Ашрам был пуст. Гангея почувствовал это еще на бегу, но ноги несли тело вперед, а сердце упрямо отказывалось верить! Увы, сомнениям не осталось больше места: стены бессильно покосились, крыша прохудилась и топорщилась черной гнилью, огород наглухо зарос сорняками и валялись в грязи останки некогда прочной изгороди…
А главное — дух запустения, который нельзя было спутать ни с чем другим.
Гангея стоял на руинах детства.
— Учитель? — безнадежно прошептал он, и столько отчаяния было в этом единственном слове, что тишина боязливо попятилась. — Гуру, неужели и ты…
Он не договорил и угрюмо двинулся в обход брошенного ашрама. Воины топтались на месте, переглядываясь.
Даже хвостатая Кали, хныча, не осмелилась идти за хозяином.
Внимательно обследовав окрестности, Гангея выяснил: следы боя или пепелище погребального костра, обглоданный человеческий костяк или холмик могилы отсутствуют.
От сердца отлегло. Значит, гуру скорее всего жив и просто покинул прежнее обиталище. Может быть, Рама даже живет где-то рядом и его можно отыскать?
Дав сопровождающим передохнуть, наследник двинулся в обратный путь, рыская взглядом по сторонам. Хоть бы спросить у кого-нибудь, куда подевался аскет?! Люди-то должны знать!
Уже на подходе к лагерю они наткнулись на двоих пастухов — мальчишку и старика. Те успели продать дружинникам для ужина трех козлят и теперь собирались гнать доверенное им стадо обратно в деревню. При виде богато одетого кшатрия в сопровождении вооруженной охраны пастухи мигом пали ниц, но Гангея чуть ли не пинками заставил обоих подняться.
Сейчас было не до церемоний.
— Тут рядом стоит обитель великого подвижника Парашурамы, сына Пламенного Джамада, — безо всяких предисловий сразу перешел он к делу. — Но сейчас она пустует. Не знаете ли вы, куда подевался сей достойный аскет?
— Как же не знать, благородный господин?! — охотно прошамкал старик.
Сообразил небось, червивый финик: чем скорее они с подпаском удовлетворят любопытство заезжего витязя, тем быстрее тот их отпустит, и возможно, не с пустыми руками.
— Бык среди аскетов, Рама-с-Топором отправился на Махендру, Лучшую из гор! Говорят, повидаться со своим покровителем, Шивой-Столпником, да пребудет его шея вечно синей!
Чумазый и широкоскулый мальчишка только кивнул, тараща круглые глазенки.
— Махендра?! — вырвалось у Гангеи. — Это ж Восточные Гхаты! Край света!
— Да, путь неблизкий, — подтвердил словоохотливый старик. — Но за три года отчего ж не дойти? Хотя какие там три — почитай, около четырех будет! Небось добрался уже… Ты, может, не слышал, господин мой, а у нас все знают: Рама подвижник из подвижников, ежели захочет, и до неба пешком дойдет!
— Вот это точно, — расстроенно пробормотал Гангея и, велев дружинникам отблагодарить пастухов, пошел прочь.
…Настроение было испорчено окончательно. Влюбленная якшиня — и та небось давным-давно забыла о нем! А ведь когда собирался в путь — радовался, предвкушая не столько удачное сватовство в пользу отца, сколько встречу с матерью и учителем. И вот — на тебе! Сговорились они, что ли?
Скользкое предчувствие шевельнулось в душе Гангеи. Так глубоко, что царевич даже не мог с уверенностью сказать: действительно ли в душе что-то двинулось — и вообще, ЕГО ли это душа?!
Оставалось последнее, весьма важное дело, ради которого он, собственно, и приехал на Курукшетру. Прочь мрачные мысли! В конце концов, ничего особенного не случилось: мать-богиня радует своим присутствием Первый мир, отшельник-учитель отправился в паломничество, жизнь идет своим чередом, и нечего стоять столбом на обочине, если хочешь преуспеть!
Пора заняться делом: красавицей рыбачкой, по которой сохнет правитель Хастинапура, и ее папашей, счастливейшим из служителей сети и невода.. Гангея был уверен, что его молодой напор и умение объясняться с местными на привычном им языке быстро приведут к успеху.
Хорош Шантану — на слоне приехал! Небось у будущего тестюшки язык отнялся, запамятовал, с какой стороны рыбу чистят, где уж тут соглашаться или отказывать!
Завтра…
4Коряво сбитый, но устойчивый плот-паром уверенно пересекал Ямуну в узком месте, следуя вдоль натянутого над рекой каната. Канат был хоть и толстый, однако уже порядком разлохмаченный. «Того и гляди лопнет», — подумал Гангея, однако особо беспокоиться не стал. Ни ему, ни его людям, ни даже лошадям обрыв каната не сулил больших бед. Ну, придется потом добираться лишних пол-йоджаны по берегу, в крайнем случае — искупаются! Крокодилов здесь отродясь не было, это дальше, у слияния Ямуны и матери-Ганги…
Дважды переправа прошла удачно — глядишь, и впрямь судьба Троицу любит!
Лошади с испугом косились на воду, тревожно ржали, били копытами в дощатый настил, заражая волнением равнодушных мулов, и людям с трудом удавалось успокоить животных. Однако противоположный берег был уже близко. Паромщик швырнул веревку рыбакам, зашедшим в кровь Ямуны по пояс, и те проворно привязали конец к росшей у самой воды ольхе-старице.
Первым делом вывели лошадей — ощутив под ногами твердую землю и награжденные презрительным фырканьем мулов, они сразу успокоились. Следом вручную скатили последнюю колесницу, рыбаки уже тащили с парома остальную поклажу, надеясь на подачку, а Кичака отчаянно торговался с паромщиком из-за ломаного медяка, ибо был человеком не только преданным, но и бережливым.
Гангея повел плечами — жест вызвал потрясенный гул среди рыбаков — и привычно крутнулся на носках, оглядываясь по сторонам.
— Ну что, труженики бредня, владыки тридцати трех желтопузиков, кто тут у вас старший? — поинтересовался он, смеясь.
Настроение с утра было хорошим и располагало к забавам. Рыбаки переглянулись: к ним ли обращается молодой кшатрий?
— Я староста здешнего поселка, господин мой, — вперед бочком выбрался детина лет сорока с лишним, обезьяньи лапы смельчака вызвали бурную радость Кали и поток воспоминаний у наследника.
— Юпакша! — обрадовался Гангея, хлопая по спине старого знакомца. — Узнаешь?!
— Никак нет, господин мой, — твердо ответствовал Юпакша, едва не упав от ласки гостя. — Не припоминаю.
— Ослеп? Память отшибло, страж тропы?!
— Не то чтобы отшибло, — бородища Юпакши встопорщилась самым почтительным образом, — а просто гадаю: можно ли припоминать? Не ровен час рубанет крохобор-десятник за грешное словцо — а у меня шея своя, не купленная… Одна у меня шея, как ученик у Рамы-с-Топором, отца нашего!
— Ох, дождешься, что я тебе сам шею сверну! Ладно, пошли, отойдем в сторонку — потолкуем по душам…
И Юпакша послушно двинулся следом за сыном Ганга в указанную сторонку, где оба и расположились прямо на траве, в тени вечнозеленой бакулы.
— Слушай, Юпакша, ты наверняка должен знать: на днях в ваших краях побывал мой отец, раджа Шантану (староста поспешил прижать сложенные ладони ко лбу). Сватался к местной красавице — и, представляешь, радже было отказано!
Юпакша молчал, разглядывая носки стоптанных сандалий.
— Достойный брахман из свиты отца поведал мне, что отказал царю некий Индра рыболовов и так далее, отец строптивой девицы. Не знаешь ли ты…
Гангея говорил все медленнее, и по мере того как страшная догадка змеей вползала в его голову, лицо наследника наливалось дурной кровью. Оборвав вопрос на середине, он встал и повернулся к брахману-советнику — тот сидел в колеснице и внимательно следил издали за разговором.
Старец лишь сокрушенно всплеснул прозрачными ручками: увы, мой принц, это именно так!
— Ты приехал убить меня? — помертвев, еле слышно бросил Юпакша.
— Я? Нет… То есть да… То есть следовало бы! Отказать радже… Погоди, Юпакша! Значит, красавица рыбачка — это твоя приемная дочь? Сатьявати?!
— Да, мой господин, — коротко ответил староста.
Некоторое время Гангея сидел молча, пытаясь осмыслить услышанное. Громко стрекотали цикады в пыльной листве бакулы, с берега доносились голоса сельчан и дружинников, уже приступивших к установке шатров, где-то мычала корова, требуя дойки или водопоя…
Наконец разброд в душе поутих, и язык бросил притворяться гнилой колодой.
— О тигр рыбьих потрохов, — вкрадчиво поинтересовался наследник, — в чем кроется причина твоего отказа? По моему скудному разумению, такое родство — величайшая честь для тебя и твоей дочери! Или я не прав?
— Тысячу раз прав, мой господин! — староста с трудом подбирал слова, хрипло продавливая их через сито непослушного горла. — Но моя дочь — не просто черная девка, какую можно кинуть в постель раджи на забаву! Даже если этот раджа — великий Шантану, владыка Города Слона! На Сатьявати лежит благодать Спасителя, божественного мудреца Парашары (Гангея едва заметно усмехнулся), подвижник наградил мою дочь ароматом сандала и… Ей предначертана особая судьба!
— Особая?
Гангея плохо понимал, что сейчас говорит в нем: желание угодить отцу, вчерашняя обида, уязвленная гордость или тот зверь, что рычал от счастья в челне над покорной самкой?! Или ревность?
Или-лили…
— Стать женой раджи Шантану — это, по-твоему, не особая судьба для рыбачки-приемыша? Отвечай!
— И снова ты прав, сиятельный царевич, но… Именно ЖЕНОЙ, а не наложницей! — твердо закончил Юпакша и с вызовом взглянул в лицо Гангеи. — Не в этом судьба избранницы Спасителя!
— Вот даже как? И откуда же тебе известна ее судьба? Ты святой мудрец? Провидец?! Воплощение всей Тримурти разом?!
— Позволь мне пока умолчать об этом, сиятельный царевич, но я действительно знаю! Мне было знамение!
— Хорошо, — губы отвердели, сбросив постылую улыбку. — Ты должен понимать: мой отец или я могли бы увести твою дочь силой, даже не заплатив выкупа, — но брак по обряду ракшасов недостоин кшатрия! Итак, чего ты хочешь? Говори!
Несколько мгновений звенящей тишины Юпакша собирался с духом.
— Сатьявати должна стать первой супругой раджи — и старшей в случае повторной женитьбы Шантану, да продлятся дни его вечно! Она должна сидеть по правую руку от престола мужа, и дети ее должны унаследовать трон! — словно бросаясь в реку, кишащую крокодилами, выдохнул бывший разбойник. — Только на этих условиях я отдам свою дочь в жены твоему отцу, великому радже Шантану… Или тебе, сиятельный царевич!
— Разумеется, мой отец не принял этих условий, — задумчиво проговорил Гангея, пропустив мимо ушей последнее заявление Юпакши и обращаясь скорее к самому себе.
— Правота твоя безгранична, — вздохнул Юпакша, виновато потупясь.
Дескать, такие мелочи — а раджа возьми и не согласись!
— Если бы речь шла о МОЕЙ свадьбе, — сын Ганги размышлял вслух, — тогда другое дело. Я бы, пожалуй, согласился — у меня все равно нет пока иных жен и сыновей. Да, я не стал бы спорить. Но мой отец… Любовь к твоей дочери разрывает его сердце, но раджа не может, поддавшись страсти, лишить престола единственого сына, наследника, потерянного и вновь обретенного — меня. На его месте я бы поступил точно так же. Впрочем, прими отец твои условия — я-то его наверняка понял бы и простил… Но он никогда не сможет простить сам себя, если решится на такое.
Юпакша ковырял подобранной тростинкой землю, которая, несмотря на близость реки, в этом месте была сухой и растрескавшейся.
— Может, ты все же передумаешь? — со слабой надеждой поинтересовался наконец Гангея. — Мой отец даст за Сатьявати хороший выкуп — ты и мечтать не мог о таком богатстве! Может быть, раджа не догадался предложить тебе выкуп сразу? Ты бы стал почтенным домовладельцем, родичем самого Шантану, переехал бы в Хастинапур…
Тростинка сломалась, застряв в одной из трещин.
— Подумай! А то ведь я сейчас повернусь и уеду! Раджа поскучает и забудет о твоей дочери (все обстояло совсем не так просто, но где взять иной способ уломать Индру рыболовов?!), Сатьявати состарится над чаном с солеными угрями, и знамение вместе со счастливой судьбой посмеются над вами! Раскинь мозгами, Юпакша! Соглашайся!
Не надо было слыть знатоком человеческих душ, чтобы увидеть: староста колеблется. На бородатом лице ясно отражалась внутренняя борьба. Казалось, еще немного — и жадность вкупе с боязнью упустить иволгу-удачу пересилят, Юпакша кивнет и согласится. Но он внезапно замер каменным идолом, изредка передергиваясь и вновь застывая, глаза Юпакши вылезли из орбит, словно он увидел ракшаса-людоеда, уже разинувшего слюнявую пасть. Гангея невольно оглянулся, однако рядом никого не было. Если, конечно, не брать в расчет грязного козла, наслаждавшегося ольховой корой и знать не хотевшего людей со всеми их проблемами.
Точно такая же козлиная башка досталась некогда одному упрямому мудрецу, который тоже никак не мог разобраться сперва со сватовством к его дочери, а потом — с будущим зятем, добавим в заключение, что зятем был Трехглазый Шива.
Староста забулькал горлом, волосы его встали дыбом, он спешно закивал головой, словно торопясь согласиться с собеседником-невидимкой, — после чего, тяжко вздохнув, ожил и вытер ладонью проступившую на лбу испарину.
— Увы, сиятельный царевич… — И сын Ганги ясно различил в глазках Юпакши пляску темных огней ужаса. — Ты слышал мои условия. Если хочешь, прикажи своим дружинникам посадить меня на кол. Смерти я не боюсь. Но Сатьявати никогда не станет женой раджи Хастинапура иначе, чем в качестве старшей супруги и матери будущих наследников.
5Вечерело. С берега Ямуны порывами налетал зябкий ветер, швыряя в матерчатые стены шатра пригоршни песка и сорванной с деревьев листвы. И мысли твои были сейчас под стать этим холодным порывам и объявшим землю сумеркам.
Ты-то надеялся, что с легкостью уговоришь строптивого Индру рыболовов, обрадуешь сохнущего от любовной тоски отца скорой свадьбой, а тут… Судьба в очередной раз скорчила шакалью морду и теперь гнусно посмеивалась из разрывов клочковатых туч, низко летящих по темному небу.
Ты вздохнул и выбрался из шатра, где духота обволакивала сердце ватным коконом, — на свежий воздух.
Ветер мгновенно ударил в лицо тысячами песчинок, рванул за волосы, издеваясь, и со свистом унесся прочь. Пришлось встряхнуться, оглядываясь по сторонам, и вскоре ты заметил: тень от старой бакулы, под которой днем состоялась беседа с Юпакшей, стала другой. Неправильной. И это отнюдь не проделки ветра и вечера.
Под деревом стоял человек. Он не прятался — спрятаться можно было бы и получше, просто, наверное, не желал мозолить глаза случайному наблюдателю.
Ты оглянулся на дружинников, сидевших вокруг костра и горланивших песни, после чего решительно направился к дереву.
В трех-четырех шагах от бакулы ты остановился.
И почти сразу тень отделилась от ствола, шагнув навстречу.
— Здравствуй, — сказала тень, глядя на тебя снизу вверх.
— Здравствуй…
…Ганга раскачивала челн, относя его к месту слияния с Ямуной, и кувшинки у кромки островов стыдливо отводили венчики в сторону…
Ты вспомнил все и сразу.
Спавший последние четыре года зверь заворочался, потягиваясь, и хитро прищурился из твоих зрачков, вытягивая их в вертикальную черту. Зверь вдыхал запах благородного сандала и женской кожи, мурлыкал в предвкушении, вспоминая счастье первого соития, но пока ничего не предпринимал. Выжидал.
