4
– Дорогой наш Петр Леонидович! Позвольте еще раз пожелать вам скорейшего выздоровления и сказать со всей искренностью: мы вас очень-очень любим!..
Букет вручала сама Калинецкая – огромный, неимоверно роскошный, тропический букетище. Остальные – хмурый пес-боксер Тимур с черной папкой под мышкой и Король Артур, растерянный, в мятом галстуке – пристроились у стены. Стояли ровно, даже с ноги на ногу не переминались.
То ли почетный караул, то ли парад-алле.
Амбалу Вовику стенки не досталось. Гигант заглянул в дверь, пыхтя, втащил тяжелую хрустальную вазу, смущенно кивнул, попробовал стать маленьким, незаметным – без особого, впрочем, успеха.
Исчез.
– Просим вас – нет, требуем, настоятельно требуем! – как можно скорее забыть о болезни и вернуться в наш с вами общий парк, к друзьям и вашей замечательной работе! Выздоравливайте! Выздоравливайте!..
Речь мадам Кали, несмотря на все усилия, походила на некролог. И тон соответствующий, и голос – хрипловатый, слегка подрагивающий. В глазах ее Петр Леонидович с изумлением заметил некую подозрительную влажность. Не врет ушастая, от души говорит. И остальные глазки прячут… А вот ему, странное дело, плакать не хочется.
С чего бы это?
Старик скривил в улыбке послушный уголок рта – левый. Сюда бы за компанию бородатого красавца Бобу в роли шпрехшталмейстера – и полный комплект. «Впервые на арене! Парк культуры и отдыха имени Горького! Труппа коверных провожает в последний путь безвременно (ох, заждались!) почившего…» Быстро приехали! Данька еще с пижамой не вернулся.
– Спасибо!
Слово выговорилось с неожиданной легкостью. От души, можно сказать. «А сейчас… Первым номером нашей обшир-р-р-рнейшей программы…». Первый – и главный – номер, понятное дело, ушастая. Не Тимур с Вовиком, братья-акробатья. Не Артур, печальный клоун. Мадам Кали, звезда манежа!
Калинецкая поняла, замахала руками:
– Не станем мешать, отдыхайте, отдыхайте! Про отдельную палату мы договорились. Правда, они обещали только к вечеру, козлы драные!.. Извините, я… Короче, оставляю вам мобильный. Если что…
Уходили согласно чинам: сперва Тимур, за ним – Артур…
«Советский цирк – самый гуманный цирк в мире!»
Король в дверях задержался, взглянул с испугом. Старик в ответ подмигнул левым веком. Ничего, сержант, справишься! Ты у нас большой человек, директор, скоро в депутаты выйдешь. Разве что немного жаль парня в панаме с давней армейской фотографии. Как там у сэра Томаса Мэлори? «Плачевнейшая повесть о смерти Артура Бескорыстного»…
П-педер сухте!
Ну-с, чем порадуешь, Кали?
Калинецкая медлила. Поправила цветы в вазе, подошла, стуча каблучками, к окну. Петр Леонидович тоже не торопился. Если бы не внезапно вернувшаяся (не с «минус третьего» ли?) бодрость, он, пожалуй, сдал бы билет на представление. Стер бы неуместную улыбку, как стирают надоевший грим; придал лицу должное выражение, благо правая половина близка к кондиции. Ноги бы вытянул – или протянул, смотря по ситуации. Поплясали, попели? Благодарствуем, скатертью дорожка.
Дела, конечно, имелись. Даже сейчас, при выписанной плацкарте – не в цирк, в Иосафатову долину, помянутую строгим Иловаемым. Но такие дела не с Калинецкой решать!
После возвращения Зинченко с полпути в лучший из миров, поворота судьбы, неожиданного для очень многих, ушастую словно подменили. Внешне все оставалось по-прежнему: бегала по парку, шумела, обхаживала Даньку, требовала на «минус первом» гранатомет «РПГ-7». Но на левой руке появился тяжелый браслет с аметистом: «епископский» камень, для людей высокого духовного раскрытия. Хранит от опьянения, питает чакры и хорош при женских недомоганиях. Далее в речи Любови Васильевны замелькали «неформатные» прежде выражения: «трансцендентный» и «первично-кармический».
А потом и бегать перестала. Исчезла из парка, чтобы объявиться в кресле председателя городского теософского общества «Шамбала».
И добро бы для пользы дела…
Стыдно признаться – уверовала!
Борис Григорьевич за вечерним чифирем неоднократно жаловался старику. Шумел, обещал лично закатать в бетон госпожу Блаватскую со всем семейством Рерихов. Но с просветлением ушастой ничего поделать не смог. Парком и всем, что с парком связано, стал заниматься Артур, отныне полный и окончательный Король. Калинецкая же продолжила погружение в пучины кармы: чем дальше, тем безнадежней.
И вот нате-здрасте: проведать явилась!
Кому сказать, не поверят…
В палате они остались одни. Бритого соседа увели во двор родственники, экипаж машины боевой томился в коридоре, господин Зинченко пребывал в Киеве, скликая политсовет своей Федеративной партии – свистом, аки Соловей разбойник.
…Данька еще не вернулся.
Мадам Кали достала из сумочки платок, осторожно промокнула накрашенные глаза. На платке остались потеки туши. Старик моргнул левым веком, не в силах поверить. Неужели плачет? Совсем лишнее, не по протоколу!
– Люба…
Ушастая вздрогнула, как от удара плетью.
– Не надо, Люба. Еще не помер, успеете.
Отработанным приемом – упор левой, на локоть, рывок, переброс тела вперед с изменением опоры на кисть – Петр Леонидович заставил себя сесть. Накинул одеяло на голые колени. Данька, обормот, где ты ездишь с моей пижамой?!
– Что случилось? Говорите!
С речью он освоился. Короткими фразами, без деепричастных оборотов… Сойдет!
Любовь Васильевна всхлипнула, присела на стул, мотнула головой:
– Нет-нет… Все в порядке, в полном порядке. Вернетесь на работу, Боба приедет… мы соберемся, отметим ваше выздоровление…
Губы двигались, произнося пустое и ненужное, а глаза не лгали. Мадам Кали была не здесь, не в палате неотложки. В карме завязла? Интересно, на каком ярусе?
– Не хлюздить! Чистый базар, по делу. Сечешь, бикса бановая?
Много-много лет назад маленький мальчик Пьеро понял: с людьми надо общаться на их родном языке. А ежели их обидеть, они плакать перестают.
– По делу…
Любовь Васильевна на бановую биксу, сиречь «шлюху вокзальную», не обиделась. Встала, раздернула шторы пошире, чтоб свет не застили.
– Да-да, конечно. Нам нужно решить… Тир приватизирован вами. Вы завещали его Даниилу Романовичу. Я желаю вам сто двадцать лет жизни, но в случае чего могут возникнуть проблемы. Ваш внук, Кондратьев Петр Михайлович, имеет на тир свои виды. Он приходил к Артуру – дважды. Состоялся серьезный разговор. У вас очень упрямый внук, знаете ли…
Петр Леонидович вздохнул в ответ. Кто мог ожидать, что малыш Пэн станет головной болью? Даже хуже – но грех сравнивать собственного внука с геморроем!
– Мы не собираемся… э-э… травить его собаку. Но поймите и нас, Петр Леонидович!
Мадам Кали на миг стала прежней: боевой «хомячкой» без излишней мокроты в глазах. Старик кивнул с одобрением. Хлюзду на палочке возят!
– Проблемы? Решайте. Но собаку… Собаку не трогать!
– Хорошо. Решим.
Любовь Васильевна сжала тонкие губы, задумалась.
– Дело, к сожалению, не в одном вашем внуке. Отвадить лоха – не вопрос. Вопрос, собственно, в Данииле Романовиче.
Старик вновь изумленно моргнул. Данька-то чем не угодил? Последние годы ушастая при виде тирмена Архангельского только что не мурлыкала.
– Не понимаете, дядя Петя? – Калинецкая вздохнула, села на край кровати.
Кондратьев отметил «дядю Петю». Вслух же честно констатировал:
– Нет.
– К Дане… К Даниилу Романовичу я отношусь… Да вы и сами все видите, Петр Леонидович, что я вам объясняю! Если бы не Боба, которого я никогда не предам, не оставлю… Ах, если бы не годы… Но, извините, сопли к делу не пришьешь! В нашем парке – две… каморры: наша и ваша. Интерес поделен, дела решаются по понятиям. Меня… Нас с Бобой такой расклад устраивает. Не то чтобы слишком, но устраивает. Это на сегодняшний день.
Ушастая ждала ответа. Старик промолчал, лишь кивнул: ясно.
На сегодняшний день.
Что день грядущий нам готовит?
– Петр Леонидович! Не хотелось бы сейчас… вы больны, вам надо набираться сил… Но если вас не станет, все изменится. Даня – идеальный… друг. Отличный подчиненный. Но возраст, воспитание… Мы – свои люди, но может приехать чужой. Не местный. Серьезный человек без предрассудков. Он не захочет иметь дело со вчерашним ребенком. В случае конфликта тир должен прикрывать мужик! Настоящий! Такой, у которого татуировка на…
Осеклась, сглотнула. Кончики ушей залились краской.
– На запястье, – спокойно подсказал старик.
– Не на запястье!
Калинецкая с гневом махнула сжатым кулачком. Ярко блеснул аметист, камень-оберег, лучшая защита от дурной энергетики, морщин и веснушек.
– Мужик, способный уронить мне на голову люстру! Рядом с которым по-настоящему страшно. Утес, каменная стена!.. Иначе начнутся вопросы, а потом – разборки.
«Разборки? На здоровье!» – чуть не брякнул старик, но вовремя успел прикусить язык. Охота на тирмена немногим безопаснее львиного рва, куда угодил Данькин тезка.
Не для рыцаря Дамы, понятно.
– Насчет Даниила Романовича не беспокойтесь, – произнес он вслух. – Если понадобится, будет люстра. В лучшем виде.
На всякий случай Кондратьев покосился на потолок. Как тут у нас с освещением? Абажурчик, конечно, легонький…
– Когда вы рядом, я не сомневаюсь в этом, Петр Леонидович. Но вы не всегда будете рядом с Даней…
– Не всегда. Но к люстре мое присутствие отношения не имеет. В случае чего упадет за милую душу. Так и запомните.
Ушастая повела плечиком: не поверила, видать. Но спорить не стала. Вновь подошла к окну, с минуту молчала, глядя в больничный двор.
– Ладно. Раз вы говорите, я соглашаюсь. И с внуком вашим… Начнет артачиться, тир ему купим. Пусть играется в песочке. Ерунда, суета сует…
Она опустила голову, сделала глубокий вдох. Словно в горную реку собралась прыгнуть.
– Дядя Петя! Родной! Не оставляйте!..
Легкий стук: это гордая мадам Кали упала на колени.
От неожиданности старик вскочил. Получилось ловко, тело будто забыло о болезни. Правда, тело быстро спохватилось, потянуло назад, но Петр Леонидович успел схватиться безотказной левой за спинку кровати. Несколько секунд так и стояли – костлявый худой тирмен в казенном халате и женщина в дорогом платье, с аметистовым браслетом. Он – держась за кровать; она – на коленях, упираясь ладонью правой руки в линолеум пола.
– Люба! Да что вы, в самом… Встаньте! Немедленно!
Тело капитулировало. Петр Леонидович неловко присел обратно, чуть не завалился набок. Любовь Васильевна мигом оказалась рядом. Протянула руку, кончиками пальцев коснулась халата:
– Аватар!..
В этот момент Петр Леонидович горько пожалел об Адмирале Канарисе, психе привычном, управляемом, почти ручном. Потом вспомнил бетонный «минус третий». Дурдом? Если бы! Наше кунг-фу ихнего посильнее будет. А он еще сетовал на Великую Даму! Помереть – и без такого цирка?
…А если ушастая кусаться начнет? Тимура кликнуть, что ли? Со смирительной рубашкой?
– Аватар, – твердо и четко повторила Калинецкая, ничуть не смущаясь. – Давно поняла, просто сказать боялась. Теперь не боюсь! Вы – махатма Ашваткабр!
Петр Леонидович качнул седым «ежиком», указательным пальцем потянулся к носу. Привычка, оставшаяся в наследство от маленького Пьеро. Думать помогает. Только о чем тут думать? Махатма, значит, Ашваткабр. Макабр! И смешно, и грустно. «И обмануться страшно, и перечить жаль: небось не каждый день – вообразите кадр!..» Кто поет? Щербаков? Да, Михаил Щербаков. «Маячит рядом этакая флеш-рояль и приглашает на данс-макабр…»
Эзотерики тетке захотелось!
Трагедия, повторяясь, превращалась в фарс.
– Не отставляйте меня, Петр Леонидович! Я… Я очень виновата. Пыталась вам угрожать, спорила… Но я же не знала, не могла знать! У меня и образования-то никакого нет, ПТУ не закончила…
Оставалось решать вопрос по отработанной методике – частями. Как слона в лифте подымают.
– Сядьте, Люба. Вот стул.
Ушастая подчинилась без особой охоты. Кажется, на коленях ей было удобнее.
– Допустим, аватар, – как можно мягче сказал старик. – Случается, хоть и редко. И что? Может, лучше про реактор? Про любимый… э-э… лунный трактор?
Язык мой – враг мой. Впрочем, Петру Леонидовичу до смерти надоело сохранять серьезность. Как там у оптимиста Брамса: «Весело схожу я в могилу»? Самое страшное осталось позади, среди бетонных стен подземелья-призрака. И славно! Ну что, ушастая, не слишком обиделась?
Вообще не обиделась. Кивнула на полном серьезе:
– Испытываете? Насмешкой проверяете искренность? Нет, я не сумасшедшая, как ваш… извините, наш Канарис. Знаете, я чуть не спятила – после вашего фокуса с люстрой, после того, как едва не умер Боба. Борис Григорьевич жив благодаря вам и Тому. Кто стоит за вами! Страшно представить, что рядом с тобой, внешне такой, как и остальные… смеется, страдает, болеет… Не стану говорить – «бог». Пусть будет аватар, Его воплощение. Только избранный, как вы, имеет доступ к тайным ритуалам Ассакры. В Маньчжурском Своде сказано: «Если и есть искусство победы, то это искусство – быть убитым». Правда? В этом искусстве ваша тайна? А Канарис, Андрей Канари? Он стал безумцем, когда попытался спорить с… с вашим шефом? Не отвечайте, бумаги Сектора сезонной статистики давно у меня. Семеро Сукиных Сыновей… Не думала, что у вас, у высших, такой непритязательный юмор.
Насчет загадочной Ассакры и юмора старик спорить не стал, как и насчет бумаг. Предложить мадам Кали спуститься на «минус третий»? Его превосходительство генерал Иловайский определенно понравился бы ушастой.
– Люба!..
Калинецкая подняла голову, и старику стало не по себе от ее взгляда. Вроде бы взрослый человек, в семи щелоках мытая… Махатма, понимаешь! Ассакра!.. Прав бородатый Боба – и насчет Блаватской, и насчет бетона.
