.

«Выписали» Лючано без проблем. Хмурый Лукулл открыл бокс, глянул на показания приборов, с удовлетворением кивнул и пробежался пальцами по сенсорам на пульте. Датчики, инъекторы и прочие гаджеты пришли в движение, отлепляясь от тела, словно сытые пиявки, и спеша убраться восвояси.

– Одежда в ящике у входа. Найдешь вахтенного сервус-контролера и доложишься. Пошел.

Кажется, медикус с трудом удержался от пагубного для Лукулловой психики:

«Пошел вон, скотина!»

Лючано послушно оделся, пошел, нашел и доложился. Их смена сейчас отдыхала, но для Тартальи, как свежевыздоровевшего, а значит, бездельника с двухсуточным стажем, мигом нашлась работа. Его отправили на рабский камбуз, готовить обед.

Для помпилианцев стряпал кок из свободных, на отдельном камбузе. А побросать пищевые брикеты в распариватель, через пять минут извлечь и уложить в ячейки транспортера – большого ума не надо. И кулинарного таланта не надо. Ничего не надо, кроме двух рук и приказа хозяев.

Любой робот справится.

Здесь Тарталья и обнаружил близняшек Давида с Джессикой.

Рабы, как обычно, работали без присмотра. Говорить можно было безбоязненно. Двоих варваров, раскладывавших комплекты рационов по ячейкам, давно уже ничего не интересовало в этой жизни.

«Ты мог бы, – ворчливо напомнил Гишер, – говорить и при помпилианцах. Кто из них обратит внимание на болтовню рабов? Мы же не обращаем внимания на фоновый гул работающего двигуна, кондиционера или сервопривода?»

– Привет, ребята! Как дела? Что новенького?

– Здравствуйте, – хором ответили близнецы, не прекращая распаковывать брикеты и укладывать их ровными рядами в приемный лоток распаривателя. Наверное, они были рады видеть Лючано. Во всяком случае, так казалось Тарталье, который понемногу учился читать едва заметные письмена усечённых эмоций на лицах-масках гематров.

Он вспомнил, как профессор Штильнер долго хохотал, разглядывая напечатанную в научном труде зубодробительную формулу. На вопрос графа Мальцова, что здесь смешного, космобестиолог с удивлением заявил: «Как что? Все! Смотрите сами: очень смешная формула!..»

И с полчаса излагал скучающим слушателям, где в формуле кроется юмор.

Должно быть, для родителей-гематров в лицах их малышей тоже найдется и смешное, и умильное, и радостное…

– Ничего новенького, – сказал Давид. В голосе его мелькнуло уныние, но Лючано не был в этом уверен. – Распорядок обычный: «гребля», хозработы, «рекомендованный досуг», сон.

– Завтрак, обед, ужин, – добавила в общую копилку обстоятельная Джессика. – Без еды нельзя, мы умрем. Ага, еще душ и время на выделения организма. Все.

– Мы же висим на орбите! Зачем – «гребля»?

Близнецы переглянулись.

Вроде как решали: кому отвечать этому недотепе, не понимающему элементарных вещей?

– Пока корабль висит на орбите, рабы заряжают накопители. Создают энергорезерв, – снизошла до пояснений Джессика, не прекращая работы. – Если бы мы были большие, мы бы сочиняли для двигунов ходовые гематрицы. Впрок, про запас. Но мы маленькие. Мы полезней на хозяйственных работах.

«С такой женой, – вздохнул маэстро Карл, – если ты не гематр, можно повеситься. Она всегда права!..»

На обед сегодня, кроме белково-витаминного брикета и тюбика «микса», полагалась розовая пилюля неизвестного состава и предназначения. А в кружку с водой добавлялся глоток тонизирующего стимулятора. «Это просто праздник какой-то!» – со злостью ухмылялся Лючано, оказавшись на раздаче воды с тоником. Рычаг на себя – под сдвоенный «сосок» подъезжает пустая кружка. Белая кнопка – порция воды; зеленая – тоник. Рычаг от себя – наполненная кружка уползает прочь.

Повторить операцию.

Все эти действия без проблем мог бы выполнить автомат – но только не на помпилианской галере. Уже через пять минут тупая механическая работа начала раздражать. Если бы не разговор с юными гематрами, он бы на стенку от тоски полез.

– Вы посчитали то, о чем я вас просил? Мой срок до полного превращения в робота?

Дети молчали.

– Хотя бы приблизительно?

Ёкнуло сердце: похоже, итоги вычислений были неутешительны.

– Очень приблизительно, – в ломающемся голосе Давида пробились нотки смущения. – С большой погрешностью. Нам стыдно за такое исчисление.

– И ничего не стыдно! – Джессика сделалась похожа на обычную девчонку. – Ни капельки не стыдно! Это потому что данные все время менялись. Возник положительный градиент…

Она будто оправдывалась.

– Положительный градиент? Что это значит?

– Это значит, что твой срок полной роботизации увеличился.

– Хорошие новости! – Лючано рассмеялся и довольно потер руки, забыв о работе. Транспортер загудел, требуя внимания. Пришлось вернуться к рычагам, кнопкам и кружкам.

«Ты забыл о работе, малыш? Ты действительно забыл?»

«Да, а что? Нечасто меня в последнее время радуют добрыми вестями!»

«Но ты же раб! Раб не может забыть о работе!»

Пораженный словами маэстро, Лючано остолбенел.

«Не отвлекайся, дружок, – вывел его из ступора окрик Гишера. – Да не от этих дурацких кружек! Ты ведь еще не узнал главного…»

– Сколько?! Сколько у меня времени?

– На данный момент, при сохранении прежней интенсивности эксплуатации – около двух лет и семи месяцев.

– Погрешность – плюс-минус два месяца.

– Точнее у нас не получается.

 

– Но твой срок имеет тенденцию к дальнейшему росту.

– Если градиент не изменится…

– Но он же меняется, Давид!

– Я сказал: «если». Принял допущение для упрощения задачи.

– Мы не можем позволить себе упрощения. Нам надо развиваться.

– Но иначе возникает слишком большая погрешность…

– Дилемма приоритетов? Более точный ответ при заданном допущении – или более сложная развивающая задача?

– Ответ для него – или развитие для нас?

– Да.

– Но…

– Эй, гении! – прервал Тарталья близнецов, увлекшихся спором. – Вы бы меня спросили, что ли?

– О чем? – повернув к нему головы, поинтересовались Давид с Джессикой.

Даже на малоподвижных лицах гематров ясно читалось, что спрашивать его не о чем, и незачем. Разве что для общего развития, за неимением лучшего поставщика задач.

– Нужен ли мне-любимому сверхточный ответ. Так вот, отвечаю: приблизительный меня вполне устраивает. Вы сказали: два с половиной года?

– Два года, – нет, Джессика иногда была невыносима, – и около семи месяцев.

– Главное, что срок растет. Так?

– Так, – кивнули близнецы.

– Спасибо, ребята! Значит, будем тянуть срок за уши!

– Зачем?

– Чтоб быстрее рос. А теперь, если угодно, делайте расчет с точностью до секунды. Развивайтесь на здоровье! Кстати, не хотите ли узнать, что творилось на планете, пока вы здесь тянули лямку?

– Хотим!

Математика бытия разрумянилась и только что не запрыгала на одной ножке.

Лючано взял с транспортера полную кружку, сделал глоток, готовясь приступить к рассказу – и обнаружил, что близнецы таращатся на него во все глаза, раскрыв рты.

Ждут не дождутся увлекательной истории?

Кружка!

Глоток воды, слабо отдающей кислым тоником.

Раб не мог этого сделать!

– Извините, ребята, это я машинально. Задумался.

Он поставил кружку на место, но изумление в глазах детей не исчезало. Они смотрели на него не отрываясь, продолжая механически распаковывать и складывать на лоток пищевые брикеты. Лоток был уже практически полон – скоро надо будет включать распариватель.

Вновь загудел транспортер.

А что, если не обращать на него внимания?

Он держался полминуты – успел засечь по часам на браслете-татуировке. Потом его властно потянуло к рычагу и кнопкам. Рычаг на себя, белая кнопка, зеленая кнопка…

«Раскатал губы, дружок?»

«Но я волынил целых тридцать секунд! И эрзац-радость от работы сгинула, уступив место тупому раздражению. Раб должен радоваться. Это свободный в силах послать все в черную дыру…»

«Поводок»! Ментальный «поводок», о котором говорила медикусу Юлия, по-прежнему ослаблен! Тумидус не восстановил влияние «клейма» на Лючано Борготту в полном объеме.

Почему?!

«Верно мыслишь, малыш. Но ты обещал рассказать близнецам о своих приключениях. Не заставляй детей ждать». Маэстро Карл не добавил: «…пока „поводок“ опять не натянулся», – но это ясно подразумевалось. И Тарталья, с усердием наполняя кружки, принялся рассказывать.

Никогда еще он не говорил с таким увлечением.

Высадка, степь, пахнущая травами и свободой, зловещая «гексаграмма» над туземным городком, «сбор урожая», заваленная телами площадь, стрельба, погоня, хозяин, спасающий рабов, затхлый подвал, снова перестрелка, страшный путь к «Вихрю»…

Он улыбался, видя, как горят неподдельным интересом глаза Давида и Джессики, завороженных чудо-рассказом. Дети, небось, беготню с пальбой только по визору видели. Да и он сам, признаться, тоже. Сюда бы Монтелье с кучей мудрой плесени – и вперед! Сюжет для боевика готов.

Новая звезда арт-транса: Лючано Борготта по прозвищу Тарталья!..

– …в общем, долетели. Вы не знаете, что с Сунгхари? Она в лазарете?

– Не знаем.

– Мы ее со дня высадки не видели.

– Надеюсь, с брамайни все в порядке. Что-то у наших хозяев на «грядке» не заладилось. Недооценили местных. Интересно, как помпилианцы так опростоволосились?

– Логическая задача?

Вопрос Лючано был скорее риторическим. Он и не думал, что близнецы воспримут его, как руководство к действию. Но для юных гематров любая загадка оборачивалась на пользу, давая пищу для умозаключений. А значит – для развития врожденных способностей.

– Когда здесь побывал разведчик?

– Не знаю… – Лючано постарался вспомнить разговор в навигаторской рубке.

«Откуда близнецы знают о разведчике? Дурак! Они же гематры! Вычислили. Для них это – как дважды два».

– При мне не говорили – когда. Считаем на пальцах: пока собрал данные, пока вернулся, сообщил, пока приняли решение, подготовились, собрали эскадру, долетели…

– От трех месяцев до полугода, – подвел итог Давид. – Если на пальцах.

– Тогда все ясно.

– За это время в обследованной части планеты изменилась политическая обстановка.

– Начались военные действия.

– Скорее всего, гражданская война.

– Поэтому под городом и оказались кавалерийские части, а на рейде – боевой корабль.

– Которых при первом осмотре здесь не было.

– А проверить обстановку заново помпилианцы не захотели.

– Они слишком уверены в себе и презирают всех остальных.

– Особенно варваров.

– За что и поплатились, – резюмировал Тарталья, наполняя последнюю кружку. – Хотя не столько хозяева, сколько рабы.

Перед глазами стояла неприятная картина: раб-техноложец валится на землю под ударами лопаты.

– Потери среди рабов помпилианцы в расчет не принимают. Восполнят захваченными на планете.

– Я знаю, – Лючано поспешил сменить тему. – А хозяин Гай вызвал Тита на дуэль. Вы не в курсе, как они на дуэлях дерутся? Из лучевиков друг в друга палят? На кулачках? В монографии вашего дяди про это не написано?

– Написано.

– В другой монографии, не в дядиной, – уточнила Джессика, божество точности. – У помпилианцев в случае конфликта личностей практикуются дуэли на «клеймах».

Лючано ничего не понял, но переспрашивать не стал.

Когда они покидали камбуз, Джессика тронула его за рукав.

– Мы с Давидом еще раз пересчитали вероятность того, что мы снова станем свободными. Было семнадцать процентов, а сейчас – двадцать один. Поле событийно-вероятностных векторов меняется.

Она наморщила лоб и сделала вывод:

– Это хорошо.

 

Обедая, Лючано юлой вертелся на месте, высматривая Сунгхари. Нет, брамайни видно не было. Он успокаивал себя, но дурные мысли жужжали в голове стаей мух.

После обеда наступало время для «отправления естественных надобностей». Дождавшись своей очереди, он оккупировал тесную кабинку био-гальюна. Спустив штаны, устроился на жестком сиденье, нагретом задницами предыдущих посететелей, сосредоточился – и на него упало солнце.

Вслед за солнцем обрушился шум голосов.

Солнце и люди – в галерном сортире?!

Спешно пытаясь натянуть штаны, Лючано обнаружил, что рабская одежда исчезла, сменившись длинной тогой и сандалиями, а сам он сидит не на казенном «стульчаке» – на длинной каменной скамье, подстелив для удобства плащ.

Вокруг гудела толпа.

III

Солнце жарило, как бешеное.

Вытирая пот краем одежды, Лючано озирался по сторонам – в этом цирке он находился впервые. «Ты вообще в цирке был всего три раза, – сказал издалека маэстро Карл. – Ты говорил, что не любишь цирк. А в таком и подавно… малыш, мне это не…»

Голос маэстро звучал еле слышно, почти сразу сгинув в реве толпы.

Кругом орали, ели, спорили, делали ставки и заключали пари. Рядом с Лючано толстый увалень кидал в рот ломтики кровяной колбасы, заедая лепешкой. От увальня воняло чесноком. Ярусом ниже бранились две женщины, честя друг друга последними словами. Каждой казалось, что соседка заняла на ступеньке, служившей им скамьей, слишком много места. Рядом со скандалистками сидели близнецы, брат и сестра – совсем еще дети, они чинно сложили руки на коленях и глядели вниз, на арену, забыв моргать.

– Давид? – неуверенно спросил Лючано. – Джессика?

Рыжие гематры повернули к нему головы, вежливо кивнули, здороваясь, и снова уставились на арену. Бесстрастность детей не удивила Тарталью: наверняка гематры уже успели что-то вычислить, уяснить и разложить по полочкам. Удивило другое: он не испытывал дискомфорта. Словно цирк, до краев наполненный возбуждением и ожиданием, являлся для осужденного невропаста чем-то привычным и естественным.

У удивления было имя.

Игла ожога в татуировке Папы Лусэро.

Иначе отставной директор «Вертепа» и не задумался бы над несообразностью ситуации. Цирк? – ладно. Арена, амфитеатр, скамьи-ступени? – обычное дело. Аншлаг зевак? – почему бы и нет?! Он чувствовал себя частью толпы, плоть от плоти ее; он даже ясно помнил странное: