– Валух! Грыжа с кочерыжкой! Вшивый каракуль! Залей бельма дерьмом! – оно у тебя вместо мозгов…
Вшивый каракуль произвел впечатление. Кто-то зааплодировал.
– Разопри тебя и выверни! Чтоб ты канавы рогами копал! Чтоб тебя чирьи сожрали! Чтоб ты девок толкал, а они не падали!
Кудряш стал похож на быка, которого дразнят багровой тряпкой. Он рыл землю копытом и пускал пар из ноздрей. Не мастак в словесных баталиях, он судорожно искал способ с честью выйти из ситуации.
– Сто бревен тебе в левый глаз! Шершнелей в штаны! Рака в утробу! Семь плевков в глотку, и все чахотошные! Чтоб тебя навыхлест скукожило!
– На порчу смахивает…
– Глазит?
– Малабрийская школа?
– Не-а… «жуайез», что ли?..
– Колдуешь, урод? – кудряш сумел вклиниться в поток гадостей. Так кидаются с обрыва: зажмурясь, не думая о последствиях. – Вот я тебе…
С угрозой, нарочито медля, дабы дохляк осознал, что сейчас произойдет, кудряш наморщил лоб. В центре, над складкой, образовавшейся меж бровями, дрогнули, проявляясь, веки – морщинистые, черепашьи. Они моргнули раз-другой – и третий глаз открылся настежь.
Хулио подавился очередной колкостью.
* * *Вернувшись домой с целью переодеться, капитан Штернблад застал во дворе Мартина Гоффера, голого по пояс. Изодранный, словно он воевал с грифоньим выводком, компаньон – ученик, ключник, друг и прочее – мазал раны дурно пахнущим бальзамом. Выглядело это ужасно.
Казалось, плечи, руки и грудь Мартина вспахали под сев.
Капитан знал состав бальзама. Корень окопника, подорожник, барсучий смалец, арника, конский каштан. Знал он и то, что борозды на теле Гоффера со временем исчезнут, оставив два-три шрама. Он не знал главного: в какой передряге пострадал Мартин?
На дом напали?
Гоффер решил завести ручного виверныша?
Бред…
Кивнув капитану, невозмутимый, как ла-лангский идол Хо-Хо, Мартин продолжил лечение. Сдерживая стоны, покряхтывая, когда требовалось дотянуться до лопатки, он втирал бальзам легкими движениями. Понадобись Штернбладу оценить ситуацию двумя словами, капитан бы ни на миг не задумался.
Вонь и гордость.
Вонь от лекарства. Гордость… От победы?
– Вам письмо, – сообщил Мартин. – Я положил его на секретер.
– Успеется, – ответил капитан. – Кто это тебя?
– Ерунда. Гарпия.
– Келена?!
– Какая Келена?
– Та гарпия, что лечит Биннори! Глупости, она едва ковыляет…
Рудольф Штернблад умел отражать удары самого разного рода. Но этот, признаемся честно, он пропустил. И сейчас хватал ртом воздух, восстанавливая дыхание.
– А-а… – с отменным равнодушием зевнул Гоффер. На его лбу расцветал восхитительный синяк: лазурный с багровыми краями. – Студентка. Нет, не она. Самец. Взрослый, старый гарпий. Что я, мальчика от девочки не отличу?
Массивный, крепкого телосложения, он и чувством юмора обладал соответствующим.
– Чем ты не понравился твоему гарпию?
– Понятия не имею. Я вышел в переулок. Там стучали. А он на меня, с дерева… Короче, побеседовали по душам.
Версия с бестьефобами, напавшими сперва на Доминго, а там и на Келену, рушилась на глазах. Рассыпалась прахом, висела клубами известковой пыли. Оставалось предположить, что Мартин Гоффер – скрытая хомобестия, и враги по-прежнему стараются досадить креатурам капитана. Либо пытаться связать несвязуемое. Выстроим логическую цепочку: некий бестьефоб напал на гарпию-студентку, ее сородичи узнали, возмутились и послали могучего старика – допустим, деда Келены – отомстить негодяю.
Негодяя могучий старик не сыскал. И решил мстить первому встречному: например, Мартину…
«А луна сделана из яичного желтка, – хихикнул кто-то в голове Штернблада. – Перескажи версию фон Шмуцу. Пусть получит удовольствие…»
– Давай-ка я, – капитан подошел к пострадавшему, отобрал ветошь, которой тот наносил бальзам, и принялся макать да смазывать. – А ты рассказывай.
– Вам письмо, – напомнил Мартин. – От сына. Я видел личную печать.
– Успеется, – капитан отмахнулся, будто от назойливой мухи. Хотя больше всего на свете ему хотелось кинуться в дом, схватить письмо от сына и распечатать. – Корпия есть?
«Если когда-нибудь потомки захотят изучить нашу переписку с Вильгельмом, – подумал он, мрачно улыбаясь, – им не понадобится много времени. Клянусь пяткой Добряка Сусуна, им и часа-то не понадобится…»
– Есть. Я надергал.
– Где лежит?
– Рядом с тканью для перевязок.
– Хорошо. Обожди, я принесу.
– Слышу, стучат, – начал Мартин, когда капитан вернулся. – Ну, думаю, почтарь что-то забыл. Мало ли? Выхожу с черного хода…
Черным ходом называлась калитка, ведущая в переулок Сибаритов – место глухое и спокойное. В северо-западной части двора располагался сад, ухоженный стараниями дядюшки Скапена, в прошлом – садовника у маркизы Премилье. Выйдя на заслуженный отдых, дядюшка тосковал по яблоням, вишням и навозу, а потому не отказал капитану в просьбе приглядеть за «буреломом». Если кто-нибудь желал прийти к Штернбладу без лишней помпы, он обходил дом, останавливался у забора, за которым раскинулся сад, и стучал в калитку.
Открывал, как правило, Мартин.
Этим же путем пользовался казенный почтарь, доставляя корреспонденцию. Не потому, что желал остаться инкогнито, а исключительно из экономии сил. От калитки ему было гораздо ближе к таверне «Metzger-Post», где за стаканчиком винца коротали досуг коллеги-письмоноши.
– Короче! Ты решил стать бардом?
– Уже, уже…
Сперва Мартин выглянул наружу и никого не обнаружил. Решив, что почтарь мог переусердствовать в таверне и сейчас дремлет у забора, он вышел в переулок и огляделся. Никого. Пожав плечами, Мартин собрался вернуться в дом. И тут с вершины тополя, растущего неподалеку, на него спикировал гарпий.
Острые когти лап впились в грудь. К счастью, с утра Мартин чихал, страдая насморком, и надел поверх рубашки кафтан из шерстяного коверкота. Еще и шарф накрутил, словно предчувствовал. Плотная ткань спасла тело, приняв на себя главный ущерб от когтей. Лицо с трудом удалось защитить от второго комплекта когтей, украшавших пальцы рук гарпия. Схватив курицына сына за запястья, Гоффер противопоставил силу силе, и не прогадал.
На поясе висел короткий нож. Увы, выхватить оружие не было возможности.
Потянувшись вперед, гарпий надумал вцепиться жертве в шею. В последний момент он промахнулся, ухватив зубами ворот кафтана. Клацнув, зубы прищемили кожу над ключицей. Мартин взвыл – не пойми отчего, но эта боль оказалась сильнее прочей.
– Так бывает. Ты сражаешься с разрубленным плечом, и визжишь, как поросенок, от занозы, впившейся в задницу.
– Я знаю, учитель.
Жуткая рожа старика оскалилась в ухмылке. Крылья хлестали наотмашь. В уголке хищного рта скопилась кровь, делая гарпия похожим на оголодавшего вампира. От агрессора несло потом, мускусом и чем-то гадким – хорьком в сезон гона, что ли? Потеряв равновесие, Мартин упал на одно колено. Этот минус он ловко превратил в плюс – поворот, скручивание туловища, «карп бьет хвостом», а сволочной гарпий описывает неприятную дугу, ударившись сперва о забор, а там и о землю.
В его крыле что-то хрустнуло.
Придавить старика собственным телом, уповая на тяжесть, Мартин не рискнул. Опыт подсказывал: не борись с хищной кошкой. А с хищной, да еще и рукастой птицей – тем паче. Пока свернешь гадине шею, она вспорет тебе живот. Сохраняя захват, левой рукой он умудрился достать нож.
И у нас есть свой коготь!
Что было дальше, Гоффер помнил плохо. Его драли, как козу-дерезу. Палач милосердней обходился с приговоренными к освежеванию, нежели гарпий – с Мартином. Хвала кафтану: держался. Шарф погиб в неравной схватке. Нож мелькал кистью бесноватого живописца Адольфа Пёльцлера, заканчивающего «Оргию безумцев». Мазки в три слоя ложились на крылатого старца – тяжелые, чувственные мазки кармина и сурика.
– Ты его убил?
– Пожалуй.
– Что значит – пожалуй?
– Он улетел.
Гарпий действительно улетел. В какой-то момент старик вырвался, кубарем откатившись прочь, подпрыгнул и взмыл в небо. Мартин был уверен, что достал гарпия ножом в печень. Он не знал, могут ли гарпии летать с такими ранениями, прежде чем сдохнут. Оказалось, что могут. Тяжко хлопая крыльями, кренясь набок, старик сделал круг над тополем и взял курс на юг.
Временами он терял высоту, будто проваливаясь в яму. Но дело не завершилось падением. Гарпий, орел, стриж, черная запятая вдалеке…
Ничего и никого.
Вздохнув, Мартин встал – раньше он сидел, привалясь к забору, и мечтал о доброй фее-врачевательнице. Фея в облике капитана явилась, но позже. Поначалу довелось лечиться самостоятельно. Временами, шипя от боли, Мартин пританцовывал на месте – казалось, он пляшет джигу на могиле гада-гарпия. А если еще и плюнуть на свежий холм…
Становилось легче.
– Ай!
– Терпи, щенок, волкодавом будешь. Отец ударит, сын вылечит…
– Хорошо, что лицо уберег.
– Ага. Стал бы пугалом. Дамы бы шарахались…
Закончив перевязку, Штернблад отправил пострадавшего в дом – отдыхать. За лекарем посылать не стал: ни к чему. Больше, чем сделано, ни один лекарь не сделает. Раны чистые (Мартин клялся, что промыл…), горячка не приключится. Звать ликтора, дабы Бдительный Приказ зафиксировал злой умысел? – незачем.
Еще не хватало, чтобы в городе судачили:
«А вы знаете? Да-да, целая стая гарпиев! Сотня, честное слово! Пятерых заколол вязальной спицей малыш Гоффер, остальным свернул шеи лично наш герой, дорогой и горячо любимый…»
Выйдя в переулок, маленький капитан долго разглядывал место сражения. Тополь, забор, кровь на досках. Чья это кровь – Мартина, гарпия или обоих сразу – не сказал бы теперь никто, даже маг-медикус. Подобрав с земли искромсанный шарф, Штернблад изучил его самым тщательным образом. Затем капитан вернулся во двор, и настала очередь кафтана.
«Рванина. Прямая дорожка на свалку. Ни один портняжка не возьмется чинить. Жаль, славная вещь была…»
Кусая губы, Рудольф Штернблад думал о странных вещах. Наконец энергично махнул рукой и, насвистывая «Бивак у Тайпери», отправился под крышу – читать письмо от сына. Он не знал, что скоро за ним явится посыльный и пригласит в дом Томаса Биннори для совершенно исключительного дела. И хорошо, что не знал. Такую редкость, как сыновнее письмо, надо изучать, не торопясь.
Очень уж увлекательно.
* * *Перебранка закончилась.
Третий глаз кудряша блестел рыбьей слизью и к шуткам не располагал. Старшекурсник прищурился всеми глазами сразу. В волосах заплясали искры, челка встала дыбом. По спине Остерляйнена змейкой сползла струйка холодного пота. Переноска, которую он так и не удосужился снять с плеча, сделалась непомерно тяжелой. Ее вес придавил Хулио к полу, не позволяя бежать.
– Ай, мамочки! – взвизгнула Марыся.
Порча медлила. Возможно, сработала коридорная инверсия заклятий, о которой скандалисты забыли. Или университетские чуры завили винтом несанкционированную черную волшбу. Или нашлась иная причина…
– Прекратить! – велели от дверей ближайшего кабинета. Вполголоса, но так, что услышали все. – Я кому сказал?
Суровый и непреклонный, как аллегория Воздаяния, решившая заглянуть на огонек, у кабинета стоял Андреа Мускулюс. Минуту назад он сидел в преподавательской, изучая аттестационные листы. На пассажи Остерляйнена, долетавшие снаружи, малефик внимания не обратил. Разве что взял на заметку «грыжу с кочерыжкой» – у каждого есть знакомые, подходящие под это исключительно точное определение.
Но потуги кудряша он учуял еще до первого «морга».
«Безобразие! – подумал малефик. – Попытка сглаза в стенах учебного заведения заслуживает кары. И кто так бездарно глазит? Что за двоечник?!»
– Что вы себе позволяете, отрок?! Вам устав не писан?
– Писан, – угрюмо сообщил кудряш, и Мускулюс узнал его. Этот «бычок» трижды пересдавал ему зачет. – Он первый начал, профессор.
– Я не профессор. А вы – не лейб-малефактор. Немедленно зажмурьтесь!
– А что? Ему, значит, можно? А мне – нет?
Малефик шумно втянул носом воздух, ловя эфирные флюиды. На миг лицо его приняло отрешенное выражение. Он воздел очи горе, и вдруг просветлел.
– Ему можно! – казалось, Андреа сейчас расхохочется, будто мальчишка, хлопая себя ладонями по бедрам. – Клянусь подметками Вечного Странника! Можно ему! Нужно! Глядишь, успеваемость повысите, отрок…
Зрители с волнением зашушукались.
– Блокатор?!
– Кастигарий?
– Язык-без-костей?
Кудряш обиделся до глубины души.
– Ладно, профессор. То есть, конечно, не профессор. Видите, я запомнил. Не такой уж я тупица, каким вы хотите меня выставить. Из уважения к традициям я уступаю. Но мы еще встретимся! Будьте уверены…
Хулио приободрился, видя, что дело откладывается на неопределенный срок. Он уже открыл рот, готовясь выдать достойный ответ, но его опередили.
– Вам надоело учиться?
Собравшиеся оцепенели. Возле окна, кутаясь вместо мантильи в теплую шаль, стояла Исидора Горгауз. Можно подумать, ранее Горгулья скрывалась под кисеей-невидимкой. Явление выглядело тем более странным, что все прекрасно знали: Исидора взяла отпуск.
– Н-нет…
– Что «нет»?
– Д-да… – от неожиданности кудряш стал заикаться. – Учиться х-хочу…
– Хотите? – изумилась Горгулья. – Правда?
– Ага… оч-чень сильно…
– Тогда, как верно заметил коллега Мускулюс, вам следует лучше изучить наш устав. Batailleenbestesbrutes между студентами запрещены.
– Что запрещено?
– Схватки на манер животных. Обычные, мензурные, любые. За одним исключением.
– Каким?
– Bataille аlamazza, – Исидора помолчала. Бледная, осунувшаяся, она выглядела не лучшим образом. Под глазами залегли синие тени. Но голос по-прежнему звучал боевой трубой, а взгляд обещал гром и молнию. – Дуэль в кустарнике. Если, конечно, она прошла регистрацию и одобрена ректоратом.
– В кустарнике? Отлично! Я его вызываю! Я вам не тварь дрожащая! Я оскорбленная сторона! Имею право на это… на сатисфакцию!
– Вам известны правила дуэли?
Опираясь на юношу-ассистента, на площадке между третьим и четвертым этажами стоял Кристобальд Скуна. Казалось, Вечный Странник приходится гипноту сыном. Или внуком. Темный взгляд придавил дуэлянта. Взял за грудки. Впечатал в стену. Размазал от угла до угла. Кудряш не сразу сообразил, что жив-здоров, торчит на прежнем месте и даже не слишком заколдован.
– Шестирукий!..
– Скуна! – дуновением прошло по зрителям.
– Я… в общих чертах… – студент пытался увильнуть от прямого ответа. Он ерзал, потел, вздрагивал, но две пары адских вишен – глаза гипнотов – оказались слишком ядовиты для нежного желудка забияки. Правда, только правда, и ничего, кроме правды, ясно читалось в них. – Нет, мастер. Неизвестны.
Остерляйнен правил не знал и подавно. Ему представился обиженный кудряш с двуручной саблей наперевес. Напротив – он, Хулио, с тупой шпажонкой. За какой конец держать, знает – и хватит, чтобы умереть. О жестокости схваток между школярами он был наслышан.
