Скучно бросаться дерьмом, не видя результата.
Бабушка всегда ходила с прямой спиной, гордо подняв голову. Внук старался ей подражать. Выходило не очень, но он старался. Статус нетитулованных нобилитов, если честно, более чем скромный, представлялся малышу графской – королевской! императорской! – короной. Предок Заслав, которого герцог д\'Лариньоль пожаловал дворянством, был для Яцека героем. Стычка с вражеским отрядом, где отличился Заслав – величайшей битвой всех времен и народов!
Что уж говорить о крошечном поместьи Деггелей к северу от Лотрены, проданном за долги? Мальчик ни разу не видел поместья, но воображал себе дворец из сказки. Множество слуг, одетых в ливреи, фамильные угодья простираются на сотни лиг… Возвращаться из мира грез в сквозняки убогого жилья было ужасно!
К пяти годам, благодаря стараниям бабушки, Яцек научился бегло читать. С этого момента он попал в кабалу, вынужден ежедневно штудировать историю своей семьи, увековеченную на пожелтевших от времени страницах – тяжеленный фолиант в переплете из телячьей кожи стоял на почетном месте, в шкафу под стеклом. История обрывалась за два года до рождения Яцека: именно тогда у Деггелей закончились деньги на оплату семейного биографа.
Надо отдать бабушке должное: она, как могла, пыталась дать внуку всестороннее образование. Чтение и каллиграфия, арифметика и история, два иностранных языка – все, что знала сама, Эмма Деггель передавала мальчику, видя в нем единственную надежду на возрождение их облетевшего, подрытого свиньями генеалогического древа.
Про отца он все же сумел узнать правду. Правда была отвратительна. Бабушка хотела смягчить удар: дескать, пусть не в сражении, но отец Яцека погиб на дуэли. Увы, врать она не умела. Да и соседи помогли, просветили: Ференц Деггель, игрок и гуляка, промотав семейное состояние, был убит в драке мясницким ножом.
Известие мальчик воспринял стоически. К тому времени красивая сказка и так рухнула. Реальный мир безжалостно вторгался в мечты насмешками ровесников, обидными дразнилками, разбитым в кровь носом – защищая честь рода, Яцек рискнул затеять драку.
Драться он не умел. Не хватало силенок, а главное – ярости. Но книги и бабушка научили его другому: упорству. Смешному, нелепому, великому и самоубийственному упрямству, которое умеет все, кроме сущего пустяка – сдаваться и отступать. Когда Яцеку не давалась арифметическая задача, он мог потратить на поиски решения час, день, неделю, вцепившись в задачу мертвой хваткой, как бульдог.
В книгах ничего не говорилось об уличных драках. Там описывались битвы, дуэли и поединки чести. А подставить ножку, и кулаком по физиономии – какое тут благородство? Значит, надо вызвать обидчика на дуэль.
Все следующее утро Яцек, позаимствовав на кухне нож и выломав доску из ящика для овощей, выстругивал себе меч. Дважды порезался, устал, но к обеду меч был готов. Выйдя на улицу, он громко вызвал на бой белобрысого Мирчо. И получил в ответ град насмешек:
– Ха, рыцарь! Из-под юбки вылез!
– Сопли подбери, недомерок!
– Беги домой, к бабке!
– А камешком в лобик, тютя?
В Яцека полетели комья земли и камни. Один рассек мальчику бровь, едва не выбив глаз. Мир заволокло красным. Бедняга заорал – от боли и бессилия. И от этого отчаянного крика сердце лопнуло, как созревший нарыв. По лицу текла кровь. Яцек зажмурился, но продолжал видеть – сквозь опущенные веки, затылком, ушами, щеками, шеей… Казалось, повсюду выросли глаза. Красное пронизали темные нити. Мальчик стоял внутри бумажного фонаря, на чьих стенках художник черной тушью изобразил все, что было вокруг.
Свечкой в фонаре служил он сам.
Беззвучно шевеля губами, словно рыбы в пруду, пятились обидчики. Нет, не от героя-паяца с деревянным мечом! – из калитки за спиной Яцека выбиралось существо, в котором внук не сразу признал любимую бабушку. Эмма Деггель сделалась плоской и прозрачной, как промасленный лист пергамента. В правой руке она сжимала тесак для рубки мяса. Дюжина косматых уродцев, до краев налитых злобой, бесновалась внутри старухи – в голове, в печени, в иссохшем чреве! – но не это было главной причиной неузнавания.
Никогда раньше бабушка не двигалась подобно бешеной собаке. Крадучись, выгнув спину, вздыбив лопатки, она приближалась к внуку: защищать или убивать, этого Яцек не знал. Ноздри Эммы широко раздувались – тварь, в которую превратилась женщина, чуяла свежую кровь.
Яцека бросило в жар. Огонь поднимался из раскуроченного взрывом сердца, охватывая все тело. В голове путалось, как во время горячки; зимой, заболев, он едва выжил – спасибо лекарю Ганчиреку. Сейчас лекаря Ганчирека рядом нет. А бабушка – рядом. С ножиком, каким враги зарезали папу.
А теперь зарежут мальчишек, не знающих законов чести!
«Бабушка, не надо! – хотел крикнуть Яцек, чувствуя, что готов простить гадкому Мирчо что угодно: камни, оскорбления, драку не по правилам. – Ты их уже напугала! Они больше не станут меня обижать!»
«Это не твоя бабушка, – ответил чужой, взрослый голос. Это он минутой раньше взорвал сердце Яцека Деггеля. – Это временное жилье крыс, мерзких пакостников. Она одержима. Берегись…»
Косматые злыдни не уйдут просто так, понял Яцек. Им нужно что-то дать взамен бабушки. «Берегись…» – повторил осторожный голос. «Другое тело…» – услышал мальчик, пораженный странной, выборочной глухотой. Никакого другого тела, кроме своего, у него не было.
Он поднял к небу руки, как колдун на картинке в одной из книжек:
– Ко мне! Идите ко мне! Все идите! Я зову вас!
Из него к бабушке хлестнули крепкие, просмоленные нити с рыболовными крючками-тройчатками на концах. Крючки впились в косматых, выволакивая их наружу. Трясясь от ужаса, соседские дети потом скажут: «Он превратился в костер.» Так и скажут: стоял, мол, и горел. И будут кричать по ночам, обмочив простыни, когда им приснится: вой, собачий вой летит в небо из глотки старухи, а из ее живота прыскают глянцевые кляксы.
Мерзко корчась, кляксы спешили к пылающему Яцеку.
Бабушка упала, забилась в конвульсиях, выронив нож. Глаза ее закатились, став похожими на два вареных яйца. На губах выступила пена, хлопьями стекла на подбородок. Женщина словно пришла к цирюльнику: бриться.
– Бесы! Спасайся! – завопил кто-то, самый сообразительный.
Но бежать не смог никто: ноги отнялись.
Бесы упирались, норовили повернуть назад, но некая сила тянула их к воплощенному крику: «Я зову вас!» Ныряя в Яцека, бесы с сухим треском сгорали без следа, как насекомые в пламени костра. Это длилось и длилось, сводя окружающих с ума, а потом бесы закончились, и огонь погас. Яцек качнулся, мешком осел на землю и застыл без движения.
Мальчишки бросились наутек.
– …в порядке. Пусть отсыпается – у него упадок сил. Выброс маны не проходит даром. У вашего сына огромный потенциал, сударыня. Но он должен научиться держать себя в руках. Иначе я ничего не гарантирую…
Держать себя в руках? Как нож? Чужой, незнакомый голос. Острый запах снадобий. Он заболел? К нему пришел лекарь? Снадобья пахнут иначе, чем зимой…
– Спасибо, мастер Ламберт! Вы уверены, что кроме вашего отвара Яцеку ничего не нужно?
Мама. Почему она не в ратуше? Где бабушка?
– Совершенно уверен, сударыня. Сон, хорошее питание и мой отвар – по десертной ложке три раза в день. Не волнуйтесь: ваш сын…
Слабость. Зверский голод.
– Мама, я хочу есть!
Над ним склонились два лица в туманных ореолах. Мама и… Кажется, он видел этого человека. В городе. Мастер Ламберт. Он что, тоже лекарь?
– Как ты, сынок? У тебя что-нибудь болит?
Яцек немного подумал.
– Ничего не болит. Есть хочу. А где бабушка?
Ламберт Геррен, дипломированный колдун, обитавший на другом конце Лотрены, примчался к дому Дегеллей сам, без вызова. Такой мощный выброс маны, как извержение вулкана, не мог остаться незамеченным. Восстановив картину по остаточным чаровым отпечаткам и свидетельствам очевидцев, Ламберт был потрясен. Спонтанный экзорцизм без оформления заклятиями, с одновременным уничтожением легиона матерых бесов – и это сотворил ребенок девяти лет от роду?!
Он не соврал: Яцек быстро встал на ноги. Бабушка приходила в себя намного дольше. Вернувшись к хлопотам по дому, она отказывалась говорить о происшедшем. На внука поглядывала с незнакомым прежде благоговением; встретившись с ним глазами, спешила отвернуться. Эмме Деггель было стыдно. Она, женщина с происхождением и принципами, пустила в душу гнилую бесовщину! При виде камня, угодившего в голову внука, она со страстью пожелала сорванцам ужасной смерти! – и стала воплощением мести.
Все это Яцеку позже объяснил приехавший в Лотрену волхв Грозната. Волхва вызвал мастер Ламберт. Колдун знал: Грозната разъезжает по всему королевству в поисках талантливых детей, беря их в первичное обучение.
– У тебя дар, мальчик, – подтвердил Грозната заключение колдуна. – Это прекрасно и опасно, как река, перегороженная сомнительной плотиной. Тебе необходимо учиться Высокой Науке. Иначе дар однажды убьет тебя. Хочешь стать магом?
– Хочу! – с замирающим от восторга сердцем пискнул Яцек.
Грозната хмыкнул. Так ответил бы каждый мальчишка. Но вскоре волхву предстояло убедиться: упорство Яцека – высшей пробы. Он хотел и умел учиться. Идея стать магом захватила ребенка целиком. Он станет великим чародеем! И сбудутся бабушкины мечты о возрождении славного имени Деггелей.
Сказка восставала из пепла. В облике сурового волхва она стояла над Яцеком, задумчиво дергая себя за бороду. Вечером волхв имел разговор с женщинами: Эммой и Жанеттой Деггель. Обе выглядели скорей испуганными, нежели обрадованными. Бабушка первой справилась с замешательством.
– Если у мальчика талант, он должен учиться. Но у нас не хватит средств…
– Об этом не беспокойтесь, – прогудел Грозната.
Отпустить ребенка с волхвом женщины отказались наотрез. Грознате пришлось задержаться на полгода, для начала обучив Яцека контролю манорасхода. Затем волхв уехал, оставив ученику два баула книг с закладками. Не дрогнув, Яцек вгрызся в гранит Высокой Науки.
Впоследствии Грозната регулярно наведывался в Лотрену. Проверял усвоенное, устраивал практикумы, оставлял новые книги. В перерывах между визитами волхва Яцек повадился ходить в гости к мастеру Ламберту. Он не знал, что заботливость колдуна – отчасти результат долгих переговоров между Ламбертом и Грознатой. Впрочем, Ламберту было лестно, хотя и страшновато, возиться с парнишкой, чей запас маны превосходил его собственный на порядок.
Через шесть лет Грозната объявил, что подал ходатайство о выделении Яцеку Деггелю королевской стипендии. Прошение было удовлетворено. Обучение у меня закончено, сынок, ухмыльнулся волхв, счастливый, как всегда, когда выпускал птенца из гнезда; прощайся с женщинами, целуй руку дядюшке Ламберту – и вперед, в Реттию.
Яцек заплакал от счастья.
* * *– Первый курс! – крикнули с площадки лестницы. Преподаватель в коричневом сюртуке походил на оживший комод. – Молодые люди, я к кому обращаюсь? Извольте следовать за мной. И не отставайте, а то заблудитесь…
Caput VI
Когда хулили и хвалили,
Когда толкали и тянули,
И выпили, и вновь налили,
И опьянели, и заснули,
В том странном сне я понял вдруг,
Что значат крест, звезда и круг.
– Рада приветствовать вас в храме Высокой Науки. Прошу садиться.
Радости в голосе Исидоры Горгауз не уловил бы и самый закоренелый оптимист. Студенты опускались на жесткие скамьи, стараясь не издать ни звука. Казалось, тишина защищает их от Горгульи – немолодой, стройной, властной красавицы. Укрыв плечи рдяно-багровой мантильей, она возвышалась на кафедре, будто воин в доспехе – на сторожевой вышке.
Взгляд куратора скользил по аудитории, дольше мига не задерживаясь ни на ком. Можно было не сомневаться: дама запечатлела в памяти нестираемый образ-отпечаток каждого из присутствующих. Словно бабочек иголками приколола, классифицировала – и вынесла приговор: ценности не представляют.
– Университет Магии – старейшее и наиболее уважаемое учебное заведение такого рода. Подчеркиваю: не только в Реттии, но и в сопредельных державах. Если, конечно, уровень просвещения сопредельных держав позволяет им сделать верные выводы. Пребывание в сих стенах накладывает на вас суровые требования.
Она взяла паузу, позволяя слушателям лучше осознать сказанное. Горгулья владела аудиторией, как скрипач-виртуоз – инструментом. Казенные сентенции в ее устах приобретали характер непреложных истин; аксиом, не подлежащих обсуждению. Чувствовался опыт бранного мага: приобретя навыки лектора, Исидора не утратила мастерства командира.
С фресок, украшавших высокие своды аудитории, на оробевших первокурсников взирали седобородые лики. Одно время ректорат полагал, что роспись отвлекает студентов от учебного процесса. Однако закрасить – или хотя бы задрапировать! – работы великого Болеслава Портиньи никто не решился.
Выход был найден тридцать лет назад. Совместными усилиями гипнотов с кафедры общей суггестологии и волхвов-комбинаторов на фрески наложили слоистые заклятия. В свободное от занятий время любой учащийся мог сколько угодно любоваться шедеврами, не испытывая дискомфорта. Но стоило ему уставиться на потолок во время лекции – и через минуту он переставал воспринимать что-либо, кроме голоса преподавателя. Кое-кто из профессоров даже рекомендовал группе сосредоточиться на потолке – для лучшего усвоения материала.
Увы, как позже выяснилось, такая методика срабатывала лишь в случае фресок Портиньи. Обработка картин других живописцев давала обратный эффект, плюс длительную головную боль. Над решением проблемы бились четверть века. Теоретическую базу, проанализировав уникальность манеры Портиньи, подвели давно. Однако дальше голой теории дело не продвинулось.
– Для начала хочу представиться. Исидора Горгауз, профессор кафедры теоретической магии. Профиль – интерактивная конфликтология. Мои лекции начнутся у вас со второго семестра. Сейчас же я остановлюсь на ряде правил, обязательных для вас. Правило первое: вы – студенты, я – главный куратор потока.
«Вы – никто, и звать никак, а я – Вечный Странник,» – откликнулось под сводами удивительное эхо. Передернув узкими плечами, отчего мантилья плеснула императорским пурпуром, Горгулья продолжила:
– Правило второе: халатного отношения к учебе я не потерплю. Посещение лекций, практических и лабораторных занятий является…
Хулио Остерляйнен наклонился к сидевшему рядом Клоду и, ухмыляясь, жарко зашептал соседу на ухо.
– Молодой человек! Встаньте. Вы обладаете талантом делать несколько дел сразу? Повторите, что я сказала.
– Что не потерпите, если кто-то явится на занятия в халате!
Аудитория прыснула. Хулио шутовски раскланялся, довольный произведенным эффектом.
– Остроумно, молодой человек, – в голосе куратора плавал лед, грозя затереть дерзкого пловца и утащить на дно. – В труппе комедиантов вы имели бы большой успех. Чему вы намерены учиться в этих стенах?
– Высокой Науке!
– В таком случае, – Горгулья наклонилась вперед, и наглец вдруг ощутил незримые клещи у себя во рту, на корне языка, – запомните: на лекциях вы говорите в одном-единственном случае. Если вас спросит преподаватель. Все остальное время вы молчите. Вы – безъязыкий болванчик.
Клещи раскалились. Терпеть было еще можно, но трудно.
– Вы – тварь бессловесная. Вы – сосуд для знаний. Сосуд можно наполнить. Но можно и разбить.
Клещи сжались – и отпустили.
– Вы поняли меня?
– Д-да, – пролепетал белый, как алебастр, Хулио. – Я…
