LXXIV
Провидице не дано прозреть собственную судьбу. Матильде Швебиш это было отлично известно. И тем не менее, когда утром она не обнаружила рядом Вита, что-то тревожно кольнуло в груди.
Там, где сердце.
Матильда постаралась отогнать повисшую в келье тень скорой беды. Вит всегда просыпался первым, убегая купаться. Небось и сейчас в море плещется, — уговаривала себя девушка. Себя и зловещую тень. Тень-притворщица послушалась, отступила. Знала, подлая: вернется.
Завтрак Вит прогулял: событие редкое, можно сказать, исключительное. Фратер Августин тоже где-то пропадал, но к отсутствию монаха Матильда уже привыкла. Мейстер Филипп ушел еще вчера, пообещав вернуться к сегодняшнему вечеру — в итоге завтракать пришлось в одиночестве. Сладкий корж с заморскими ягодами (их оставил уходя веселый Костя) не лез в горло. Ну где они все пропадают? Стряпаешь на них, стараешься, а они…
Одно слово — мужчины!
С трудом Матильда заставила себя доесть корж до конца. После чего долго вертелась перед зеркальцем: причесывалась, оправляла платье. Раньше считала, что часами прихорашиваться могут лишь законченные дуры. Однако в последнее время, неожиданно для себя самой, нашла в этом занятии тайную прелесть. С появлением человека, в чьих — глазах хотелось выглядеть красивой, глупое занятие разом обрело смысл. Матильда улыбнулась смущенному отражению. Не зря ты Вита в снах видела, наяву им грезила. Нашла! Воистину браки заключаются на небесах. Теперь ваши души слиты-спаяны, неотделимы друг от дружки. Теперь вы всегда будете вместе. И умрете в один день.
Это отнюдь не было поэтическим преувеличением или горячечной фантазией влюбленной девицы. Матильда Швебиш твердо знала: кто бы ни умер первым — незримые нити, связавшие обоих, увлекут на небеса и вторую душу. Даже смерть не сможет разлучить их!
Девушка протянула правую руку ладонью вверх. Внутри всколыхнулся густой омут, рука озарилась солнечным сиянием — миг, и тяжелая статуэтка лежит на ладони. Душа Витольда. Нет, не душа, конечно — символ души, образ, вместилище… Нет, не так. Нет в человеческих языках правильных слов. Век ищи, не найдешь. Да и нужны ли они — слова?! Тюрьма для истинных чувств и стремлений?!
Очертания статуэтки дрогнули, словно фигурка плавилась в горне-невидимке. Ладонь опять пуста. А под сердцем тает золотой сугроб.
Чудо? Да, наверное.
А разве Любовь — не чудо? Не величайшее из чудес, дарованных Всевышним?
Беспокойство нахлынуло с новой силой. «Кажется, пора извлекать его из моря! Или где он там пропадает? Неужто ему невдомек, что мне плохо без него, что я беспокоюсь?!»
Однако в лагуне Вита не оказалось. Ни следов на горячем песке, ни сброшенной одежды.
— Витольд!
Тишина. Ласковый, убаюкивающий плеск моря. Крики чаек в бездонной голубизне. Ветер треплет волосы, быстро разрушая прическу. Насмешливо посвистывает в ушах: «Ви-и-и-и!..»
— Вит!..
Если в скалы забрался — не докричишься. Может, хоть к обеду явится? Обед Вит еще ни разу не пропускал. А может, он в библиотеке, вместе со святым отцом? Грамоте учится? Подобрав подол платья, чтобы не изорвать о колючки (раньше такое и в голову не пришло бы!), девушка заторопилась обратно.
Усталый, неохотный скрип двери. Навстречу шагнула пыльная тишина, , пронизанная косыми лучами солнца. Налойный столец завален книгами, свитками — словно чтец отлучился на минутку. В углу теплится лампада. Матильда подождала немного, сосчитав до ста. Перелистала жесткие пожелтевшие страницы. Взгляд скользил поверх причудливых завитушек, не проникая в смысл написанного.
Стало ясно: никто сюда не придет.
Она обошла всю богадельню, от рефектория до капитула, где амфитеатром выстроились ряды скамей для братии, а на отдельном возвышении располагалось кресло отца-настоятеля. Под конец заглянула в базилику, постояла перед девочкой, безмятежно сидящей в прежней позе… В прежней ли? Казалось, что-то неуловимо изменилось в ребенке-статуе. Чуть-чуть, самую малость — сразу и не скажешь, что именно.
Очень хотелось спросить у девочки: не знаешь, где мой Вит? Не спросила. Испугалась: девочка шевельнется. Откроет глаза. Спросит строго: твой Вит? Где твой — не знаю, зато мой…
Матильда тихо вышла, прикрыв за собой дверь.
Есть способ.
Никогда раньше не подводивший свою хозяйку.
Все необходимое нашлось без труда. Воск для такого гадания не подходит. Зеркало? Орехи? Да, только не порознь — вместе. Две свечи по краям стола. Зеркало — в створе. Чтобы глядеть на него через пламя и видеть одновременно второй огонек позади. Пальцы долго катали, перебирали сухие шершавые орехи в корзине. Бросок! Так игрок мечет кости, ставя на кон последнюю монету. Азарт? отчаяние? надежда?! — нет. Холодная отрешенность.
По-другому — нельзя. Не получится.
Дробный стук орехов — как гром копыт. Орехи катятся, замедляясь, застывая в правильных, единственно возможных местах. Если хоть один упадет со стола… Не упал. Взгляд раскрывается, охватывая всю картину разом, проходит сквозь пламя — и валится в холодную глубину зеркала. Тонет…
…Хенинг. Уносятся назад дома, улицы, стены с башнями — словно птицей летишь. Вот и городские ворота позади. Раскисшая дорога, по обочинам — снег. Грязный, ноздреватый. Нагие пригорки. Будто плеши в обрамлении редких жухлых травинок; к небу тянутся голые ветви кустов. Впереди — село. Дорога ныряет вниз, под гору, мимо стоящего на отшибе двухэтажного дома — к реке. Спуск. Гнилые, черные зубы льдин: у берега лед подтаял. Дальше зябко плещет вода.
Женщина с двумя ведрами оскальзывается. С трудом удерживает равновесие. Ставит одно ведро рядом, намереваясь зачерпнуть воды вторым. Наклоняется… За спиной — шаги. Торопливые, крадущиеся. Двое. Фигуры людей странно смазаны, в размытых силуэтах чудится что-то до боли знакомое… Нет, не разглядеть. Тем более что оба уже рядом с женщиной. Подошли сзади, один заносит тяжелый кулак для удара…
Они убьют ее!
Оглушат и бросят в реку, чтобы все подумали, будто она поскользнулась и утонула в стылой воде. Все именно так и решат, никто не захочет искать убийц, никому и в голову не придет… Стойте! Не надо! Не трогайте ее! Голоса нет. Они не слышат, не слышат… Кулак рушится молотом. Короткий, глухой удар. Плохо видно, что творится у воды. Двое наклоняются, поднимают грузное, обмякшее тело — и кто-то третий, чьими глазами смотрит Матильда, бросается вперед со стремительностью, недоступной человеку. Широкие спины убийц скачком прыгают навстречу, время замирает в испуге, каждое мгновение длится целую вечность… Темнота.
Матильда обессиленно уронила голову на руки. Не впервой заглядывать в минувшее или грядущее. В настоящее получалось редко. Знала за собой такую особенность, давно знала. Но почему она не увидела Витольда? Пусть это будущее… или прошлое? Почему?! Озарение пришло внезапно. Девушка вздрогнула. Она видела! Вит находился там. Просто отныне они с Витольдом — единое целое. Она видела его глазами.
Убийство чужой женщины приближается! И Вит будет там.
Когда? День, два, неделя?
Дверь открылась. В трапезную Загнул мейстер Филипп, на ходу примеряя самую нарядную улыбку. Единственный взгляд, брошенный Душегубом на девушку, — и улыбка погасла.
LXXV
…они убьют ее! Стойте! Не трогайте…
Сперва Вит долго не мог понять: кончился кошмар? длится? Не надо больше таких снов! — взмолился он про себя. Во сне двое лиходеев убивали мамку! Или не мамку? На краткий, полный ужаса миг почудилось: у реки, опрокинута ударом в лужу талого снега, — Матильда. Ох, спаси и сохрани! Тильда в богадельне, там ее никто не тронет, там добрый мейстер Филипп… Память оживала: стремясь упредить беду, Вит ринулся, готовый разорвать вражин в клочья, — и ухнул в полынью. Успел? Нет? Медное эхо заставляло сердце трепетать щеглом, угодившим в силки. Не хватало слов, зато фратер Августин, скорее всего, назвал бы это чувство «обреченностью».
Знобило, на лбу копился ледяной пот. Еще ныл затылок — не сильно, чуть-чуть. Память ожила полностью, вернув драку на набережной. В упоении боя, спасая друзей (то, о чем мечталось!), ломая и круша фигуры из песка, вдруг поверилось: смогу! Уйду, разорву проклятую паутину, вернусь к Тильде… Значит, не ушел. Взяли, гады. Значит, он в темнице.
Живо представилась тюрьма. Склизкие стены, гнилье соломы на каменном полу. Вонь, крысы, лязг засова — и горстяник Мертен, явившийся за узником, чтобы препроводить в пыточную. Вит зажмурился изо всех сил, пытаясь отгородиться от страха, ждущего по другую сторону плотно сомкнутых век. Вспомнились тьма, одиночество и боль: так случилось ночью, когда он лег спать, спрятав под подушку треклятую «дульгецию». Но боль Искупленья оказалась терпимой — наверное потому, что Вит терпел и мучился один. Святой отец сказал правду: в аду никого не было. Просто ночь, боль и ты сам. Ад — это совсем не страшно.
Зато в темнице… палачей набежит, дознатчиков…
Тянуть время, ожидая от судьбы кукиш? Вит осторожно шевельнулся и обнаружил, что не связан. Ни веревок, ни кандалов. Уже хорошо. Лежит на мягком и гладком. Гнилая солома? — вряд ли. Не похоже ни капельки. На всякий случай принюхался. Запах горящих свечей. И еще — странный, но приятный аромат: фиалки?
Глаза открылись сами собой. Подумалось: сплю. Только кошмар закончился, и начался совсем другой сон. Добрая сказка. Может, помер? в рай попал?! — грехи-то «дульгецией» искупил! Куда ж теперь, если не на небеса? Или по новой нагрешить успел? Ох, парень, успел! С Тильдой без венца живешь, людей в песочных пальто зашиб крепко! Или когда друзей защищаешь, — это и не грех вовсе?
Отложив трудный вопрос на потом. Вит принялся осматриваться.
Лежал он на кровати. На матерой кроватище, под тяжелым балдахином с кистями по краям. Минут пять любовался вышивкой: рычат львы, похожие на дядьку Штефана… благородные рыцари давят зверюг голыми руками… дамы рукоплещут… Красота! Гладкое и мягкое на поверку оказалось дорогущей тканью. Кажется, ее «атасом» называют. Или «атласом»? Рядом валялась скомканная перина — видать, во сне ворочался и сбросил. Э, да он же голый! Одежу забрали, гады!
Чтоб не сбежал.
Взгляд заметался по комнате — шелковая обивка стен, лепнина потолка, канделябры из бронзы… Украли, пакостники! Сперли! Кожух, новый совсем… шапка!.. башмаки!!! Спрыгнув с кровати. Вит охнул: ступни утонули в мягком ворсе ковра. У окна, отнюдь не забранного решетками, на сундучке валялся знакомый кошель. Набитый под завязку. Ф-фух… вот ведь дурачье! Взять одежу, а деньги оставить! От таких сбежать — пустяки…
Деликатный стук в дверь. Даже не успев как следует обрадоваться, юноша мигом юркнул обратно, натянув перину по уши.
Зайдут, а он — в чем мать родила.
Стыдоба!
— Проснулся ли молодой господин? — осведомились снаружи. В горле пискнуло:
— Я… я это… Ага!
Еще в октябре Вит непременно принял бы вошедшего за самого главного рыцаря. Небось, в ножки пал бы. Однако сейчас от взгляда не укрылись ни граненая булава «массюэль» на поясе, ни особый покрой и расцветка одежды. Обычный слуга. Правда, из челяди знатного дворянина. Слуга низко-низко поклонился.
— Хорошо ли, молодой господин, изволили почивать?
— Я…
Вовремя пришли на ум братцы Базильсоны. Они ведь тоже его за благородного принимали! Может, и этот?..
— Прикажете начать утренний туалет?
— Да я… — от слова «туалет» не приходилось ждать ничего хорошего. Небось сперва ногти рвать станут. — Мне б штаны…
Бесстрастное лицо слуги изобразило намек на вежливое удивление.
— Молодому господину не подобает ходить в… Э-э-э… в его прежних штанах. Велите принести достойный наряд?
Вит слегка обиделся за свои щегольские обновы. Однако счел за благо не спорить.
— Ну, несите…
Слуга молча хлопнул в ладоши. Сразу в дверь повалила челядь с ворохом одежек. Умопомрачительный камзол лилового бархата со вставками, пояс, расшитый жемчугом; атасные (атласные?!) панталоны, каких даже у Дублона не было!.. дивная обувка с бантами-пряжками, берет… У Вита зарябило в глазах. Неужели вся эта роскошь — ему?! Нет, наверное, все-таки сон. А жалко. Ведь в конце концов разбудят.
В темнице, под хохот палачей.
— Позвольте, молодой господин…
— Нет-нет! — отчаянно замахал Вит руками из-под перины, едва не порвав ее в клочья. — Я сам!..
— Как будет угодно молодому господину.
Челядь аккуратно разложила одежду на краю необъятной кровати. «Эх, Матильду бы сюда», — мельком подумал Вит, краснея.
— Молодой господин желает еще чего-нибудь? Вина? Ужин?
— Ага, ужин! И побольше!
Едва дверь за слугами закрылась, юноша принялся лихорадочно одеваться, путаясь в завязках, шнурках, пуговичках, крючочках и прочей дребедени. Наряды — загляденье, королю впору; но пока разберешься, что куда цепляется да пристегивается…
Жаль, зеркала нет. Полюбоваться.
— Ваш ужин, молодой господин.
Слуги внесли столик черного дерева, инкрустированный яшмой и серебром. Следом — два глубоких кресла с гнутыми ножками, обитых бордовым бархатом и с вензелями на спинках. Зачем два? Да кто ж этот сон знает! Вит уже устал удивляться. Следом потянулась череда подносов и блюд, исходя такими ароматами, что юноша чуть слюной не подавился. Он искренне надеялся, что теперь его оставят в покое, дав насладиться ужином, — но не тут-то было!
— Его светлость граф цу Рейвиш! — торжественно провозгласил знакомый слуга.
Вита едва не хватил успевший забыться столбун.
Граф вошел стремительно, но при этом без малейшей торопливости. Слуги разом исчезли, притворив за собой двери; юноша поспешил низко склониться перед его светлостью, а когда осмелился поднять глаза…
Букашка!
Взрослая букашка!
Лицо Жерара-Хагена тронула снисходительная, но вполне доброжелательная улыбка. Мальчик узнал отца. Узнал с первого взгляда. Значит, все складывается наилучшим образом. То, что должно быть сказано, следует говорить сразу, без околичностей, прозрачных намеков и прочей словесной шелухи.
— Я рад приветствовать тебя… Короткая пауза. И давно выстраданное: — …сын мой.
Вит машинально взял что-то с ближайшего блюда. Сунул в рот.
Вкуса не почувствовал.
LXXVI
— …Ух ты! Моя мамка — баронесса? Настоящая?!
— Агнесса ле Шэн. Племянница старого барона Уольфрида. Единственная, уцелевшая после мятежа Карла-Зверя.
— То-то она никогда… Я спрашивал, а она — молчок! Хитрюга! Конечно, скажи такое…
За время рассказа графа Вит, от робости и смущения, выхлебал целый кубок вкуснющего вина. Помогло. Смущение ушло без возврата. И впрямь, чего робеть перед собственным папашей?! Ведь если отец — граф, значит, и он, Витольд (полное имя впервые показалось красивым), — графенок! Или графин. А слово «бастард» в устах новоявленного родителя звучало совсем иначе, чем «байстрюк» или «ублюдок».
— Я очень рад, что нашел тебя, Витольд. Когда-нибудь ты поймешь мою радость. Послезавтра мы уедем отсюда в мой замок… В наш замок. Ты пройдешь Обряд, займешь свое место в Хенингском Доме…
Сказка продолжалась. Подумать только: совсем недавно сделаться подмастерьем у булочника было для Вита пределом мечтаний! Затем — Дно, друзья, Матильда… Лучшего и желать нельзя! Оказалось — можно. Мейстер Филипп, благородные забавы с Ба-зильсонами, первая ночь с Тильдой… И вот: новый подарок судьбы! Его отец — граф цу Рейвиш! Любые мечты меркли по сравнению с головокружительной высотой, на которую Вит сейчас вознесся. А не убил бы мытаря — по сей день бы в Запрудах овец пас!
