Все эти обстоятельства, столь важные для Петра Леонидовича, никак не могли заинтересовать вальяжного господина Пэна. Со стороны они смотрелись нелепо: худой старик в допотопной куртке-«москвичке» и шапке-«пирожке» – и витринный манекен неопределенных лет. Но что-то общее все-таки имелось. Рост гренадерский, плечи вразлет. Да и лица не слишком отличались. Разнились они в первую очередь возрастом и еще тем, что старик, несмотря на годы, сохранил стать и выправку. А вот господину Пэну очень не помешали бы занятия на новомодных тренажерах.
Усы имелись у обоих. Правда, по сравнению с маршальскими красотами старика то, что росло под мясистым носом его спутника, выглядело жалко. Не усы – трехдневная щетина.
Робкое солнце осмелилось выглянуть из-за туч. Двое прохожих, похожих-непохожих, молча смотрели на облупившихся за долгую зиму оленей, слонов и зебр. Карусель знавала лучшие времена. Петру Леонидовичу стало стыдно за непрезентабельный вид аттракциона. Он привычно попытался взглянуть на парк, а заодно и на себя самого глазами гостя.
Да уж…
Легкий треск. Вальяжный господин Пэн, переминаясь с ноги на ногу, угодил «крокодилом» прямиком в замерзшую лужу.
– Merde!
Именно «merde». Не привычное, родное «твою мать».
Даже не столь популярное ныне «fuck».
– Судя по твоим туфлям, денег просить не станешь, – хмыкнул старик, внезапно приходя в хорошее настроение. – Или подкинуть сотню долл'aров? На бедность, а?
Ударение в названии всеобщего эквивалента зажиточности Петр Леонидович сместил на первую букву алфавита.
Господин Пэн поморщился, зачем-то поглядел на льдинки, приставшие к каблуку.
– А может, просто хотелось повидать тебя, Джи Эф? Такое не исключаешь? В гости не дозовешься, вот решил сам.
– Ага.
Старик огладил усы: не спеша, с уважением к предмету. Собеседник в ответ нерешительно тронул безобразие у себя под носом.
Отдернул руку.
Двое, худой и вальяжный, двинулись к пустой бетонной чаше фонтана. Старик, щурясь, смотрел на голубые островки неба, его спутник – исключительно под ноги.
– Ты не спросишь, как дела дома, Джи Эф?
– Из дому я получаю письма, Пэн. А когда ты писал мне в последний раз?
Тихие, резкие слова походили на перестрелку. Привычную, не очень интересную для обоих. Пиф-паф, пиф-паф. Ой-ой-ой. Обойдя фонтан, они остановились напротив входа в тир. Господин Пэн глянул в сторону открытой двери, хмыкнул.
– Не запер? А если твои «монтекристы» вынесут?
Странное дело, его усмешка ничем не отличалась от усмешки старика.
– У меня «тулки», – не слишком задумываясь, ответил Петр Леонидович. – Еще «ИЖ», из бывшего города Устинова. Ижик-пыжик, где ты был… Не вынесут, я попросил ребят присмотреть.
Словно в подтверждение его слов, в дверях вырос шкаф шкафыч собственной персоной: амбал Вовик, звезда родного райцентра. Кивнул старику, поглядел на гостя – грустно, но не без сочувствия.
Исчез.
– Дожил, Джи Эф! Скоро провода начнешь на цветметалл сдавать.
– Это мысль, – невозмутимо согласился старик. – Обдумаю на досуге. Опытом поделишься?
Пиф-паф, пиф-паф.
Ой-ой-ой.
– Зайдем в кафе?
– Ну, если ты настаиваешь…
Как и в день «свиданки» с ушастой госпожой Калинедкой, кафе оказалось совершенно пустым. Даже без просроченной новогодней елки. Старика здесь знали. Приборы вкупе с хрустящей книжкой меню появились на столе, словно по взмаху волшебной палочки. Вместе с двумя бокалами шампанского: «от заведения».
– Летом приезжай, Пэн. На Старый Салтов отправимся. Я ради такого случая яхту у друзей попрошу. Не Майорка, конечно. Но очень-очень, вот увидишь.
Люстра, заботливо водруженная на новый крюк, еле заметно кивнула.
Одобрила.
– Майорка… – Вальяжный с брезгливостью перелистал меню, отложил в сторону. – Ты же там не был, Джи Эф. Некорректное сравнение!
– Тогда Байкал. Или Иссык-Куль. Устраивает? Не кривись, готовить тут умеют. Можно шашлык заказать, по-карски. Настоящий, на ребрышках.
Вальяжный с недоумением вздернул брови, словно услыхал что-то неприличное, в культурном обществе непроизносимое.
– Можно по-карски. И стрихнинчику, двойную дозу. Какой шашлык?! Я на диете, забыл?
– Диета? – Старик растерялся. – О чем ты, Петя… Пэн? У тебя самый обычный гастрит…
– Ага. Был обычный.
Петя, он же Пэн, умолк, но затем, подчиняясь требовательному взгляду старика, без всякой охоты пояснил:
– Год назад в больницу угодил. Боялись, что плохо дело. Оказалась язва. Зато классическая, хоть в учебник – или в анатомичку. Тебе писать не стали. И я не стал.
– Почему? Петя, мальчик мой, почему?
Вопрос прозвучал глухо, еле слышно, словно выстрел с некачественным самодельным глушителем. Казалось, еще чуть-чуть, и вальяжный господин Пэн исчезнет, окончательно превратившись в маленького мальчика Петю.
Не исчез, не превратился. Зло дрогнул голос, тихий, глуховатый, неотличимый от стариковского:
– А зачем? С тех пор, как я вырос – мы все, слышишь, все выросли! – наши дела стали тебе, как говорится, вне формата. Aren’t you, GF?
Пиф-паф!
Петр Леонидович сдержался, пережидая ноющую боль в подреберье: ответный выстрел попал в цель. Помолчал, отвернувшись, скрывая выражение лица.
Выпрямился.
– Закажу что-нибудь диетическое.
Старший лейтенант запаса Кондратьев женился сразу после войны – в мае 1945-го, в оккупированной Германии. После демобилизации Кондратьевы, однако, не вернулись в Ковров, где до войны работал Петр Леонидович. Не поехали ни в Москву, ни в знакомый и памятный Питер. Ташкент, Караганда, Красноярск, Тбилиси – подальше от центра, нигде долго не задерживаясь. Внимательный взгляд отметил бы еще одну странную особенность их переездов. В каждом новом городе Елена Ивановна Кондратьева, заполняя положенные анкеты, сообщала о своем прошлом нечто иное, чем в предыдущих. Не то чтобы слишком – как раз настолько, насколько разнились меж собой анкеты ее мужа.
Внимательных взглядов в стране хватало. Но по совершенно непонятной причине они скользили мимо, не останавливаясь, не замечая.
Судьба стыдливо отворачивалась.
Кочевали Кондратьевы вдвоем, после втроем, а затем и вчетвером, до конца пятидесятых. Потом, словно одумавшись, осели в тихом провинциальном Смоленске. К явному неудовольствию младшего поколения – сын и дочка привыкли менять школы, легко расплевываясь с очередной несимпатичной «училкой» или директрисой. Характером они удались в старших.
Все эти годы Петр Леонидович ни разу не работал по довоенной специальности. Его вполне устраивала служба попроще: вахтером, делопроизводителем, механиком – или тирщиком в местном парке. Супруга не пыталась спорить, поступая сходным образом.
Судьба тоже не спорила, в сторону смотрела.
Бывшая фронтовая разведчица, кавалер орденов Ленина и Боевого Красного Знамени, Елена Ивановна Кондратьева умерла в 1975-м. Через год пенсионер Кондратьев, оставив давно повзрослевших и обросших семьями наследников, переехал в большой областной центр на Украине, чтобы устроиться на работу в тире парка культуры и отдыха имени Максима Горького.
– Штатная банда? Крышуют? – Вальяжный господин Пэн небрежно кивнул на видимую из окна кафе дверь тира. Оттуда выглядывал уже не амбал – пес-боксер Тимур. Шустрый «хомячок» пристукнул каблуком, сделал вид, что вот-вот сплюнет. Не плюнул, конечно, потому как западло. Но отношение выразил. Не к Петру Леонидовичу, само собой.
– Банда? – весело переспросил старик. – Ага. Джаз-банда.
Поразмыслил и добавил:
– Это я их крышую.
Он звал гостя домой, но господин Пэн возжелал еще разок взглянуть на скромное место работы паркового тирщика.
Так ничего и не заказав, двое покинули кафе.
– Дожил, Джи Эф! – Зябко передернувшись, Пэн скривился. И присовокупил: – Insignificance!
Суровый парень Тимур не понял, потому как не услышал, да и языкам был не обучен. Однако на всякий случай нахмурился.
И исчез.
– Ладно! – Вальяжный произвел не особо внятное движение пальцами, повернулся к старику. – Денег просить не стану, не надейся. У меня предложение, Джи Эф. Деловое. Тир приватизирован? Он теперь твой, правильно? Хотя бы на бумаге?
Такой вопрос требовал ответа точного и основательного. Петр Леонидович покосился на дверь, за которой прятались невольные свидетели процесса приватизации.
Улыбнулся.
– На бумаге.
О совладельцах, включая Великую Даму, лучше не распространяться.
– Отлично! – Холеные пальцы гостя сцепились в хитроумный «зам'oк». – Я все обдумал, Джи Эф. Для начала вот что. За тиром сейчас пусто, одни кусты. Отгородим площадку…
– Пейнтбол? – не без иронии поинтересовался старик.
В ответ раздалось обидное хмыканье.
– Ты еще рогатки предложи, Джи Эф! Пейнтбол – для плебса. Выстрелы дорогие, пушки неудобные. Еще и шлем дурацкий на голову напяливать надо. Макабр! А вот страйкбол… Не слыхал? Ну, знаешь! У вас что, Интернет зависает? Страйкбол – последний писк! Оружие изготовлено под макеты автоматов, «райфлов», «геверов»… В общем, чего угодно, лишь бы нравилось. Копии практически полные, массогабаритные, с виду не отличишь. Все многозарядное, стреляет пластмассовыми шариками. Магазин на двадцать пять зарядов, ударная сила не слишком большая, так что безопасно. Airsoft, мягкая пневматика. Неужели не в курсе?
Петр Леонидович еле заметно повернул голову. На всякий случай, дабы гость не разглядел усмешки под «буденновскими» усами. Тот не заметил – слишком увлекся.
– Шарики от десяти граммов и больше. Калибр шесть миллиметров, есть восемь, но не очень популярно. Дороговато, правда, один ствол до четырехсот баксов тянет. Зато перспектива!..
Маршальские усы вновь тронула улыбка. Увлеченность господина Пэна пришлась старику по душе. Сводить его на «минус первый», что ли?
– Но это, Джи Эф, для начала! – Пэн вскинул голову, поправил съехавшую на затылок кепку. – Слушай! Есть в Москве одна хитрая фирма: «Айсберг». Мент на менте, гэбэшником погоняет. Возможности – упасть и не встать! Их ноу-хау – интерактивный тир. Ни у кого нет, они даже компьютер для него сделали такой, что при попытке влезть в программу система блокируется, форматирует диск и восстановлению не подлежит. Стреляют из настоящего оружия, табельного. Мишени – лазерная анимация, от живых не отличишь. Все, что угодно, смоделировать можно, хоть Овальный кабинет, хоть зал Верховной Рады. Представляешь?
– Видел, – без особого пиетета отозвался Петр Леонидович. – Главным в этом «Айсберге» Митя Соломин, он мне все показал. Ничего интересного.
«В сравнении с «минус вторым», конечно», – хотел добавить он, но промолчал.
– Не стоит, Пэн. Тир меня вполне устраивает, клиентов тоже. Тихо, спокойно. От добра добра не ищут. Стар я для суеты.
– Так и знал!
Вальяжный господин Пэн потер лоб, скривился, словно касторки хлебнул.
– Таким ты родился, таким и помрешь, Джи Эф! Insignificance! Перевести, или не надо?
– «Незначительность», my kid, – вздохнул старик. – Не зря мы, выходит, на репетитора по английскому тратились?
– Insignificance! Вся твоя жизнь, понимаешь? Бухгалтер, механик, тирщик! На что ты жизнь потратил, скажи? Даже сейчас, когда можно хоть что-то изменить, улучшить – твой дурацкий тир…
На этот раз Пэн не пытался говорить тихо. И напрасно. Благодарные слушатели появились мгновенно – амбал Вовик и пес-боксер Тимур. Не перебивали. Внимали молча, но со значением.
– Обидно, Джи Эф! Обидно! И мне, и остальным…
Старик сгорбился, поглядел на мертвый фонтан.
– А кем я должен был стать, малыш? Начальничком? Кабинет, портрет генсека, секретарша a la Кустодиев, диван… крокодиловой кожи?
Взгляд, брошенный на туфли собеседника, заставил того отступить на полшага. Вроде как пуля врезалась в мокрый снег.
– Я… Я разве про кабинет, Джи Эф? Но ведь жизнь – она одна! Надо стать в ней ну хоть чем-то, отметиться. Чтобы не обидно было, чтобы зависело от тебя важное, серьезное…
Слова, легко приходившие к Пэну раньше, теперь спотыкались.
– Не обязательно быть богатым. И власть – она не для каждого. Но прожить интересно, ярко, с толком… Я хоть пытаюсь, понимаешь? Что-то делаю, планирую. Хочу жить по-настоящему, в полный рост! Ты бы, Джи Эф, хоть Шамбалу, что ли, искать начал, или снежного человека, как эти… эзотерики. Хоть какой-то смысл жизни…
Господин Пэн безнадежно махнул рукой.
– Ладно, в другой раз договорим. Вечером зайду к тебе. Не возражаешь?
Старик не возражал.
Гость уходил по заснеженной, в мартовских лужах аллее, с каждой секундой становясь все старше, все меньше.
Незначительнее.
