Уши с пушистыми кисточками на концах встали торчком. Ловя звуки: рядом, дальше, в кустах, у костров, в лесу на опушке…
Где?!
Матхурский правитель умел выбирать себе слуг.
Когда толпа пастухов во главе с троицей разом протрезвевших воинов ворвалась в шатер, огромная кошка была далеко.
Несясь к Конскому Ключу по следу матери-беглянки и вожделенного ребенка.
4
СОЛНЦЕ
Он настиг ее у самой реки.
Жертву.
По пути снова вернув себе человечий облик — так было гораздо интереснее. Друзья всегда считали его существом изысканных привычек, и это истинная правда. Оглянитесь вокруг, беззубые и падающие в обморок при виде оцарапанного пальца! Что вы все знаете о жертвах?! Об их особом, ни с чем не сравнимом запахе, о взгляде, в бездне которого полощется рваный стяг отчаяния, о трепете их восхитительных поджилок, о сладчайшем вкусе их плоти… Морщитесь? Кривите носы?! И завидуете втайне моему знанию: жертву надо вбирать в себя еще живой, чтобы музыка воплей сливалась с пляской судорог, и тогда, тогда…
Посланец Ирода клокочуще рассмеялся и вытер с губ слюну.
У самого берега стояла она, и смешон был ее вид. Наспех замотанное сари сползло с узких плеч, обнажив груди-яблоки с дерзкими сосками — откуда взяться в таких сосудах молоку?! Босые, сбитые о камни ноги нервно подрагивали, топча прибрежный песок, узкие щиколотки без браслетов, стройные голени и бедра угадывались под мятой тканью… девица, не женщина-мать.
Убийца тихо заурчал.
Ему было хорошо.
Ему было очень хорошо, лучше всех.
— Внемлите, достойные, — мяукнул он, делая первый шаг. — Те шесть членов, то есть груди, бедра и глаза, которые должны быть выдающимися, у этой девушки
— выдающиеся!
Шаг.
Еще шаг.
И песнь свахи из клыкастого рта.
— Те же три, то есть пуп, голос и ум, которые должны быть глубокими, у этой девушки — глубокие!
Шаг.
Мягкий, вкрадчивый — масло, не шаг.
Предрассветный туман набрасывает на веселого убийцу пелену за пеленой. Липнет кисейными покрывалами, вяжет тенетами из промозглой сырости, пытается удержать, остановить, будто ему, туману, проще умереть в неравной схватке, чем безучастно смотреть со стороны.
Не все способны быть зрителями… Прости, туман, зябкое дыхание Конского Ключа!
Прости…
— И, наконец, те пять, то есть ладони, внешние утолки глаз, язык, губы и небо, которые должны быть румяными, у этой девушки — румяные! Она воистину способна родить сына, могущего стать великодержавным царем!
Где-то вдалеке, со стороны стойбища, брешут собаки и глухо доносятся крики людей.
Время есть.
Много времени.
Больше чем надо.
Посланец Ирода делает последний шаг и останавливается. Он пристально смотрит на голенького ребенка в руках у лжедевицы. Это чудо. За такие чудеса хозяин хорошо платит. Зеленый взгляд ощупывает вожделенную цель. Похотливая служанка не соврала. Тело младенца и впрямь медно-красное, словно сплошь покрыто ровным загаром, приметой здешних рыбаков, и по нежной коже бежит, струитс темная вязь. Сыпь? Вряд ли. Татуировка? Похоже… Но какой безумец возьмется татуировать новорожденного?! Разводы сплетаются, образуя кольчатую сеть, отчего туловище малыша напоминает черепаший панцирь или рыбью чешую, и посланец помимо воли облизывает губы.
Он смотрит на серьги. На серьги в ушах двухнедельного младенца. «Вареные» сердолики в платиновой оправе. Багрец в тусклой белизне. Ничего особенного. В ювелирных лавках Матхуры таких навалом. Ерунда. Если не считать малого: серьги растут прямо из ушей, заменяя ребенку мочки. Между металлом и плотью нет зазора, нет даже едва заметного перехода… ничего нет.
Единое целое.
Убийца снова облизывается, вспоминая вкус болтливой любовницы.
Вкус правды.
Лжедевица наконец решилась. Как-никак кровь царя Шуры, а уж Шура был драчун из драчунов! Она наклоняется и опускает дитя в рыбацкую корзину. Забытую на берегу кем-то из толстозадых местных баб, тех дурех, что рожают своим муженькам обычных сопляков. За такими не стоит рыскать, выспрашивая и подглядывая. Пусть живут. Пусть живут все.
Кроме этого.
Лжедевица задвигает корзину к себе за спину. Жесткий край сминает пук водорослей, и из сплетения буро-зеленых нитей выползает рачок. Топырит клешни, грозно вертится на месте. Драться собрался, пучеглазик. Рачок-дурачок. И эта драться собралась. Рожают, понимаешь, непонятно кого и непонятно от кого… Дерись. Сколько угодно.
Так гораздо интереснее.
Волны Конского Ключа робко лижут корзину. На вкус пробуют. Пытаются опрокинуть. Подлезть под днище. Пора. Надо. Далекий лай становится менее далеким.
Пора.
В следующий миг противоположный берег раскололся беззвучным взрывом. Пылающий шар солнца вспорол серую слякоть, и еловец шлема Лучистого Сурьи приподнялся над Конским Ключом.
Убийца замер. Чутье властно подсказывало ему, что до восхода еще не меньше часа, что все происходящее — бред, чушь, бессмыслица!.. Но солнце всходило, слепя зеленые глаза.
Из-за спины жертвы поднимался огненный гигант. Вставал в полный рост, расправлял плечи во весь окоем, и мнилось: руки-лучи успокаивающе тронули хрупкую девушку-мать. Она выпрямила спину, скрюченные пальцы обмякли, и на лице вдруг проступила святая вера ребенка, который, попав в беду, вдруг видит бегущего на помощь отца.
Зато убийца видел совсем другое: гневно сдвинулись брови на переносице Сурьи, витязь-светило прищурился, глянул исподлобья — и кровь закипела в посланце Ирода.
Она кипела и раньше: в схватках с врагами, при совокуплении с самками… но сейчас все было совсем по-другому.
И так было гораздо интереснее.
…Искореженное тело получеловека лежало на берегу, дымясь, и рачок довольно щипал клешней зеленый глаз.
А хрупкая девушка в испуге смотрела на реку, машинально заматываясь в сари.
Плывет по Конскому Ключу корзина. Большая корзина, бабы в таких белье стирать носят. Ивовые прутья бамбуковой щепой перевиты, волокно к волокну, дно цельное, а сверху крышка. Захлопнута плотно, и три дырки, как три Шивиных глаза, просверлены. Зачем? Кто знает… Значит, надо. Плыви, корзина, качайся на волнах, пока не прибьет тебя к берегу или не растащит водой во все стороны.
— Маленький, — беззвучно шептали белые губы, — маленький мой… ушастик…
Ушастик — на благородном языке «Карна».
От чего не легче.
И последние клочья тумана слезой текли по лику Лучистого Сурьи.
5
ДВОЕ
Этим же утром в близлежащем городишке со смешным названием Коровяк произошло еще одно удивительное событие. Здесь погибла неуловимая ракшица Путана, одна из фавориток матхурского царя-детоубийцы. Погибла, пытаясь
покормить грудью чудного младенца, слух о котором успел погулять в окрестностях, дойдя до ушей Путаны.
Ребенок высосал ракшицу досуха.
Жители Коровяка возблагодарили небеса за счастливое избавление, после чего сотворили над дитятей очистительные обряды. Помахали над пушистой головенкой коровьим хвостом, омыли тело бычьей мочой, посыпали порошком из толченых телячьих копыт и, наконец, обмакнув пальцы в помет яловой коровы, начертали дюжину имен Опекуна Мира на дюжине частей тела младенца.
Надежно оградив благодетеля от порчи.
Как раз в момент начертания последнего имени Опекуна корзину с другим младенцем прибило к пристани городка Чампы, около квартала, где проживали суты— возничие с семьями.
* * *Они явились в мир вместе, едва не погибнув на самой заре своего бытия.
Черный и Ушастик.
Кришна и Карна, только первого еще не звали меж людей Баламутом, а второго — Секачом.
Время не приспело.
Кроме того, так гораздо интереснее.
До Великой Бойни оставалось полвека.
Глава II
ГОНГ СУДЬБЫ
1
СУТА
Возница деловито проверил упряжь. Скрипнул подтягиваемыми ремнями, с тщанием осмотрел пряжки, заново укрепил древко стяга — белый штандарт с изображением ястреба плеснул на ветру. Похлопал по лоснящимся спинам буланых жеребцов, и животные зафыркали в нетерпении. Добрые кони: взращены умелыми табунщиками Пятиречья, на бегу легки, у каждого по десять счастливых завитков шерсти, курчавятся попарно на голове, шее, груди и бабках… Так, со сбруей и лошадьми все в порядке. Теперь — колесница. Хорошо ли смазаны оси, плотно ли забиты чеки, не расселся ли обруч тривены, вложена ли в бортовые гнезда троица метательных булав…
Все было в порядке. Возница знал это и без осмотра. Но какой же уважающий себя сута не проверит лишний раз свое хозяйство перед столичными (а хоть бы и провинциальными!) ристаниями?! Когда-то в молодости подобная придирчивость спасла ему жизнь… Впрочем, сейчас не время для воспоминаний. Капли-мгновения из кувшина самой работящей богини Трехмирья падали все ближе и ближе. Сута отчетливо слышал барабанный рокот этой капели. Ему был хорошо знаком внутренний ритм, что приходил из ниоткуда и превращал душу в гулкий мриданг. Ритм напоминал перестук копыт по булыжнику, он заставлял кровь быстрее бежать по жилам, чаще вздымал волосатую грудь, а сознание омывал ледяной ручей спокойствия и умиротворения.
В такие минуты ему мерещилась в небе златая колесница Громовержца, которой правил не синеглазый олубог, а он, пожилой некрасивый сута из маленького городишка Чампы.
Святотатство?
Гордыня?!
Достоинство?.. Кто знает. Возможно, тем же достоинством обладал и сам городишко Чампа — окружающие племена ангов звали его столицей за неимением другого.
Сута улыбнулся и заново проверил упряжь.
Он ЗНАЛ, что выиграет и сегодня. Как выиграл первый тур ристаний, как побеждал до того, подставляя шею под призовые гирлянды. Просто на этот раз дело не в его мастерстве, вернее, не только в нем. Иное тревожило сейчас опытного возницу, видавшего всякие виды… Он стыдился признаться самому себе: причина беспокойства — его сегодняшний махаратха[10]. Нет, ездок не подведет! У них получится: у него, потомственного суты, и его благородного…
Т-с-с!
Есть вещи, о которых не стоит болтать заранее.
О них даже думать заранее не стоит.
Удовлетворясь наконец осмотром, возница обернулся к росшей неподалеку раскидистой бакуле. Там, в тени густых ветвей, ждал человек — высокий, широкий в кости, он был одет в добротное платье кшатрия средней руки.
Сотник раджи-зрителя?
Скорее всего.
Удивительным было другое: лицо махаратхи полностью скрывал глухой шлем. Состязаться по жаре, нацепив на голову подобную бадью из металла, да еще с чудовищно узкими прорезями для глаз… Безумец? Да нет, непохоже…
Скорее уж безумен кузнец, что ковал такой шлем.
— Все готово, господин, — голос суты слегка дрогнул, когда он произнес это. — Займите свое место: нам пора выезжать на стартовую межу Воин в глухом шлеме молча вышел из-под дерева и странной, замедленной походкой направился к колеснице. Уже у самой повозки сута подал ему руку — и махаратха заученным движением легко вскочил в «гнездо».
Нащупал рукояти метательных булав, огладил их ладонями, будто гончаков перед охотой, и застыл безмолвным изваянием.
— Вы готовы, мой господин? — с искренним почтением осведомился сута, располагаясь на облучке.
— Да, — донеслось из-под шлема.
Это было первое слово, произнесенное воином.
Колесницы соперников уже разворачивались у межи, занимая исходные позиции.
2
МАЛЫШ
— Эй, малец, а ты что здесь делаешь?!
Ты быстро обернулся, готовый бежать, но оплошал: цепкая лапа стражника ухватила тебя за плечо. Действовать ногами было поздно — теперь надежда оставалась только на язык.
— Да я просто посмотреть хотел!.. — заныл ты дрожащим голоском. — Отсюдова видно лучше! Дяденька, можно, я тут постою?
На мгновение стражник заколебался и даже слегка ослабил хватку. Но почти сразу взгляд его упал на плотно сжатый кулак мальчишки.
— Скрываешь? От властей скрываешь?! Показывай, бунтовщик!
Кулак веселому стражнику пришлось разжимать силой.
— Э-э, да это ж у тебя гирьки для пращи! И куда ты их швырять замышлял? В колесничих? Или мишени поразбивать? Ишь чего удумал, шакалье отродье! Чеши отсюда, пока я добрый, не то уши оборву!
От прощального пинка ты увернулся и припустил со всех ног прочь. Стражник и впрямь попался добрый: всего лишь отобрал гирьки и прогнал. Другой бы так отдубасил, что ни встать, ни лечь потом…
Но что же теперь делать?
Издалека ты наблюдал, как стражник степенно берет тяжелое полированное било, плавно замахивается…
Гулкий рев гонга раскатился над ристалищем. В ответ визгом и свистом взорвались возницы, обласкав коней стрекалами, упряжки слетели с межи и брызнули по беговым дорожкам. Грохот колес, щелканье бичей, крики заполнивших трибуны зрителей… азарт переполнял хастинапурцев и гостей столицы.
Ты зло утер слезы и прикусил губу.
Твой отец никогда не пользовался стрекалом и совсем редко — бичом. В случае крайней необходимости он нахлестывал коней вожжами, пуская длинные ремни волной, которая чувствительно обжигала конские спины и именно подгоняла, а не бесила, сбивая с ритма, как это зачастую делает удар бича.
С минуту ты завороженно провожал колесницы взглядом: яростная борьба за лидерство, воцарившаяся на ристалище, потрясала маленькое сердце. Ведь право поразить мишени получат всего три махаратхи из дюжины соперников — те, чьи упряжки подойдут к стрелковому рубежу первыми. Кувшинов-мишеней — тоже три. Поначалу все решают кони и суты, лишь под финал троица великоколесничных бойцов получит возможность проявить свою меткость и сноровку.
Одиннадцатилетний зритель очень надеялся, что счастливцев окажется не трое, а только один. Впрочем, сейчас все грозило пойти прахом из-за ретивого стражника. Хорошо еще, что ты успел заранее передвинуть кувшины так, как следовало: средний — точно над гонгом и два крайних — каждый ровно на расстоянии локтя от среднего.
Все шло прекрасно, пока…
Ты очнулся. Бесплодные сожаления — удел девчонок и юродивых. Надо что-то предпринять, и предпринять немедленно: упряжки успели пройти половину дистанции. Буланая четверка отца сейчас шла ноздря в ноздрю с ослепительно белыми панчальскими иноходцами. Их пытались — и все никак не могли — настичь широкогрудые чубарые рысаки, остальные глотали пыль, и их можно было списывать со счетов.
Из прокушенной губы потекла кровь. Ты с трудом оторвался от мчащихся упряжек — и в первый момент не поверил своим глазам! Стражник возле гонга отсутствовал! Пригибаясь и мечтая превратиться в муравья, ты опрометью бросился назад.
Удача любит смелых, иначе чем объяснить ее брак с Крушителем Твердынь?!
Никто не остановил тебя по дороге, не окликнул, не помешал. И вот ты уже стоишь в оговоренных десяти шагах от гонга, переводя дух после стремительного бега, стоишь и лихорадочно рыщешь взглядом по сторонам.
Гирек не было. Видимо, запасливый стражник решил забрать их себе, справедливо рассудив: «В хозяйстве пригодятся!» В конце концов, бхут с ними, с гирьками! — сойдет и обычный камень. Ты не промахнешься! Вот только нет вокруг ни единого камня. Где вы, галька и булыжники, ссохшийся комок земли, обломок палки на худой конец?! — ровная зелень травы, и больше ничего.
