В город приехал на гастроли «Ренессанс». Театр сейфов. Последний писк богемной моды. Кстати, не только среди «сейфовой дюжины»: для большинства телепатов «Ренессанс» тоже являлся своеобразной изюминкой. Аншлаг, миллион алых роз, овации – и, естественно, пресса, телевидение… А какая пресса-телевидение без Кирилла Сыча? Совершенно верно, никакая.
«Ренессанс» – это действительно было событие. Об этом стоило дать материал, и Кирилл взялся за театральную тему с удовольствием. Ведь классические театры разделили судьбу еще более классических динозавров. Как достичь сопереживания, если у актера на лице – гнев и ярость: убью подлеца! – а в голове: «Не забыть поднять темп на „Мерзавец!!!“ и шаг влево, иначе закрою Марь Ванну…» Откуда катарсис, когда зритель всю тайну на пять штыков вглубь, как открытую книгу, читает? Много ли гениев сыщется, чтоб мысли-чувства с действием-речью совпали? Кто нашелся, те сейчас «моно-менталы» для избранных ставят. Усядется на сцене один-единственный актер (он же режиссер, гример, осветитель и весь сценперсонал разом!) – и разыгрывает пьесу у себя в голове. «Зрителям»-телепатам остается внимать постановке вкупе с ощущениями автора-исполнителя. Либо аналогичное действо проводилось с прямым участием зрителей, становясь «интерактивным». Подобные люди-театры были редкостью, представления давали камерные, на сто-двести человек, – ну а таким, как Кирилл, на «ментал-моно» вообще делать нечего.
Конечно, это был уже не театр в старом понимании, но неологизмы искусствоведов не прижились. Кино, правда, еще удерживало последний рубеж, истекая целлулоидной кровью. А театр…
Кончились Шекспир с Эсхилом.
За исключением постановок, где все актеры – сейфы. Тогда другое дело. Тогда творящееся на сцене вновь обретает смысл. Да еще и с налетом ретро-экзотики.
На спектаклях «Ренессанса» зал ломился от наплыва народа. Особенно на премьере года: «Шутов хоронят за оградой». Эдакий мистико-триллерный сюр. Согласно замыслу режиссера, зрители умело вовлекались в общую игру, радуясь, словно дети. Кириллу особенно та девица понравилась, что жену главного героя играла. С душой играла девица. Кирилл хлопал-хлопал, а в антракте, вместо буфета, где публика успешно потребляла пиво, коньяк или шампанское (кто на что учился!), смотался на угол и, не торгуясь, купил у тетки-цветочницы дорогущий букет лимонно-желтых гладиолусов. Который и вручил девице: зал рукоплескал, актеры уже устали кланяться и улыбаться, сцена тонет в цветах…
Потом настал черед интервью. Нет, не у девицы. Интервью надлежит брать у «звезд». А Владимир Шерстобрюхов, весь из себя народный и заслуженный, – настоящая «звезда», без дураков. Значит, в первую голову – к нему.
С девицей Кирилл столкнулся в холле, совершенно случайно.
– Спасибо за цветы, – у нее оказалась излишне опытная, но приятная улыбка. – Где вы нашли такие желтые?!
– Места знать надо, – банально отшутился Кирилл. – Это вам спасибо. Вы сегодня были восхитительны. Разрешите представиться: Кирилл Сыч, журналист. Сейф.
Знал акула Сыч, зачем произнес сакраментальное слово. Сейф с сейфом на контакт идет куда лучше. Проверено. Радиомаячок, система «свой-чужой». Между прочим, он и Шерстобрюхову так представлялся…
Оказалось, «жену главного героя» на самом деле зовут Ольгой, и против интервью она, конечно же, ничего не имеет, но только, если можно, давайте зайдем в какое-нибудь кафе, а то я просто умираю с голоду!
Несмотря на конец января, суливший гражданам лютые крещенские морозы, погода на улице стояла волшебная. Пушистый снег искрился отражениями рекламных огней, с неба торжественно падали редкие огромные снежинки; тишина – лишь в отдалении нет-нет да прошуршит машина или раздастся женский смех. Воздух пронизан запахом снега, минувшего Рождества и грядущей весны одновременно. Ни ветерка. Температура однозначно плюсовая, но снег при этом не тает, не расползается под ногами в грязную противную кашу. Пальто нараспашку, в руке – упругий снежок… может, найдем кафе на открытом воздухе? Зимой? А почему нет? Это ведь вечер чудес!..
В мире действительно творились чудеса. Не тающий при плюс пяти снег, вода рек и морей, где невозможно утонуть (действительно невозможно!), комары перестали кусаться… Ученые сходили с ума, не в силах объяснить буйство феноменов. Вспыхивали и гасли, подобно метеорам, великие теории: от идеи божественного вмешательства до влияния «коллективного бессознательного» Человечества, объединенного ментал-коммуникацией, на эргрегор Земли… Да полно вам! Чем не объяснения? Не хуже, не лучше других.
Они действительно нашли кафе под открытым небом. Отбивные по-гавайски, с ананасами? Шампанское? Десерт? Отлично! За что? За знакомство двух сейфов, разумеется! Интервью? Оленька, давайте – потом. Хоть ненадолго забыть о работе, посидеть просто так… Да, мне эта музыка тоже нравится. Кстати, вы танцуете?
Двое медленно кружатся, обнявшись, под звездным небом, под падающими ниоткуда хлопьями снега…
Еще одну бутылку шампанского они взяли с собой. Кирилл, чувствуя себя совершенно трезвым, долго не мог попасть ключом в замок, – давая повод к новым взрывам веселья. Темнота прихожей. Руки Ольги мягко опускаются на плечи. Ее дыхание – совсем рядом; полузабытое, сладостное волнение юности, словно впервые… Им было хорошо вдвоем. Боже, как им было хорошо! Два сейфа, нашедшие друг друга в этом безумном чужом мире, больше не принадлежавшем им. Только двое. Он и она. Никого кроме. Они отдавались друг другу целиком, без остатка, чувствуя это, упиваясь этим…
Наутро, когда Ольга ушла, Кириллу стало стыдно. Очень стыдно. Он бранил себя предателем, подлецом, мерзавцем. Ведь Ванда не виновата!.. она для него… а он!.. Она вот-вот родит ему долгожданного ребенка! – а он тем временем… Ты любишь жену, скотина? Любишь. Иначе не переживал бы так, не заливался бы жаркой краской стыда, не курил сигарету за сигаретой, бессилен успокоиться. С кем не бывает, сорвался, загулял, снесло крышу… Все! Все! Никогда больше! Потом, позже, надо будет повиниться…
Вечером он позвонил Ольге в гостиницу. Схватил такси, примчался. И снова они были вместе. Вдвоем. Целиком принадлежа друг другу.
Утром на краешке кровати опять сидел Его Величество Стыд. Кирилл понимал, что смешон в своем нелепом разврате целомудрия, в самоедстве, позорном для нормального, полнокровного мужика, – и ничего не мог поделать! С Ольгой он ощущал ту полноценную близость, целостность, какой давно был лишен. Отказаться? Вот завершатся гастроли, театр уедет, и все закончится само собой. А пока…
В третий раз она пришла без звонка. Домой. Кирилл разрывался между двух огней, выжигавших душу изнутри, – и Ольга, словно почувствовав его метания, пропала на неделю. Потом позвонили из роддома, и Кирилл, на миг забыв о душевных терзаниях, как мальчишка, радостно скакал по комнате, выкрикивая глупую несуразицу. Сын! У них с Вандой родился сын! Он теперь отец! Они с женой заранее договорились: если родится мальчик, назовем Адамом. Если девочка… Впрочем, это уже не важно. У них сын!
Адам Кириллович Сыч явился на свет!
Ольга позвонила через три дня. На этот раз Кирилл нашел в себе силы устоять. Мне послезавтра жену с ребенком из роддома… вдобавок материал горит, редактор ругается. Извини, никак. Повесив трубку, он долго смотрел в стену. Без цели, без смысла. Ну почему все люди как люди, а у него, дурака, – совесть?!
Изыди!
Во дворе требовательно просигналила машина. Раз, другой. Кирилл вздрогнул, очнувшись, выглянул в окно. Так и есть, Мишель на темно-синем «Фиате». Распахнув окно, Кирилл помахал другу рукой:
– Иду, иду! Сейчас!
Ссыпался вниз по лестнице, вместо перил цепляясь за спасительную мысль-соломинку: «Надо купить Ванде цветы. Обязательно купить цветы. Она любит гладиолусы. Желтые…» И снова – болезненный укол. Именно желтые гладиолусы он купил для Ольги во время антракта, ни о чем еще не помышляя. Просто понравилось, как играет. Он и имени-то ее не знал…
– Привет. Спасибо, старик.
– Да чего там! Поехали?
– Поехали. Только цветов по дороге купим.
– Ну, это само собой…
Рулевое колесо утонуло в лапищах Мишеля. «Фиат» мягко выкатился из двора, незаметно набрал скорость. Притормозил Мишель лишь однажды – возле цветочного магазина. Желтые гладиолусы в ожидании глядели на Кирилла из высокой вазы с водой. Вспомнилось невпопад: желтые цветы – к разлуке. Так говорят. А красные – знак страсти.
Он купил сиреневые.
В фойе роддома их ждали. Целая делегация: три улыбчивые акушерки, пожилая толстуха-санитарка и врач – высокий, худой, похожий на Дон Кихота. Все в белоснежном парадном облачении. Хотя какое оно парадное?! Медработники всегда в белом ходят. Писака хренов, сразу штампы наружу прут, даже в мыслях!
– Ваша фамилия Сыч?
– Да.
– Здравствуйте! Поздравляем от души! На диво здоровый ребенок!.. роды – идеально, без разрывов… без малейшей патологии, как по маслу! Она у вас молодец!.. она…
Кирилл слушал доктора невнимательно, вполуха. Все это ему уже подробно изложили по телефону, и еще раз, когда он наведывался в роддом три дня назад. Слегка раздражало: говорил один человек, а создавалось впечатление, что Дон Кихот в халате – голос всех пятерых. Рупор общей радости. Скорее всего, так оно и было, но – раздражало. Надо справиться с собой. Рядовой Сыч! Прекратить рефлексию!
– Спасибо, доктор. Я знаю, что Ванда молодец. Спасибо. А…
– Ваша жена сейчас спустится. За ней уже пошли.
Казалось, врач читает мысли Кирилла, хотя это было невозможно. Впрочем, догадаться, о чем думает молодой отец, легко без всякой телепатии. Верней, о чем должен думать. Все папаши одинаковы… Мишель топтался чуть позади, излучая простодушную радость. «Эх, Мишка, Мишка, друг ситный! Тебе ведь невдомек, что у меня на душе творится. Да оно и к лучшему, что невдомек…»
– А вот и ваша жена с ребенком. Ну? Что ж вы стоите?
На мертвых, вялых ногах Кирилл шагнул навстречу. Две молоденькие сестрички, сопровождавшие роженицу, нарочито отстали, не желая мешать встрече любящих супругов. Ванда шла по лестнице, шла к мужу, возвращалась домой, а Кирилл, как завороженный, прикипел взглядом к ее лицу. Не лицо – лик! Большие, влажные звезды глаз. Покой, благость, умиротворение. И загадочная улыбка Мадонны. Кирилл был настолько поражен переменами в знакомом облике, что не сразу заметил ребенка на руках у жены. Сына Ванда держала естественно, непринужденно; дитя казалось продолжением ее самой. Будто всю жизнь малышей нянчила.
Наконец, очнувшись, он моргнул, а через мгновение Ванда была рядом.
– Ну, как ты? В порядке?
Дурацкий вопрос. Это он не в порядке, а она…
– Здравствуй, – жена разглядывала мужа пристально, с жадным вниманием. Словно не виделись целую тысячу лет. – Спасибо, мы в порядке. И я, и Адамчик. Хочешь на него взглянуть?
– Конечно! – Кирилл был почти искренен.
Из пеленок вынырнуло брюзгливо-сморщенное личико, похожее на покрасневшее от раздражения печеное яблоко. Странное дело: увидев сына, Кирилл вдруг успокоился. Притянул Ванду к себе, обнял за плечи, зашептал на ухо:
– Ты представить не можешь, как я рад! У нас сын! До сих пор не верится. И за тобой соскучился. А ты здорово выглядишь! Такая стала… уверенная, спокойная. Прямо светишься изнутри.
Ванда отстранилась. В глазах мелькнули удивление и радость:
– Ты заметил? Заметил, что я проснулась? Возьми Адама, я пальто надену. Привет, Мишель! Да, подержи цветы, я сейчас…
С некоторым страхом и опаской Кирилл осторожно взял драгоценный сверток. Уставился на заворочавшегося внутри Адама. Младенец в ответ покосился на родителя (как показалось Кириллу, вполне осмысленно), – и вдруг, без всякого предупреждения, заорал благим матом. Кирилл даже вздрогнул от неожиданности. Повопив секунд десять на одной надрывной ноте, ребенок так же резко смолк, вновь скосился на Кирилла и, видимо, удовлетворенный результатом, закрыл глаза, мирно засопев.
– Поехали, предки? – весело спросил Мишель.
В хрустале вазы томились гладиолусы, пытаясь заглянуть Кириллу в лицо, когда Ванда выходила из комнаты. В остальное время цветы безраздельно принадлежали ей.
– Раньше мне красные нравились, – заметила Ванда, расставляя на столе тарелки. – Или желтые. Сейчас вспоминаю: приятно. Только сиреневые красивее.
Кириллу подумалось, что жена являет собой наглядную иллюстрацию к мечте: «Что муж ни сделает – все к лучшему!» Едва переступив порог квартиры и уложив спящего Адамчика в заранее купленную кроватку, Ванда, легко преодолев слабые попытки сопротивления со стороны Кирилла, взялась за приготовление обеда. Из аскетического минимума, обнаруженного в холодильнике и на полках кухонных шкафчиков, она ухитрилась за час состряпать чистую фантастику. Во всяком случае, обоняя доносящиеся с кухни ароматы, Кирилл просто истекал слюной.
– Кхема маха-карри барта! – торжественно возвестила Ванда, внося дымящуюся кастрюлю. Увидев лицо Кирилла (санскрит? хинди?! Ацтеки под кактусом?!), объяснила с улыбкой: – Ну, мясо тушеное… в кислом молоке. И соус из огурца с чесноком и лимоном.
Кирилл даже под угрозой расстрела не смог бы повторить название блюда. Впрочем, Ванде всегда хорошо давались языки. А сейчас, с поправкой на ментал-коммуникацию… Интересно, рецепт она прямо в роддоме получила? Раньше в основном борщи… котлеты…
– Вкусно, – заметил Кирилл, уплетая «кхему» за обе щеки. – Где научилась?
– Вспомнила, – равнодушно отозвалась Ванда.
Кирилл чуть не подавился. Взглянул жене в лицо – и долго не мог отвести взгляд, машинально доедая мясо, а после еще продолжая скрести вилкой по пустой тарелке. Перед ним сидела незнакомка. Студент журфака Сыч женился на другой женщине. Иное существо выходило навстречу мужу из тест-центра с обручем «ментика» в волосах. Словно жена вдруг стала старше Кирилла на тысячу лет. На целую вечность.
Иконописный лик. Понимание и всепрощение во взгляде.
Господи, как теперь с ней, такой, жить дальше?
– Тебе положить добавки?
На миг Кириллу почудилось, что Ванда все знает. И про Ольгу, и… вообще все! Научилась читать мысли сейфа?! До боли, до темноты в глазах захотелось, чтобы жена рассердилась, упрекнула гулящего муженька, расплакалась, наконец! – чтоб сквозь свет чужого-знакомого лица, пусть ненадолго, проступила прежняя Ванда, обычная, своя, родная! Тогда он сможет покаяться, вымаливая на коленях прощение… У них есть сын, есть все, что нужно для счастья любящих людей, – жаль, в этом счастье нет места для «черного ящика», наглухо забитого невидимыми гвоздями, и женщины с лицом Мадонны…
Назавтра Кириллу будет дико вспоминать о случившемся. Он слетел с нарезки. Он рассказал жене все. Про Ольгу, про двух сейфов, нашедших друг друга в чужом мире сплошных телепатов, – в деталях, с подробностями, с самыми-самыми, каких не расскажешь никому, какие даже не суметь выговорить вслух. Кирилл метался по комнате, срывался на крик, на свистящий шепот, размахивал руками, падал в кресло, вновь вскакивал, потом, кажется, плакал… Но злость, отчаяние, укоры и самобичевание пропали втуне. Зря! напрасно!!! Ванда внимала молча, со странной полуулыбкой на губах, – так мать смотрит на нашкодившего первенца! – а когда Кирилл иссяк, рухнув на стул и закрыв лицо руками, осторожно тронула мужа за плечо.
