Глава пятая
Похищение
I
Реальность окружила Лючано, словно бойцы спецназа – террориста-неумеху: сразу, без предупреждения, лишая шансов на побег. Вот только что мы тянули за нити, склонясь над «волшебным ящиком» – и вот мы снова торчим столбом на окраине Эскалоны, в двадцати шагах от ограды снятой Юлией виллы.
Он качнулся, теряя равновесие. Пару секунд отчаянно балансировал на ровном месте, цепляясь руками за воздух, а взглядом – за вкрадчивую осень Террафимы. Не упал, чудом удержавшись на ногах. Мягкое солнце золотит крыши и листву, ограда виллы, слепящий блик в окне – в том же, что и минуту назад.
Минуту?
Лючано взглянул на часы. Перед «обмороком» он времени не засекал. Поэтому затруднился сказать, сколько занял лже-сон. Вряд ли больше пяти минут. Мальчишка-курьер удрал – видно, испугался, что адресат впал в каталепсию. Ладно, на почту зайдем позже.
Шестое отделение? Надо не забыть.
Он направился к калитке, стараясь думать о разных пустяках. Главное, не дать мыслям сконцентрироваться на главном: что, накройтесь вы все черной дырой, происходит со мной? С Лючано Борготтой по прозвищу Тарталья?!! Грезы наяву? Во что превращает свой новый дом поселившийся на чердаке беспризорник – огрызок флуктуации?!
В парке его никто не встретил. Клены-мутанты, ломкие и манерные, тянули руки к елкам, похожим на рыбьи скелеты. Яблоня-дичка обмоталась монистами из мелких, глянцево-красных плодов. Над клумбами роились насекомые: собирали нектар или жрали друг друга. Лючано поднялся по ступенькам, приложил ладонь к идентификатору.
Его впустили без промедления.
– Госпожа Юлия у себя. Вас проводить?
– Спасибо, я помню дорогу.
Ковры. Полированный камень перил. Гобелены коридора. Призрачное свечение ионизированного воздуха.
– Добрый день, – раздался из-за двери голос Юлии.
Он поискал глазами камеру слежения, с помощью которой хозяйка засекла его приход, не нашел, мысленно махнул рукой и толкнул дверь.
– Я не помешал?
Настольный терминал работал в коннект-режиме. Занятая разговором, Юлия сделала выразительный жест, адресуя его гостю: мол, присядьте, обождите – я сейчас. Всем своим видом извиняясь за несвоевременное вторжение, Тарталья на цыпочках проследовал к креслу.
– …представляете? Безобразие! Задержали рейс на двое суток!
Голос показался Лючано знакомым. Он невольно глянул на голосферу, парившую над столом, и задохнулся от изумления. В сфере, с обычной для него экспрессией, размахивал руками, возмущался и брызгал слюной профессор Штильнер! Обильно поседевшие волосы, расчесанные на прямой пробор, двумя волнами парили над висками, напоминая конденсационный след за аэроглиссером. Дряблую кожу на щеках густо пронизали склеротические жилки, кончик носа побагровел от возбуждения. Но ни годы, ни крах любезных сердцу предприятий, ни очевидные итоги беспробудного пьянства не смогли угасить кипучей энергии Адольфа Фридриховича.
– Забастовка персонала у них, видите ли!
Тарталья на всякий случай ущипнул себя за мочку уха. Не грезим ли мы наяву? Не вернулись ли недавние видения?! – сейчас объявится Лука Шармаль, спляшет джигу…
Нет, профессор никуда не исчез.
– …билет на другой корабль. Одолжение! Вы представляете! Они, черт их побери, сделали мне одолжение! Голубушка, я смогу быть у вас не ранее, чем завтра пополудни! Как вы думаете, мне стоит подать жалобу на администрацию космопорта?!
– Успокойтесь, профессор, – Юлия так улыбнулась Штильнеру, что Лючано на миг позавидовал космобестиологу. – Не надо ни на кого жаловаться. Я компенсирую вам все издержки. На какой корабль вы взяли билет?
– Ах, сударыня, я же не из-за денег! Что деньги? – суета. Мне просто невтерпёж… Да, корабль! Эта лохань называется «Протей». Рейс LH 17/345. Прибытие на Террафиму…
«Точно, лохань! – Лючано вспомнил грузопассажирское корыто, на котором „Вертеп“ летел на Китту. – Прав гений…»
– Я сама уточню время прибытия. Вас встретят и проводят ко мне. Не волнуйтесь, один день задержки ничего не меняет. Надеюсь вскоре познакомиться с вами, как говорится, непосредственно.
– А уж я-то как надеюсь! – вскипел Штильнер. Во время задержки рейса он успел пропустить стаканчик-другой. И, право слово, это был не чай с малиновым вареньем. – Ох, простите! Они объявили начало посадки!
– Удачи, профессор.
Голосфера погасла.
Развернувшись вместе с креслом, Юлия в упор посмотрела на Лючано. Она не улыбалась, ничего не говорила – молчала и смотрела. Знает ли помпилианка, что Штильнер – отец близнецов? Наверняка! Таких совпадений не бывает. А вот наша осведомленность – это для нее тайна.
«Держи язык за зубами, малыш…»
«Помалкивай, дружок!..»
– Простите мою бесцеремонность. Вломился посреди делового разговора с видным космобестиологом…
– Борготта, вы меня удивляете. Вы знакомы с профессором Штильнером?
– Имел честь. Пересекались на Сечене, у графа Мальцова. Я формировал труппу «Вертепа», а профессор хвастался своим исследовательским центром. Граф был в числе спонсоров. Рад буду снова увидеть Адольфа… э-э… Фридриховича.
Лючано с удивлением обнаружил, что ничуть не кривит душой.
«Дожили! – буркнул Гишер. – Рад видеть психа-профессора… Лучше б ко мне прилетел, на Кемчугу. Посидели бы в камере для экзекуций, вспомнили былое…»
– Я всегда говорила, что Галактика – большая деревня. Все друг друга знают, все где-то встречались… Хотите взглянуть на ваш контракт?
Резкий переход от иронии к делу привел Тарталью в растерянность.
– Д-да, разумеется… но сперва…
– Опять вопросы? Борготта, вы – самый любопытный человек во Вселенной. Ладно, пользуйтесь моей добротой. Что вас интересует?
Юлия встала, в очередной раз смутив Лючано. Опять он сидит, а дама перед ним стоит… Кажется, помпилианка давно догадалась о комплексах самого любопытного человека во Вселенной, и теперь откровенно забавлялась.
– Вы не рассказали, как собираетесь решить мою проблему.
– Какую? У вас, Борготта, столько проблем…
– Проблему трех лет в собственности Гая.
– Ерунда! – беспечно махнула рукой Юлия. – Сейчас у вудунов начинается праздник Лунгамбе. Я не вникала в подробности, но к этому празднику они всегда приурочивают амнистию. Мои люди связались с вашим адвокатом на Китте, и госпожа Вамбугу начала действовать. С большой долей вероятности вы попадете под амнистию. Гай будет вынужден вас освободить. И что-то мне подсказывает, что он не станет возражать.
Она окончательно вогнала гостя в краску, присев перед ним на корточки.
– Если с амнистией не срастется, – темно-карие, похожие на вишни глаза помпилианки смеялись, – есть и запасной вариант. Но давайте не будем бежать впереди звездолета. Иначе судьба подслушает и сунет кукиш под нос. Я не шокирую вас своей вульгарностью?
Тарталья ощутил веселую злость. В таком состоянии он обычно делал глупости, но делал их с удовольствием, не сожалея о последствиях.
– Нет, Юлия. А я – вас? Я, семилибертус? Зачем мы нужны вам, помпилианцам? Почему ваши соотечественники липнут ко мне, как прыщавый недоросль – к шлюхе? Почему отводят глаза, словно их ест стыд?!
– Ваша тактичность умиляет! – расхохоталась Юлия. Но глаза ее вдруг стали очень серьезными, напомнив взгляд снайпера. – Галантный кавалер из прошлого! Мечта романтических дам. Мои поздравления, Борготта: у вас редкий талант – обращаться с вопросами по адресу. Боюсь, во всей Галактике не найти и десятка человек, способных внятно ответить вам. А я, возможно, единственная из этого десятка, кто согласится отвечать. Радуйтесь своей удаче, кавалер. И навострите ушки.
Насчет собственной удачи у Лючано имелись большие сомнения. Тем не менее, он весь обратился в слух.
– За любое умение приходится платить. Вы сами дорого заплатили за способности экзекутора, так что поймете. Наша раса за обладание «клеймом» заплатила стократ дороже вашего – врожденной шизофренией. Расслоением психики. Вы нервничаете, Борготта? Думаете, я выдаю вам ужасные имперские секреты? Успокойтесь! Я впервые прочла о расовой шизофрении помпилианцев в монографии Айзека Шармаля, находящейся в свободном доступе. Правда, тогда я сочла измышления автора бредом…
К концу монолога Юлия ходила – нет, она металась по кабинету, словно тигрица – по клетке. Несмотря на напускную ироничность, разговор задел ее за живое. Пожалуй, впервые за все время общения с «кавалером».
– Казалось бы, что может знать о нас инорасец? Но едва я полностью обезрабела… Если кратко, инорасцы для помпилианцев делятся на три категории: свободные, рабы и семилибертусы. Эти три категории строго соответствуют трем нашим формам социализации. Свободных мы можем любить, ненавидеть, уважать, презирать, заключать с ними сделки или избегать. Но они – свободные. Равные нам.
Она вернулась к столу. Извлекла пачку сигарет «Perfectum», мундштук из янтаря с актив-фильтром; прикурила от зажигалки – миниатюрного брелока-лучевика на цепочке. Выпустила из ноздрей сизый дым, сразу сделавшись похожей на драконессу из детского аниме.
Лючано раньше не видел, чтобы Юлия курила.
– Рабы, как вы могли заметить, для нас вообще не люди. Вещи. Вещи-симбионты, если угодно, вроде протеза. Это не оценочный фактор – это рефлекс. Если помпилианец знал человека свободным, а позже тот стал рабом – отношение к такому человеку меняется в долю секунды. Ближайший аналог: выделение желудочного сока. Психика автоматически переключается на другой слой восприятия. Был человек – стал раб. Робот. Двуногий энергоснабженец с комплексом дополнительных услуг. Без вариантов. Станет опять человек – рефлекс сработает снова.
– Вы забываете, что раб – свободный в прошлом человек? Если вчера вы обедали с ним в ресторане – этот эпизод выпадет у вас из памяти?
– Не путайте шизофрению со склерозом, – Юлия фыркнула, досадуя на тупость собеседника. – Ничего никуда не выпадет. Это все-таки память, а не геморроидальные узлы. Просто восприятие раба опирается на один слой психики, а воспоминания о свободном – на другой. Борготта, эти слои не коррелируют друг с другом! Гай пошлет вас-раба драить пол в сортире, и в то же время будет вспоминать, как вы-свободный корректировали его речь в академии. Но он не ассоциирует вредного невропаста с фактическим автоуборщиком. Или – или, без пагубного «и». Вот почему при необходимости ослабить «клеймо» у нас возникают расстройства психики. Слои начинают работать «внахлест», жестко конфликтуя.
– Я понял!
– Вам кажется, что поняли. Но я не могу объяснить лучше. Вы пробовали рассказывать старой деве о действии экстанола? Когда самый могучий стимулятор, знакомый ей – зеленый теллис с лимоном? Инорасец – вне сложившегося статус-кво. Он может принять его лишь умозрительно. Помпилианец – внутри. Он сочтет всю концепцию диверсией, направленной на подрыв уважения к его расе. Подсознание отторгает правду, а сознание трансформирует отторжение в убедительные контраргументы. Я тоже была глуха к любым доводам, пока не избавилась от сервус-зависимости…
Юлия победно усмехнулась.
– Я – особый случай! Пройдя через ад, я вышла с другой стороны!
Она разрумянилась, глаза горели от возбуждения. Пряди черных волос шевелились, словно ими играл сквозняк. Казалось, дымится уже не сигарета – огонь разгорается в душе женщины, освещая лицо внутренним светом, и дым сам собой извергается из ноздрей. Машина из прошлого, древняя, могучая и одинокая – в архиве графа Мальцова сохранились материалы о мобилях, которые двигались по направляющим рельсам, полыхая углем, бушующим в топке, и пуская дым из трубы.
Это было бы смешно, подумал Лючано. В иной ситуации это сравнение вызвало бы истерический хохот. Но когда стремительная и хищная тень нависла над тобой, сверкая фарами, окутана сизыми клубами… Смех застряет в глотке, оборачиваясь удушьем.
Завораживающая, смертельно-прекрасная угроза двигалась из тьмы.
– Вернемся к семилибертусам? – предложил он.
– Вернемся, – согласилась Юлия, успокаиваясь. – Третий слой, третья модель восприятия. Масло между ломтиком хлеба и ломтиком сыра. Смазка отвечает за безопасное сосуществование слоев-антагонистов, отчасти примиряя их друг с другом. «Буферная зона психики», – писал Айзек Шармаль. На мой взгляд, очень точное определение. Он вообще крупный социал-теоретик, этот гематр. Надеюсь, хоть с ним-то вы незнакомы?
Лючано развел руками:
– Вынужден вас разочаровать. Знаком. Шармаль-младший был моим клиентом. За день до печального конфликта между мной и Гаем.
– Да? – с интересом протянула Юлия. – Борготта, вам случайно никто не говорил…
– Что я затычка в любой заднице? Говорили.
– Кто?
– Один наш общий знакомый. Малый триумфатор и кавалер ордена Цепи.
– Честное слово, я вам завидую. Так достать Гая… Моя заветная мечта. Ладно, продолжим сеанс расового стриптиза.
– Вы так спокойно говорите о вашем… э-э-э… психическом…
– Расстройстве? Дефекте? Заболевании? Не стесняйтесь, я не обижусь. На правду нелепо обижаться. И непродуктивно.
– Я хотел сказать – отклонении. Говоря с инорасцем, без стеснения употреблять термин «шизофрения»…
– Если тотальную расовую шизофрению назвать «распространенным реактивным психозом» или «фрагментарной неадекватностью восприятия», проблема от этого не исчезнет. Ее легче понять и решить, называя вещи своими именами. Мой будущий сотрудник должен знать, с чем ему предстоит иметь дело.
– Я буду лечить шизофрению болевым шоком?
– Отчасти.
На сей раз помпилианка ушла от прямого ответа.
– А до сих пор ваши соотечественники не пытались ее лечить?
– Пытались. Семилибертусами.
II
– Между прочим, памятники здешней прото-культуры…
Юлия сделала небрежный жест в сторону сооружений из глазурованной керамики, полудрагоценных камней, костей, желтых от времени, и цементирующего материала, происхождение которого Лючано затруднился определить.
Если в парке внешнем, видимом с улицы через узорчатую ограду, царил образцовый порядок, то внутренний парк, скрытый от досужих взоров, выглядел нарочито запущенным. Последний писк декоративно-ландшафтной моды в цивилизованных мирах; здесь же – устаревший дизайн прошлого века.
В уединенной беседке, оплетенной плющом, царил полумрак. Поздние цветы росли не на клумбах, а с любопытством выглядывали из высокой, выше колена, травы, расцвечивая зеленый ковер желтком, кармином, бирюзой. Аллейки, петляя, через пару шагов исчезали за кустарником, не знавшим ножниц садовника. В центре декоративного пруда журчал фонтан. Поверх родниково-прозрачной воды плавали мясистые листья аквалии. На листьях чинно восседали лягушки-кайа: изящные, светло-салатные, с кремовой полосой вдоль спинки.
Их хор сулил дождь.
А над прудом зловещей тенью нависал первый памятник прото-культуры: гибрид скелета мозазавра и грудастой нимфы-купальщицы. Далее по берегу костяной грифон совокуплялся с керамической жабой; а может, первобытный летательный аппарат готовился к взлету. Третьего монстра скрывала стена цветущей сильфанеллы. Были видны лишь три острия – черное, красное и желтое. Восстав над сиреневыми гроздьями, они нацелилились на башенку фаллической формы.
– Аллегории древних, – пояснила Юлия. – Оригиналы. По крайней мере, мне так сказали. Кошмар! – полторы тысячи лет…
Для древностей жутковатые скульптуры сохранились идеально.
– Любуйтесь, Борготта. Развивайте эстетический вкус. В какой-то мере вы тоже – аллегория. Тонкий намек на толстые обстоятельства.
Судя по аналогиям, Юлия не зря предложила сменить обстановку.
– Вы в данный момент – промежуточное состояние. Свободный – человек, раб – вещь, вы – семилибертус. Не вполне человек, не до конца раб. Ущербный. Калека. Умственно отсталый.
– Я заметил, – кивнул Лючано. – Говорят, как с больным…
Он сорвал длинную травинку, хотел сунуть ее в рот, но передумал, оставил вертеть в пальцах. Мало ли, что у маркиза в парке растет? Вдруг отрава? Или слабительное?
