Море вокруг «Этны». Храм на борту взлетающего «Вихря». Космос, сомкнувшийся вокруг бешеной Юлии. Понадобилось все напряжение сил, чтобы сознание не лопнуло окончательно, вывалив рассудок, как потроха из распоротого живота, в грязь безумия.
– Нет!
Крик вернул Лючано к действительности.
Улица на экране билась в корчах. Люди разбегались, брели, ползли, ковыляли прочь. Кое-кто застыл без движения на мостовой. Юлия глубоко вздохнула, будто просыпаясь; качнулась, едва устояв на ногах. Рука, устремленная к экрану, безвольно упала, повиснув вдоль тела. На лицо начал возвращаться румянец. Мир, подчиняясь новым изменениям, сделался прежним, привычным.
– Юлия! Они уходят, все хорошо… Обопритесь на меня!
Он кинулся к помпилианке, успев поддержать, не позволив упасть в траву. Заорал в комьюнион, не зная, слышат ли его:
– Кто-нибудь! Охрана! На помощь!
И, как если бы его услышали не там, где предполагалось, зыбкая тень наискосок перечеркнула крышу дворца, спикировав в парк.
IV
В лицо ударил морозный ветер с запахом озона. Так бывает, когда сбрасывают тягу антиграва, переводя машину в режим низкого парения. На берегу пруда, рядом с мозазавром, материализовалась размытая клякса, похожая на гигантскую амебу. До потрясенного Лючано не сразу дошло, что перед ним – военный всестихийник «Хамелеон», предназначенный для разведки и «точечных» операций элитного спецназа.
Мечта террористов и диверсантов.
«Клякса» на миг расплылась, выплюнув наружу четыре фигуры в защитном камуфляже, с оружием в руках. Вместо лица у каждого выпячивался один огромный фасетчатый «глаз стрекозы». Маска бликовала, переливалась; на нее лучше было не смотреть – слезы, резь под веками…
«Нам грозит опасность. Вероятность негативного исхода – 76%».
– Давид! Джессика! Бегите в дом!
Поздно.
Люди в камуфляже – рядом. Близнецы не успели отбежать и на три шага, как оказались в полной власти… Убийц? Похитителей? Только не убийц, пожалуйста! Они не стреляют. Не стреляют! Значит, есть надежда… Юлия зашевелилась, приходя в себя. Оставив женщину, Тарталья, сам не зная зачем, бросился к детям.
«…стой, малыш!»
«Убьют!»
Не мирному кукольнику тягаться с четверкой вооруженных громил. Но ноги, глупые, самоотверженные и самоубийственные ноги несли Лючано к близнецам. Впрочем, недолго. Он споткнулся, покатился по траве, а когда попытался встать, в грудь впечатался рейнджерский ботинок на рифленой подошве, придавив к земле.
– Лежать!
Фасетчатолицый сверился с дисплеем уникома.
– Это он! Реакция на депешу с Сеченя положительная. Берем!
Лючано грубо вздернули и толкнули в спину.
– Пошел! Быстро!
«Странный, гнусавый выговор. Инвертор голоса? Они очень стараются, чтобы никто не смог их опознать…».
– Меня! Возьмите меня! Я сделаю все, что скажете! Умоляю!
Юлия?!!
– Я знаю… я расскажу!..
Гордая помпилианка ползла по траве к похитителям, извиваясь, как змея, всем телом. Она смотрела на них снизу вверх, собачьим, умоляющим взглядом слезящихся глаз. Отвлекает внимание? Тянет время? Нет! Так притворяться было невозможно. Такой Лючано видел женщину лишь однажды: в голосфере, на рабочей записи эксперимента по обезрабливанию. Юлия ползла в угол палаты, практически оставаясь на месте…
Фасетчатолицые опешили.
– Возьмите меня! Я все знаю! О детях, о профессоре Штильнере… Я такое умею! Вам понравится! Вы не пожалеете! Возьмите…
Обвив руками колени ближайшего похитителя, Юлия принялась целовать ему ботинок. Лючано передернуло. К горлу подступила тошнота. Неужели после уникального воздействия на толпу помпилианка сошла с ума?
– Берем! – после секундного колебания решил старший. – Может, и впрямь что-то знает. А нет – позабавимся. Сучка фигуристая… Гоните этих!
Когда Тарталья оказался в двух шагах от «Хамелеона», сквозь туманный абрис всестихийника проступило зеркальное антилазерное покрытие борта и проем входной мембраны. Сейчас «Хамелеон» функционировал в режиме «призрака», но при необходимости мог принимать облик десятков моделей аэромобов и наземных мобилей. Свернул за угол, сменил «окрас» – ищи-свищи ветра в поле, а фага – в пылевой туманности…
– Шевелись!
Со стороны дома треснул выстрел. Один из захватчиков рухнул лицом вперед.
– Охрана! Быстрее!
– Забери его!
Увидеть, что происходит, Лючано не дали. Его пинком втолкнули в грузовой отсек. Сверху упала, взвизгнув, Джессика, сбоку привалился Давид.
– Взлетаем!
Компенсаторы инерции сработали идеально: взлета никто не ощутил.
– Вы целы, ребята?! Не бойтесь! Мы им нужны живыми.
– Мы знаем.
– Странно… – в голосе девочки сквозила растерянность, впервые за все время их знакомства. – Вероятность падает. Было 76%. А сейчас – 43…
Жало инъектора вонзилось в левое плечо.
«Спи, малыш, – заботливо шепнул маэстро Карл. – Спи…»
Контрапункт
Лючано Борготта по прозвищу Тарталья
(от трех лет до трех месяцев тому назад)
Хорошая штука – скорость нервных реакций. Полезная. Торопясь и успевая, мы выигрываем время. А что проигрываем?
Жизнь?
Мудрость?
Ничего?
Зато, медля, колеблясь и опаздывая, мы чувствуем себя значительными. Пусть самообман, но какой приятный…
– Я на связи, – сказал молодой человек.
От созерцания каюты звездолета, где он обосновался, захватывало дух. Если апартаменты Тумидуса на «Этне» приводили в трепет своей роскошью, то в данном случае роскошь уступала место строгому, функциональному, продуманному до мелочей комфорту. Помпезность против рациональности. Если угодно, деньги против денег.
По финансовым затратам оба соперника не уступали друг другу.
А если задуматься, комфорт стоил дороже.
– Я на связи, – сухо повторил молодой человек, откидываясь на спинку гелевого кресла. Назойливый полиморф в баре космопорта Террафимы, на котором однажды имел счастье восседать некий Лючано Борготта, сдох бы от зависти при виде этого родича – ловкого и изобретательного, от ножек до подлокотников напичканного датчиками контроля. – Жду.
Перед молодым человеком в воздухе, подерживаемая компенсатором тяготения, висела деревянная рамочка. Багет из вощеного кипариса, тускло блестя, ограничивал собой квадрат воздуха с измененными свойствами. В принципе, можно было бы свободно обойтись и без багета, но тогда изображение, проецируемое на эфирный экран, делалось объемным. Это давало помехи на навигационный блок корабля, и строго запрещалось инструкцией.
Молодой человек имел тайное пристрастие к натуральным материалам. Кипарис, воск… Одна из немногих его слабостей. Такие недостатки позволительны тем, кому они по карману. Айзек Шармаль, выпускник гематрийского университета на Элуле, ныне – аспирант кафедры межрасовой социализации, с детства привык не считаться с расходами.
«Я пойду веселиться, – вспомнил Лючано. – Я очень хочу веселиться».
И повторил, как тогда, в первый раз:
«Бедняга».
В рамочке возникло лицо. Знакомое смуглое лицо с острыми чертами. Рот по-вехденски закрыт белой повязкой, хотя на космическом расстоянии дыхание вышедшего на связь не могло оскорбить в каюте что-то священное. Запреты вехденов – самодостаточны; они не считаются ни с какой логикой или целесообразностью, кроме законов их собственной эволюции.
«Здравствуй, Фаруд, – беззвучно произнес Лючано. Он хорошо помнил это лицо, искаженное прикосновением Королевы Боли. – Не забыл, как я тебя пытал?»
Фаруд Сагзи, в прошлом – сиделец тюрьмы Мей-Гиле, позже – энергетик студии арт-транса «Zen-Tai», кивнул, словно услышал немой вопрос экзекутора.
– Канал защищен? – спросил он.
– Да, – подтвердил Шармаль-младший.
– Надежно?
– Да.
– Капсула с модифицированной плесенью скоро будет у меня. Период распада – двадцать четыре часа. Вы уверены, что ваши теоретические выкладки сработают на практике? Куим-сё – материал нервный, непредсказуемый…
– Да, – в третий раз сказал Айзек Шармаль. – Я уверен.
– Хорошо. Ваша теория, ваша ответственность. Я связался с Юниусом, с лабораторией Юлии Руф. Она обеспечила тестовое пси-сканирование роботов. И дала обещание помочь мне сделать необходимую запись. Дальнейшую акцию я беру на себя.
Сегодня лже-сон снимал с гвоздиков одну знакомую марионетку за другой. Гематр Шармаль-младший, вехден Фаруд Сагзи, теперь вот – помпилианка Юлия Руф. Значит, ее фамилия – Руф? Хорошо…
Что здесь хорошего, Лючано не понял.
Он вообще не понимал ничего, кроме известных лиц и имен.
– Вы знаете, чем рискуете? – с холодным интересом осведомился Айзек. Так задал бы вопрос автопилот, уведомляя о смене курса. – И я, и госпожа Руф в случае чего спишем все на научные изыскания. Вам же уйти от ответственности не удастся. Вы – не теоретик. Вы – боевик. На вашем месте любой бы кипел от волнения. В случае провала вы станете для соотечественников символом измены. На века. Символ – тяжелое будущее, господин Сагзи. Невыносимое.
Красивое лицо Фаруда изуродовала болезненная гримаса. Казалось, вернулись времена, когда он сидел в кресле для экзекуций, а скучающий агент задавал ему дурацкие вопросы. С повязкой, закрывающей рот, вехден напоминал еще и хирурга за миг до начала судьбоносной операции.
– Я все знаю. Все! Я не знаю лишь, почему это интересует вас!
– Я слежу за вашими реакциями, – сохраняя ледяное спокойствие, ответил молодой гематр. Медно-красные волосы обрамляли лицо Шармаля-младшего красивыми локонами, будто резная рама – портрет. – Влияние эмоций на поступки. Динамика мимических реакций. Внешние признаки потрясения. Это ценный материал. Не сомневайтесь, он будет оплачен по соответствующим расценкам. И риск, и действия, и ответы на мои вопросы.
– Деньги не являются мерилом чести, – Фаруд колоссальным усилием вернул себе хладнокровие. – Вы правы: в случае успеха я стану предателем. Инициатором страшных потрясений социума. Даже если о моем участии в заговоре не узнает никто и никогда. Но что значит судьба одного человека – сотни! тысячи! миллиона людей! – когда речь идет о судьбе державы? Если измена – жертвовать любимым ради великого, тогда я изменник…
– Меня вызывают по второму каналу, – оборвал речь вехдена Айзек. – Желаю удачи. Я выйду на связь с госпожой Руф, когда известная нам обоим запись куим-сё состоится.
Лицо Фаруда заколебалось. Миг, и вместо него в рамочке проявилась сперва заставка с изображением знакомой спирали со звездой, а следом – кабинет Луки Шармаля-старшего. Банкир сидел в кресле, спиной к окну.
– Прибытие по расписанию? – спросил отец.
– Да, – ответил сын.
– Тебя встретят. Ты делаешь комплексы профессора Мваунгве?
– Редко.
– Это может скверно кончиться.
– Может. Но комплексы меня отвлекают.
– В Галактике есть мало людей, кого я не смог бы заставить. Ты – один из них. Иногда я об этом жалею.
– Напрасно.
Было странно и чуточку страшно подслушивать разговор двух гематров, отца и сына. Лючано вспомнил слова банкира, что его дочь Эмилия родилась со слабым гематрическим потенциалом. Должно быть, это взаимосвязано: Эмилия совсем иначе разговаривала хоть с отцом, хоть с профессором Штильнером. Здесь же в душу заползало чувство нереальности происходящего. Воображение буксовало, пытаясь наполнить речь интонациями, достроить, раскрасить, выяснить, что, наконец, происходит между двумя людьми – беседа, ссора, скандал, обсуждение…
– Я познакомлю тебя с племянниками, – сказал Шармаль-старший. – Давид очень похож на тебя. А Джессика – на мать. Ты долго не был дома, Айзек…
Что ответил Айзек, осталось загадкой. Каюта смялась, скомкалась – клочок бумаги в кулаке; чернота космоса сомкнулась вокруг, и миг спустя Лючано ощутил себя солнцем. Не пылинкой, сгорающей в бешеном пламени светила, а звездой во плоти. Сложные взаимодействия плазмы с магнитными полями венчали его на царство короной протуберанцев. Зубцы короны вздымались на десятки тысяч километров, извиваясь над хромосферой. Конвективное ядро вскипало энергией, перемешивая материю, как повариха шумовкой – суп. Водород, сгорая, превращался в гелий, гелий – в углерод; сердце сжималось, генерируя процессы на кварковом уровне, будто разящий кулак, грозя ударить, вспыхнуть и стать огненной чумой, прожорливым хаосом…
Солнце по имени Лючано уродилось непоседой.
Оно шло по космосу, разбрызгивая сияние, как оросительная установка – воду на полях. Шарахались прочь испуганные флуктуации, визжа в диапазоне, доступном лишь исчадиям континуума. А планеты, цепями прикованные к орбитам, с завистью глядели вслед.
– Ты должен знать, – сказал Шармаль-старший, словно ничего не случилось: ни солнца, ни чуда, ни перерыва в беседе отца и сына. – Ты – мой наследник, тебе надо знать. Дети Эми лишь наполовину гематры.
– Профессор оказался удачливей, чем думали все?
– Да.
– Он нашел рецепт?
– Да.
– Ты в курсе рецепта?
– Нет.
– Кто-то, кроме Штильнера, в курсе рецепта?
– Нет.
– Это точно?
– Вероятность до 96%.
