Так и было сказано, когда утром Игорь и Костя добились встречи с заведующим реанимационным отделением.
Игорь остался. Лена, его невеста, обещала подъехать с минуты на минуту, а журналисту пора было на службу.
Он только что звонил другу. Все оставалось по-прежнему. Пока. Все еще.
Последний глоток показался особенно горьким. Костя поставил невесомую чашечку на стол.
– Уже иду, уже пришел!
Максим Андреевич, Зверь из Бездны, он же редактор блока «666» «Страшной газеты», появился в дверях, сжимая в руках огромный черный фолиант. Еще одна книга, маленькая, в бумажной обложке, выглядывала из кармана пиджака.
Костя лишь головой покачал. Его бывший начальник, отставной археолог и великий энтузиаст всего невероятного, непознанного и нереального, славился поистине нечеловеческой скрупулезностью.
– Показывай!
Связка ключей легла на стол. Брелок с непонятной звездой, заранее освобожденный от стального кольца, пристроился рядом.
– Ерунда, просто ключи. Даже не заговоренные. – Ладонь Зверя из Бездны на миг задержалась над столешницей, дрогнула. – А вот пентакль…
– Пен… Что? – не понял журналист. – Звезда эта? На брелоке?
Черный фолиант угрожающе зашуршал страницами.
– Вот. «…Пятиконечная звезда в круге. Может быть сделан из глины, камня, дерева, воска и других материалов. Олицетворяет элемент земли. На нем держат амулеты, камни, травы и другие освященные предметы. Пентакль – также символ Черной магии. Пять концов звезды соответствуют четырем элементам (земля, воздух, огонь, вода) и пятому элементу – духу…» Амулет-оберег, Костя, причем очень серьезный. Спросил бы, откуда он у тебя…
– Разберусь – расскажу, – честно пообещал журналист, вспоминая, кто из его «дачных» приятелей балуется подобным. Или… Как же он, дурак, сразу не понял!
– Если это оберег, то против чего?
Ладонь отставного археолога вновь задержалась над столом.
– Так, с налета, не скажу… Но обычно – защита от магических воздействий. Кто-то с данной бронзяшкой изрядно поработал.
Фолиант не без сожаления захлопнулся. Черной книге явно хотелось поделиться распиравшей ее мудростью.
– Ну а твоя Царица Мух… Эта?
Маленькая книжка, оказавшаяся томиком из «Классиков и современников», поспешила раскрыться в нужном месте.
Бьет крылом седой петух,
Ночь повсюду наступает.
Как звезда, Царица Мух
Над болотом пролетает.
Костя кивнул. Она и есть – Царица Мух. Повелительница М.
Тихо-тихо ночь ступает,
Слышен запах тополей.
Меркнет дух мой, замирает
Между сосен и полей.
Спят печальные болота,
Шевелятся корни трав.
На кладбище стонет кто-то,
Телом к холмику припав.
Кто-то стонет, кто-то плачет,
Льются звезды с высоты.
Вот уж мох вдали маячит.
Муха, Муха, где же ты?
– Николай Заболоцкий, сборник «Столбцы». Неужели не узнал?
– Заболоцкий? – поразился журналист, не без труда припоминая школьную программу. – Которого еще в тридцатых посадили?
– Которого. За некромантию и упекли. Это же заклинание! Самый настоящий инкантаментум, причем с использованием множественных стихотворных вставок – гримуаров. Для тех, кто понимает, – непробиваемая вещь! Вот за такие шутки Заболоцкого и отправили в не столь отдаленные.
– Правда?! – поразился журналист, не ожидавший такого от классика литературы.
Максим Андреевич усмехнулся, взял книгу со стола, пододвинул ближе.
– «Известия»! Смотри! На груди мухи – пентакль чудесный, «весь в лучах». Пентакль – не только амулет, но и одна из мастей Малых Арканов Таро. Он способен на инверсию, «оборачивание», и тогда становится эмблемой Дьявола. А чуть выше в тексте: «Если ты, мечтой томим, знаешь слово „Элоим“…» Элохим, имя Божье! Ну и, само собой, «болота», «мох». «Могилы», наконец. Инкантаментум по всем правилам!
– Погоди! – взмолился Костя, чувствуя, как сам превращается в муху. – Инканта… Заклинание, допустим. Но для чего?
– Скорее не для, а от, – чуть подумав, рассудил Максим Андреевич. – Подобное – от подобного.
Журналист отчаянно потер в который раз вспотевший лоб. Верно! Его рука коснулась брелока – пентакля! – и Гели Реф тут же вспомнила Царицу Мух. «На груди пентакль печальный между двух прозрачных крыл, словно знак первоначальный неразгаданных могил…»
– А знаешь, Костя, – внезапно проговорил Зверь из Бездны, – что-то мне эта комбинация крупно не нравится. Печенкой чую!
– Все по-прежнему. – Голос Игорешки в телефонной трубке дышал безнадежностью. – Пустили к ней всего на минуту… Плохо, Костя! Ленка была утром, только что уехала… У нее какая-то важная встреча, она ведь в косметической фирме работает. Я тебе говорил…
– Не говорил! – Журналист выругал себя за то, что не догадался заглянуть в Игорев бумажник, где затаились фотографии – его матушки (его М.!) и…
– У нее, у невесты твоей, какие волосы?
– А-а… – Трубка вздохнула. – В том-то и дело, Костя! Я Лене сказал, чтобы она не вздумала, не соглашалась прическу делать, чтобы в парикмахерскую шла. Но матушка настаивала, а у нее, у Ленки, журналист намечался, она ведь в фирме по внешним связям… Испугался за нее, а вот ведь как вышло! Рыжие у Лены волосы, красивые очень. Кость, а вдруг это просто совпадение?
5
Машина с синим «ветеринарным» крестом скрылась за воротами дачи. Костя неуверенно поглядел на отца.
– Сказали, обойдется. Может, и вправду?
Николай Григорьевич ничего не ответил, нахмурился. Может, и обойдется, конечно.
Костя приехал на дачу одновременно с ветеринарской «неотложкой». Бедняге Бернарду, отцовскому шарпею, внезапно стало плохо. Ни с того ни с сего. Еще утром бегал, гонял вечную врагиню-кошку, бодро порыкивал на соседские машины. Отец взял пса с собой на прогулку, там тоже все было в порядке. Какая-то женщина, в свою очередь облаянная, даже не побоялась погладить красавца по безразмерной шкуре. Бернард, странное дело, не возразил. А через час…
– Пойдем, – вздохнул бывший прокурор. – То, что ты просил, привезли.
Скопированные на ксероксе странички ждали в кабинете. Читать Костя не стал, просмотрел бегло. Все было ясно – почти все.
– Пентакль – откуда он? – поинтересовался он больше для порядка.
– Оттуда! – буркнул отец. – Вещдок. Было дело лет пятнадцать назад, накрыли кубло сатанистов. Они, гады, девочек резали, на куски кромсали! Но амулет правильный, проверял. Когда я понял, что ты не успокоишься… А ключи – соседа, он мне их на время оставил.
– Странно. – Журналист отложил в сторону странички из давнего уголовного дела, устало прикрыл глаза. – Ты – и в такое веришь.
– Верю?! – возмутился бывший прокурор. – Не верю, а знаю! Мы-то все были в курсе, только вам, штафиркам, не говорили. Чтобы спали спокойнее. Про отдел товарища Химерного слыхал? И не услышишь. Это тебе не НЛО ловить! Говоришь, помирает Машкина? И ладно, главное, сам не суйся. Я бы не хотел!..
Привычные слова прозвучали на этот раз совсем иначе. Уже не «категорически запрещаю», а «Котька, Христом Богом молю!».
Журналисту на миг стало не по себе.
– Собаку-то за что? – вздохнул Костя.
Он вновь был в кабинете – знакомом кабинете таинственной Гели Реф, Елены Ивановны Ревы, дочери умершей два года назад бывшей работницы парикмахерской «Фея».
Текст интервью скучал на столе. Никто в него даже не заглянул.
– Это не я, Константин. – Женщина поправила рыжие волосы, поморщилась. – Ковен вас предупредил. Пока только предупредил, на первый раз. Думаете, мы не знаем, зачем вы ходили в «Страшную газету»? Ковен за Максимом Андреевичем давно наблюдает, непростой он человек… А вы забудьте – все забудьте!
– Вас – тоже? – не выдержал журналист.
– Меня? Нет. Про букет орхидей я тоже буду помнить… Знаете, Константин, перед нашей встречей я разложила карты Таро, потом даже по пеплу проверила… Все должно было получиться очень хорошо, такое выпадает раз в жизни. И тут вы – наглый, самоуверенный, циничный… Признаться, озлилась невероятно. Если бы вы не остановились, если бы не то, что лежало у вас в кармане…
– Я бы… умер? – Костя, невольно сглотнув, сжал в ладони бронзовый пентакль.
Гели Реф поглядела на него, словно на неразумного ребенка.
– Нет, не умерли бы. Переспали бы со мной, закончили интервью, может, успели бы рассказать Игорю о своем веселом приключении. А дня через три – залаяли бы, как пес. И лаяли бы до конца дней – на цепи в психбольнице. Не верите?
– Не верю. – Журналист отвернулся. – Знаю.
– Не все. – Рыжеволосая встала, подошла ближе. – Но все и не надо знать, Константин. У людей свои законы, у нас – свои. Я могла бы рассказать вам, что моя мать была не виновата, Машкина сама попыталась наложить на нее проклятие, но не сумела, и смерть прилипла к ней навсегда… Но это – мое дело. Люди – сволочи, Константин, нечего их жалеть. Людмила Машкина скоро умрет, и сын ее тоже…
– Что?! Игорешка? – Журналист вскочил и вновь упал в кресло.
– Так решил ковен, – голос женщины зазвенел металлом. – Приговор подписан! Моя фотография лежит в его бумажнике второй месяц…
«Фотография, конечно! – безнадежно вздохнул Костя. – Две фотки рядом…»
– Игорь начал о чем-то догадываться. Как и вы. Но вас я сумела отстоять. Может, карты и не лгали, увидим… Я буду ждать ваши орхидеи!
Их взгляды встретились. Костя попытался вспомнить женщину, которую увидел всего день назад, – прекрасную, соблазнительную, манящую.
Не получалось. Перед ним стояла Повелительница Мух.
6
– Это ты серьезно, Шевченко? – Шеф, умевший порой читать мысли, оторвал недоуменный взгляд от свежевыкатанной, только из принтера, страницы.
– Более чем! – твердо ответил журналист. – Пока только начало, к вечеру закончу.
На самом верху листа стояло привычное: «Страшная М.».
…Машкина Людмила Васильевна умерла час назад. Ее сын, техник жилищно-эксплуатационной конторы номер двести девять, лежал в областной больнице с непонятной хворью, приводя в немалое замешательство специалистов.
Шеф, закончив сеанс чтения мыслей, глубокомысленно хмыкнул:
– Серьезно, вижу. А знаешь, Шевченко, ваяй! Свежая тема, и материал интересный, теория заговора опять же. Разоблачить думаешь?
– Не знаю. – Журналист дернул плечами. – Может, остановить, задержать… Они ведь боятся света. Эти… мухи.
В час дня, как обычно, Костя вышел на улицу, направившись в знакомое кафе. Не глядя, протянул пятерку, взял чашку «эспрессо», присел за столик.
Тонкий рыжий волос, каким-то образом зацепившийся за пиджак, когда он брал кофе, журналист не заметил. Как и то, что девушка за стойкой в этот день была незнакомой.
«Эспрессо» пился легко, даже слишком легко. Перед глазами чернели строчки недописанной статьи. Готовые странички Костя спрятал в редакционный сейф, положив рядом бронзовый кругляш пентакля. Сохранней будет!
Оставался один глоток, оставался час работы…
Внезапно Костя почувствовал пустоту – именно почувствовал, ощутил всем телом. Мир исчез, осталось лишь сверкающее белое Ничто, в котором неслышно кружила золотистая Муха, его Страшная М…
Если ты, мечтой томим,
Знаешь слово «Элоим»,
Муху странную бери,
Муху в банку посади,
Муху в банку посади,
За приметами следи.
Если муха чуть шумит —
Под ногою медь лежит.
Если усиком ведет —
К серебру тебя зовет.
Если хлопает крылом —
Под ногами злата ком.
«Сейчас залаю», – успел еще подумать он.
7
Журналист Константин Шевченко не залаял.
Муха ужалила в сердце.
Богдана
К тридцати годам Клаву стали звать Клавдией Васильевной.
Она работала бухгалтером в самом большом ПТУ райцентра Ольшаны и безнадежно влюбилась в Олега Викторовича, директора. Олег Викторович был статен, в свои сорок пять совершенно не лыс, красив и властен. Имелся у него единственный, тщательно скрываемый порок: в дни народных праздников, когда коллектив ПТУ собирался в буфетной за составленными в ряд столами, Олег Викторович сперва просил ему не наливать, потом пригублял по маленькой, потом веселился, как барин в гостях у цыган, и заканчивал вечер где-нибудь в рюмочной, откуда его, тревожно спящего, забирали потом друзья.
Друзей у Олега Викторовича хватало – из-за несомненной щедрости натуры.
В другие дни, непраздничные, Олег Викторович не пил, более того – считал себя строгим трезвенником, спортсменом и поборником здорового образа жизни. Воспитанники ПТУ его любили; когда об этом заходила речь в каком-нибудь разговоре, Олег Викторович обязательно прикладывал руку к груди и добавлял проникновенно и просто: «Как отца!»
У Олега Викторовича была жена, крашеная блондинка, и дочь-школьница. Жена числилась в ПТУ буфетчицей, но никто никогда не видел ее на работе. По мнению Клавы, она занималась неблаговидными и тайными махинациями: во всяком случае, ее замечали то на знаменитом «Рынке-на-Обочине», который по дороге на Житомир, то в городском комиссионном магазине. Мужа-директора блондинка не ценила, иногда кричала на него, а тонкие стены деревянного домика, стоящего позади кирпичного двухэтажного здания ПТУ, не умели хранить тайну. Особенно громко крик блондинки раздавался после отмеченных как обычно народных праздников.
Соседи понимали и извиняли: дело житейское, можно сказать, традиция.
Олег Викторович хранил достоинство и никогда не повышал голос ни на жену, ни на дочь – четырнадцатилетнюю троечницу, которой мать против всяких правил педагогики купила где-то настоящие американские джинсы, неопрятно потертые на коленях. Подобных штанов ни у кого больше не было в Ольшанах.
Клава любила директора со всем нерастраченным пылом стареющей девичьей души. Директор знал, что Клава его любит, но никогда не позволял себе никаких вольностей, разве что в дни праздников, случайно оказавшись рядом, мог ущипнуть за бок или за другую выступающую часть. В такие дни Клава бывала почти счастлива.
Так проходило время; Клава жила вместе с матерью на тихой окраинной улочке, в старом, но еще крепком дощатом домишке с невысоким крыльцом в три скрипучих ступеньки, жила на зарплату в сто двадцать рублей и ни в чем не нуждалась. Она была бы и вовсе довольна, если бы существовала на земле сила, способная соединить ее судьбу с судьбой благородного, сильного, но такого недостижимого Олега Викторовича.
И вот эта сила нашлась, да так, что всем жителям райцентра надолго хватило тем для разговоров и встали дыбом волосы на многих головах. Возвращаясь однажды с толкучки, крашеная блондинка угодила в аварию и в одночасье померла.
Дело было так: ехали на мотоцикле с коляской. Блондинка помещалась в коляске, укутанная платком от ветра и в надвинутой на лоб лимонного цвета каске. А за рулем сидел доверенный друг блондинки, Гриша Дымарский, частью слесарь, частью фарцовщик. Этому самому Грише от аварии не сделалось ничего, он только палец ушиб на ноге. И, взятый для дачи показаний в милицию, Гриша трясущимися губами клялся, что на пустынном шоссе (а дело шло к вечеру) через дорогу прямо перед мотоциклом метнулась серо-бурая полосатая кошка размером примерно со взрослую немецкую овчарку. И от такого знака Гриша вильнул рулем и въехал в кювет. А скорость была – дай боже, и мотоцикл, значит, разбился в лепешку, и спутницу Гриши через день похоронили.
В милиции сказкам о гигантской кошке не поверили. На Гришино счастье, алкоголя в его крови на момент аварии не оказалось, иначе могли бы и посадить; и без того история вышла скверная. Права у Гриши отобрали.
