Если не считать нагого тела Лючано Борготты, прикованного к ней.
Лицом к свободе.
Все это чрезвычайно напоминало процесс «клеймения». С одной разницей: пленник не дергался и не кричал, сберегая силы не пойми для чего. Может быть, его просто парализовало от страха. Тарталья висел, спиной и конечностями чувствуя холод оков, глядел на пруд, на снежные хлопья кувшинок, на далекие, как созвездья, холмы – и никаких мыслей, скорбных или высоких, не приходило ему в голову. Кроме главной: сдохнуть, а не смотреть на стены с бамбуком и кузнечиками.
На стенах висели цветные гравюры.
А на гравюрах были люди.
Люди с ладонями, растущими из плеч. Люди со ступнями без пальцев. Скособоченные люди без части ребер. Коротконожки, лишенные коленей. Карлики, у которых в грудном отделе позвоночника было восемь, а не двенадцать позвонков, и в крестцовом – три. Бодрячки с дырчатым животом, где пульсировал темно-багровый ком печени. Одноглазые красавцы с заросшей глазницей; над ней луком изгибалась бровь, рассечена шрамом. Люди улыбались, жестикулировали и занимались разными делами.
Паноптикум психира Кавабаты.
«И жили они потом долго и счастливо…»
Лючано не знал, кто шепчет издалека: маэстро Карл или Добряк Гишер. Лучше, конечно, чтобы экзекутор. Ему привычнее. Маэстро, не надо. Отвернись, пожалуйста. Мы с Гишером уж как-нибудь сами.
Впору было петь хвалу гуманности Шармаля-младшего. Гематр ни за что не хотел идти на убийство. Его планы, усложняясь от лишней щепетильности, строились не на крови: родной, чужой – любой. Дети-ублюдки превращаются в роботов, безобидных и безопасных. Им покупается бунгало на заброшенном курорте, нанимается умница-экономка, выделяется достойное содержание – и робот Давид с роботом Джессикой тихо доживают свой век в благополучии и покое, на берегу океана. Профессор Штильнер после близкого знакомства с душкой-психиром забывает суть открытия, не помнит «Жанетту», каюту, близость с Эмилией Дидье… Запойный шарлатан, переживший крах «Грядущего» – никто не удивится Штильнеровским провалам в памяти.
В его ситуации у любого крыша съедет набекрень.
Странно, но гуманность Айзека Шармаля не вызывала восторга.
– Приступим?
Каллиграф приблизился к распятому Лючано, катя за собой пюпитр на колесиках. На губах психира играла безмятежная улыбка. Окинув взглядом пациента, он тщательно выбрал кисточку: недлинную, с черным и пушистым ворсом. Взял ее за середину ручки тремя пальцами: большим, указательным и средним. В ладошке каллиграфа сохранялась пустота, словно помимо кисти он держал еще и яйцо.
Тарталья с напряжением ждал хруста скорлупы.
– Ну-с, начнем разметку. Вы даже не представляете, какое это искусство – разметить вашу память перед операцией. Скажем, вы запомнили эту дивную кисточку. Но отдельного нейрона, ответственного за фиксацию образа кисти, нет. Этим ведает некое множество нейронов. И информация распределена по данному множеству тем или иным алгоритмом…
Наслаждаясь монологом, психир быстро начертил на теле объекта две-три линии. Прежде чем продолжить, он отступил на шаг: полюбоваться результатом. Но продолжать не стал. Улыбка превратилась в узкий рубец. Внимательное лицо Кавабаты исказила гримаса недоумения. Он стал похож на богомола, который вместо вкусного таракана схватил микрочип.
– Позвольте! Милейший, да вы же…
Кончик кисти ткнулся Лючано в центр лба. Заворочался, рисуя жирную точку. От точки в мозг ударила волна пронзительного холода, распространяясь во все стороны. Казалось, на ушах растут сосульки.
– Вы не профессор Штильнер!
– А я говорил тебе, – с вялым сарказмом откликнулся писец, подвигая меч поближе. – Я предупреждал! Перед операцией надо сперва зафиксировать личность пациента. А не устраивать театр на пустом месте. Самолюбование тебя погубит, дружок. Когда-нибудь.
В голосе писца дребезжали знакомые нотки.
Экзекуторы, должно быть, имеют много общего.
– Ладно тебе, – раздраженно ответил каллиграф. Не оборачиваясь, он махнул левой рукой себе-четвертому, кто звякал инструментом: готовься, мол. – В конце концов, это проблема заказчика. Мы работаем с полной предоплатой. Если клиент ошибся, его денежки все равно уплыли без возврата. Захочет повторить с правильным объектом – заплатит по-новой.
Писец отложил лист бумаги в сторону.
– Болтун. Слишком много разговариваешь. Размечай «вычистку» и будем закругляться. С нами объект больше незнаком. Расстанемся друзьями.
Тщательно стерев с Лючано первоначальную разметку, каллиграф провел одну-единственную линию поперек груди – извилистую и тонкую. Его труды прервал шум снаружи. Лязг металла, куда более громкий, чем при работе с инструментами; топот ног, выкрики. Охрана потянула мечи из-за поясов, вглядываясь в туман, подступивший к дверному проему вплотную.
В тумане что-то ворочалось.
– Объект – раб, – сообщил писец, кладя длинный меч себе на колени. – В «ошейнике». Это не фиксируется на базе, дружок. Даже на подкладке это фиксируется с частичной достоверностью. Косвенное влияние с маскировочными тонами. Заказчик подсунул нам раба в «ошейнике». Он – идиот, или хочет таким образом свести с нами счеты.
– В любом случае, – вмешался хирург, похожий на летучую мышь, – мы запустили лапу в осиное гнездо. Повеселимся?
Каллиграф бросил кисточку на пол.
– Идиот или враг, он заплатит мне за ошибку.
Ничего больше каллиграф сказать не успел. Часть внешних ширм растворилась, словно бамбук с кузнечиками окунули в кислоту. Туман вздрогнул и лопнул. В сизых клочьях проступила зима, степь, бревенчатый сруб – наваливаясь, сминая, пожирая ряску пруда и горбы холмов. Две колонны с массивными капителями оградили вход, вынудив охранников попятиться.
– Бар-р-ра!
С хриплым воплем в дом ворвались трое разъяренных Тумидусов – в доспехах легионеров, прикрываясь щитами, с мечами наголо. Они тут же сцепились с охраной, опрокинув столик, где лежали инструменты. Еще один Тумидус набегал сбоку, от дебильного божка – идол буквально на глазах превращался в бюст старца с лавровым венком на голове. В руке легат держал копье.
Путь ему преградил Кавабата-нетопырь.
Распятому на раме Лючано был плохо виден бой. Разве что боковым зрением, и то сразу начинало дико ломить затылок. Слух воспалился, дергал и пульсировал, как нарыв, вскипая гноем – крики, звон оружия, проклятия и треск ломающихся ширм. Вне сомнений, охрана Юлии, зовя подмогу на осажденной фанатиками вилле, не сумела связаться с легатом. Хозяин семилибертуса Борготты ничего не знал о похищении. Иначе Гай давно уже связался бы со своим полурабом. Лишь сейчас, ощутив вторжение соперника…
На лицо брызнула кровь: он не знал – чья.
Плечо обожгло болью: рана или татуировка?
Ударили с разбегу: рама качнулась, но устояла.
Стало трудно дышать. Удавка сдавливала горло, замораживая рассудок анестезирующим безразличием смерти. Людей все прибывало: легат Гай Октавиан Тумидус и психир Яцуо Кавабата бросали в схватку неприкосновенные резервы. Психир не успевал разорвать контакт без негативных для себя последствий. Тумидус дрался, как хищник, на чьей территории объявился наглый соперник.
Прямые клинки сталкивались с изогнутыми. Змеей металось копье. Длинный меч писца искрил, раз за разом налетая на подставленный щит. Кто-то рвал врага зубами, опрокинув на пол.
– Борготта! Держитесь!
Грубые пальцы вцепились – нет, не в оковы, а в горло. Сперва Лючано ничего не понял, хрипя и пытаясь стряхнуть чужую хватку. Сверху нависло лицо Гая: оскаленное, с рассеченным лбом. Кровь текла, заливая легату глаза. Он моргал, вслепую возясь с шеей Тартальи – словно нашаривал невидимую застежку.
– Борго… сейчас…
Хозяин снимал «ошейник».
За его спиной два других легата из последних сил сдерживали натиск писца и каллиграфа, не пуская бешеных психиров к раме с объектом. Вот один защитник упал, второй ударил писца щитом, отшвыривая назад; каллиграф, высоко подпрыгнув, двумя ногами пнул щит – и дерущихся стало вдвое больше.
Колонны сражались с ширмами.
Выигрывали руины.
– Сейчас… свободен…
Пузырь удушья лопнул. Ледяной хмель воздуха вскружил голову, опьянил, завертел реальность сумасшедшей вьюгой. Оковы рассыпались ржавым прахом. Лючано рухнул на спину, опрокидывая раму, покатился в сторону, из-под ног бойцов.
Он и забыл уже, что это значит – свобода.
– Есть! – несся вслед ликующий вопль Тумидуса. – Беги, мерзавец…
В ладонь ткнулась рукоять оброненного кем-то меча.
Но пальцы сомкнулись на пустоте.
Контрапункт
Лючано Борготта по прозвищу Тарталья
(около трех лет тому назад)
В моей жизни было очень мало событий.
Действий – масса. Сомнений – море. Случайностей – немерено. Работы – уйма. Даже приключений хватало. Как на мой вкус, приключений могло бы быть гораздо меньше. Или совсем не быть. Это улучшило бы мне пищеварение.
Но событий – мало.
Я это понял, когда однажды, спьяну, забыл, где нужно ставить ударение. И брякнул заплетающимся языком, споткнувшись в начале слова и нажав в конце:
– Со-Бытие!
Все сразу встало на свои места.
На ярко-сиреневое стекло щедро плеснули зеленкой. Затем чиркнули зажигалкой – и язычок огня лизнул нижний край стекла. Этим шалун не ограничился: наклонив бокал, он разбавил зеленку тонкой струйкой вина. Пока алый огонек добавлял копоти, жирной и темной, багрянец стекал за край еще прозрачной сирени.
Капля за каплей.
Так выглядел закат на Михре.
– Есть очень красиво, – сказал Кэст Жорин.
Минутой раньше он сел в шезлонг рядом с Фарудом. Рабочий день заканчивался, арт-трансеры еще час назад уехали в гостиницу – отдыхать от медитационной сессии. Сейчас техники завершат возню с аппаратурой, обслуга загонит автоуборщиков в чулан, Фаруд отключит энергоснабжение согласно инструкции о предупреждении самовозгорания, и Кэст, как ассистент режиссера, поставит жирную точку – опечатает павильон.
До завтрашнего утра.
– Я никогда не видеть такой…
Толстяк щелкнул пальчиками-сосисками, подыскивая сравнение. Не нашел, огорчился и завершил чем попало:
– Такой, да. Обалдеть! Монтелье умник, что везти нас на Михр. Трансеры питать впечатлений, как вода – губка.
Жуткий акцент уроженца Маскача служил вечным предметом насмешек над ассистентом. Особенно когда толстячок злился, багровея и подпрыгивая на кривых ножках, как журнальный столик, на который приклеили гематрицу от аэроглиссера. А злился он часто, чаще, чем следовало бы. Верный пес Ричарда Монтелье, гения телепатической режиссуры, Кэст Жорин втайне страдал комплексом коротышки. Вызовы на дуэль он рассыпал без счета. Кое-кто давал согласие, и зря.
У «жирного шута» была верная рука.
Дуэльным парализатором он владел отменно.
– Михр, – сказал Фаруд, жмурясь по-кошачьи, – центр Вселенной. Это противоречит мнению астрономов, но это правда. Чистая правда.
Он подумал и исправился:
– Михр – центр Вселенной, не считая Фравардина. Он тоже центр Вселенной.
– Так не бывать, – хмыкнул Кэст.
– Бывать. Приезжай сюда почаще, и поймешь, что я прав.
Косматый исполин-Йездан свалился за горизонт, на ложе из черного пуха. Светило, пьяное в стельку, ворочалось, брызжа густым кармином. Хрупкая красотка Даста медлила упасть в объятия мужа. Она вертелась на краю пустыни, прихорашиваясь. От звездочки на песок ложились тени, похожие на змей. Здесь, на обжитом, цивилизованном Михре, еще сохранились пустыни – в заповеднике Ад-Хашар, национальном парке вехденов.
Режиссеру Монтелье стоило кучи усилий, чтобы «Zen-Tai» разрешили поставить павильон в заповеднике. О взятках и говорить не хотелось. Бери вехдены взятки, дело решилось бы куда быстрее и проще. Но на «добровольных пожертвованиях» у Хозяев Огня лежал запрет. Приходилось в точности следовать закону, традиции и миллиону нормативных актов.
Вехденские запреты не обсуждались.
– Двойной звезда, – Кэст закинул ногу за ногу, взревел басом (то есть засмеялся) и обеими руками взлохматил пышную шевелюру. Со стороны казалось: ассистент сунул руки в пламя, будто коренной вехден. – Большой редкость. Я знать, в окрестностях есть прочий звезда, который претендовать на доминантность. Ваш Йездан мочь нечаянно толкнуть Дасту. И она начать движение к новый муж. Жена часто изменять супруг-рогач!
Он снова разразился хохотом. Толстяк любую тему, от астрономии до кулинарии, обожал сворачивать на женское коварство. Обделен вниманием дам, он таким образом мстил им за слепоту, неумение разглядеть тонкую натуру под грубой оболочкой.
Записной дуэлянт, Кэст трижды стрелялся с женщинами.
– Я видеть: на Михр ты совсем вехден. Национальный одежда. Правильный еда. Правильный вода. Ты пить отвар эфедра с молоком. Бр-р! – ассистент содрогнулся. – На Сечень ты тоже быть вехден, но меньше. Родина, да?
– Родина, – кивнул Фаруд. – Да.
Ношение национальной одежды не входило в число запретов-разрешений, обязательных для «вскармливания огня». Но сразу после того, как арендованный Монтелье корабль сел в михрянском космопорте, Фаруд обзавелся кожаными штанами и кафтаном из шерсти, с рукавами-крыльями. Войлочный колпак, обвитый по спирали бело-пурпурной лентой, у него был свой.
И нитяный пояс с тремя узлами.
– Ты с Михр?
– Нет. Я с Хордада. Мои предки – с Михра. Наша раса возникла на Фравардине, седьмой планете системы Йездан-Дасты. Позднее мы колонизировали еще две планеты: Михр и Хордад. На Михре обнаружилась первобытная раса аборигенов. Это осложнило колонизацию.
– Что стать с аборигенцы?
– Большей частью истребили. Остальные присоединились к победителям на их эволюционном пути. Это было очень давно. Сейчас между фравардинцами и михрянами нет различий. Все – вехдены.
– Твой фамилий… Я видеть, обслуга тебе кланяться. Вы смешно кланяться: не касайся рукой пола! Твой фамилий знаменит?
– Сагзи – древний род. Это если по отцу. А по матери я – Саманган.
– Как ваш лидер-антис?
– Да. Только наш лидер-антис из тирских Саманганов, а моя мать – из гилянских. Забавно, правда? – я, энергетик студии арт-транса, двоюродный племянник антиса…
– Хо-хо! Смешно!
В жар, идущий от пустыни, вплелась струйка прохлады. Скоро она сменится откровенным холодом. Причуды здешнего климата: жара – днем, ночью же – жара и стужа вперемешку. Надо обладать недюжинным здоровьем, чтобы переносить злые шутки погоды. Туристы не баловали Михр своим присутствием. В лучшем случае, прилетали на день: Джахарамский мавзолей, сокровищница кея Мурдада, снимок на фоне Дворца Скорпионов, сувениры – и отправлялись дальше.
Скажем, на курорты Китты.
«Главное – решиться, – думал Фаруд Сагзи, любуясь закатом. Он давно не был здесь, и теперь наслаждался покоем. – Принять решение. Дать согласие на закат, понимая, что тебя будут проклинать всю ночь напролет. Люди приземлены, высокие цели их раздражают. Мало кто знает, сидя в темноте, что рассвет неизбежен. Новый рассвет обновленной державы. Да, не все переживут ночь. Но это лучше, чем прозябать в вечных сумерках…»
