Ждать – о, худшей пытки Абель не знал! Скрипя пером, он лихорадочно продолжал записи, не зная, что через пять минут в двери дома ворвутся Штернблад с псоглавцем Доминго, и собакоголовый обнюхает постель мэтра Томаса сверху донизу – минута, другая, и слуга вновь останется один в пустом, осиротевшем доме…
Нет, не так.
Один на один с надеждой.
* * *Пройдись за мною по тротуару,
Упрись мне в спину тяжелым взглядом,
Мне нужно знать, что ты где-то рядом,
С петлей и мылом, ножом и ядом,
С недобрым словом – моей наградой
За те грехи, что считал товаром…
В кабачке Хромого Ферри стоял дым коромыслом. Портовое отребье, шушера, контрабандисты, девки, грузчики, воры, матросы с бригантин, стоявших у причала – они хохотали, дружно хлопая в ладоши. Это все Прохиндей Мориц, радовались выпивохи.
Это он затеял веселье, подначив чужого дурачка на пари.
Дурачок завалился к Хромому Ферри час назад. В растерзанной одежде, всклокочен и возбужден, он сразу спросил вина – «Лучшего!..» – и расплатился снятым с пальца перстнем. Прохиндей, чуя поживу, кинулся к гостю, делая вид, что встретил давнего приятеля, наскоро облапал дурачка – и с грустью выяснил: кроме перстня, у болвана нет ничего ценного.
Козырный интерес угас. Резать дурачка не за что, гнать взашей – скучно. Прохиндей ушел к компании и забыл о госте, но тут дурачок завопил, что готов торговать. Здесь и сейчас – налетай, подешевело.
– Каков товар? – вяло осведомился Хромой Ферри, всегда готовый принять краденое.
Дурачок выпятил грудь.
– Баллады! Лэ! Триолеты! С пылу, с жару!
– Почем?
– По грошу за строчку!
Хозяин кабачка фыркнул, а у Прохиндея Морица созрела дивная идея. Пляши, предложил он дурачку. Пляши и пой свои драные лэ. За каждый круг я обещаю поить тебя вином – целый кубок, не меньше. Договорились?
Вместо ответа дурачок пошел вприсядку, горланя забавную чушь.
Я торговал врассыпную, оптом,
Себе в убыток, смешной барышник,
Купец наивный – но только, слышишь,
Осанна в вышних нас не колышет,
Как поцелуй золотой малышки,
Когда башмак до прорехи стоптан…
Он плохо выглядел, рифмоплет-безумец. Исхудалый, нервный, глаза запали, скулы обтянуло пергаментной кожей. Такие, знал Прохиндей Мориц, несутся вскачь, на гнилом кураже, и вдруг падают замертво. Любопытно, сколько кругов – а главное, сколько кубков! – выдержит доходяга.
Ага, второй.
Пей.
Шагай за мной, человек мой черный,
Криви в усмешке сухие губы,
Твои движенья смешны и грубы,
Тебе поют водостока трубы,
Тебе метали лещи икру бы,
Когда б икринки – размером с четки,
А так, по малой – сдувайте щеки…
Эти строки недавно вызвали у доцента Кручека сомнения в здравом уме Томаса Биннори. Народ, веселящийся в кабачке, и вовсе ни капельки не сомневался. Придурок, братва. Ветер в башке гуляет. Зато как пляшет, а? И слова на нитку лихо нижет. Даже Хромой Ферри наливал кубок за кубком, не чинясь. Перстня хватило бы на десять кувшинов той кислятины, какой он торговал.
А тут еще Мориц деньгой сыпанул: лови!
Хозяин не боялся, что дурачок сдохнет в его заведении. Не перевелись в порту ловкие кузари, а море глубоко у Белой скалы. Камень к ноге, и буль-буль, поминай, как звали. Пускай барракуды с осьминогами тоже стишатами побалуются.
В безумном танце дома кружатся,
В ночном тумане шаги поманят,
В седом дурмане меня помянут,
Огни зажгутся в небесной манне –
Мне б в эти стены всем телом вжаться,
Да жжется кукиш в моем кармане,
Да гибнуть рано – пора рожаться…
Истасканная шалава упала на грудь дурачку, покрывая его лицо поцелуями. Девка что-то кричала, плакала; ее отволокли назад – не мешай потехе! Но и в углу она продолжала всхлипывать, словно обиженный ребенок. В порту ее знали, как Сучку Сью, стерву, не лезущую в карман ни за бранным словцом, ни за обломком бритвы. Брали ее чаще всего боцманы – она так ругалась под ними, что это возбуждало морских волчар.
Сейчас же Сучка Сью была сама на себя непохожа.
Размахивая руками, дурачок заканчивал круг. На его щеках полыхал болезненный румянец. Колени тряслись. Голос оставался звонок и мелодичен. Мориц подумал, что пора вертеть залипуху на кандец. Уже не смешно.
Шагай за мною, нелепый призрак,
Пока есть время, пока не тризна…
Оказавшись возле очага, странный гость вдруг ухватил свободный вертел. Железяка с неожиданным проворством рассекла воздух. Прохиндей Мориц еле успел уклониться. Еще миг, и вертел размозжил бы ему череп.
– Эй! Ты чего?!
Вместо ответа дурачок сделал выпад. Довольно умелый, надо сказать. Хорошо, что у вертела оказалось туповатое острие. Иначе Мориц отправился бы шутить шутки с Нижней Мамой, а у Мамы скверное чувство юмора. Но синяк на груди останется, как пить дать. И больно, дери вас за икры…
– Держите гада!
В дурачка вцепились руки верных кузарей. Тот успел наотмашь огреть кого-то вертелом, и задергался, затрепыхался, как зяблик в силках. Прохиндей оскалился, выплеснул очередной кубок в рожу мерзавцу – заслужил, падла! – и достал из заначки шило. У него был и нож. Только ножом режут врага, а шилом колют свиней. В печень, или под лопатку. Такая смерть веселее, если, конечно, ты не умираешь, а убиваешь.
Кабатчик не вмешивался. От шила крови мало. Значит, мебель не забрызгает. В остальном Ферри видел от Прохиндея достаточно пользы, чтобы не мешать развлекаться. И за перстнем никто не явится. Концы в воду…
– Бойкий скоцарь? – кончик шила уколол гада в шею. – Лады, квит на квит…
И Мориц улетел в угол, едва не воткнувшись головой в очаг.
Позже никто не сумеет вспомнить толком, что произошло. Ни Мориц, ни верные кузари, пострадавшие едва ли не больше Прохиндея. Всем, кто держал дурачка, сильно досталось: вывихнутые запястья, свороченные скулы, трещины в ребрах. Одному воткнули шило в ягодицу. Другой ударился виском о край столешницы, и с тех пор заикался. Хромому Ферри, несмотря на проворство, с каким он нырнул под стойку, кружкой угадало по лысине. Какой-то матрос прыгнул в толчею, желая показать себя героем, и крепко расшибся.
Бес его знает, как можно так неудачно поскользнуться на ровном месте?
– Концерт окончен, – сказал капитан Штернблад, обнимая Томаса Биннори за плечи. Маленький, тщедушный, капитан был мил и приветлив, словно развлекал дам в салоне маркизы Тюрдели, а не стоял посреди самой бросовой дыры в порту. – Почтенную публику просят не беспокоиться. Если мало, я могу станцевать.
В дверях зарычал псоглавец Доминго.
Так он смеялся.
Liber III Пришел я с арфой к гарпии…
Caput IX
…Пришел я с арфой к гарпии,
И вот мы с ней поём,
Сидим, обнявшись, поутру,
Она бренчит, а я ору,
Нам хорошо вдвоём…
В доме знаменитого барда Кручек раньше не бывал. Он вообще плохо знал эту часть Реттии. Келена улетела вперед, лейб-гвардеец умчался следом, как ошпаренный. Провожатых у доцента не осталось. Можно было, конечно, нанять экипаж, но задним умом мы все крепки. Когда эта блестящая идея пришла великому теоретику в голову, он уже углубился в лабиринт кривых улочек.
Здесь извозчиков не попадалось.
Следовало поторопиться. Еще, чего доброго, гарпия начнет без него. Пропустить второй сеанс лечения Кручек не желал. Но спрашивать дорогу у прохожих, как распоследний провинциал, стеснялся. Углядев на ближайшем доме табличку из жести, крашеной белилами – «3-я Забубённая», ишь ты! – он прочел ориентальное заклинание, завершил его ловким пассом и выдернул из воздуха свиток пергамента с картой столицы.
Ага, вот мы где… А вот куда нам надо. Прочертив ногтем маршрут от 3-ей Забубённой до Веселого Тупика, он с уверенностью двинулся дальше, вернув свиток в казенный скрипторий. Теперь к дому барда по мостовой вел эфирный след – лазурный шнурок.
Два не вполне трезвых сударя, направившись было к Кручеку, узрели явление свитка и почли за благо свернуть в подворотню. В итоге намерения пьяниц остались тайной, в том числе и для них самих. Чего хотели? Помочь ближнему, облегчив его карманы? Пригласить на дегустацию чудо-шмурдеца, выгнанного сегодня Папашей Брехтом? Спеть хором «Мы беспечны, как волны в речке…»?
Вечный Странник, один ты всеведущ…
Сумерки заливали город густыми чернилами. В небо швырнули горсть алмазных песчинок. Звезды дали сигнал фонарщикам: пора приниматься за работу. Ибо, как писал Ян ван дер Хайд, инспектор городского освещения, в докладе на высочайшее имя:
«При благословенном свете фонарей горожане реже падают в канавы, преступники спешат укрыться в тень, и с пожарами легче бороться, ибо видно, что тушить в первую очередь…»
Один из таких поздних трудяг шествовал впереди Кручека: шляпа-цилиндр с высоченной тульей, длиннополый лапсердак, стремянка на плече и запальник в руке. Остановившись у столба, фонарщик раскладывал стремянку, накидывал крючок – чтобы лестница не разъехалась – и с неторопливостью, рожденной опытом, взбирался наверх, к фонарю. Открыв стеклянное оконце, он заливал в лампаду порцию конопляного масла, зажигал фитиль, тихо улыбался, радуясь живому огоньку, и спускался вниз.
Фонарщик попался длинноногий. Шагал он с размеренностью ожившего циркуля. Кручек раз за разом обгонял его, прижимаясь к стене, пока фонарщик трудился над лампадой – еще зальет сюртук своим вонючим маслом! Но, спустившись со стремянки, тот вновь оказывался впереди, словно задался целью осветить чужаку всю его дорогу.
Когда Кручек всерьез начал опасаться, что фонарщик – мистический доппельгангер, и теперь будет рядом до смертного часа, циркуль в цилиндре зажег последний фонарь – в Веселом Тупике, напротив дома Томаса Биннори.
– Удачной ночи, сударь! – фонарщик отвесил поклон и сгинул.
Неподалеку раздавались крики: похоже, кто-то дебоширил. Поморщившись (он терпеть не мог скандалов), Кручек поднялся по ступенькам и постучал в дверь молотком. Ответа не последовало. Дебошир на миг угомонился, но вскоре снова разразился воплями. Доцент постучал сильнее. Может, беглеца еще не нашли?
Шагов он не расслышал. Просто дверь вдруг открылась, и доцент зажмурился от света высоко поднятого канделябра.
– Кто вы, сударь?
Голос сорвался, слуга зашелся кашлем. Канделябр плясал в руке, швыряясь рваными клочьями теней.
– Приват-демонолог Матиас Кручек. Это дом Томаса Биннори?
– Да. Но мэтр Томас не принимает! Он… он нездоров…
– Я знаю. Скажите, Келена Строфада уже здесь?
– Кто?
– Гарпия. Она не возражала против моего присутствия, – доцент солгал; верней, выдал желаемое за действительное. Они с гарпией не обсуждали этот вопрос. – Келена – моя студентка. Она полетела вперед…
– Да-да, гарпия здесь! – слуга зачастил скороговоркой, брызжа слюной. – Мэтр нуждается в срочной помощи! Идемте, идемте быстрей!
Он бегом устремился обратно в дом. Кручек двинулся следом, едва поспевая. Миновав узкий коридор, они оказались во внутреннем дворике. Здесь было заметно светлее – у крошечного цветника горели два шандала-восьмисвечника на высоких ножках. Возле левого шандала стоял капитан лейб-стражи Рудольф Штернблад, возле правого – долговязый псоглавец, затянутый в черную кожу с металлическими бляшками.
Бляхи поблескивали, отражая пламя свечей.
Капитан с псоглавцем оберегали шандалы от буянившего во дворе сударя – чтоб не снес ненароком! – но самого буяна не трогали. Приглядевшись, Кручек с изумлением узнал в дебошире хозяина дома.
Так вот чьи вопли он слышал!
Сейчас Биннори не кричал. Он танцевал с сосредоточенностью идиота, кружился по двору, выкидывая умопомрачительные коленца, и был целиком поглощен этим важным делом. Время от времени мэтр Томас бросался вперед, словно пытаясь достать кого-то шпагой. Затем он разражался зловещим, крайне неестественным хохотом, и возвращался к танцу. Один раз поэт дернулся, как от пропущенного удара, и выдал неразборчивое проклятие.
Но танца не прервал.
– Сделайте что-нибудь! – с отчаянием воззвал слуга к быстро чернеющему Овалу Небес. – Помогите ему!
И Овал Небес, мигнув звездами, ответил:
– Усадите больного в кресло. Держите, пока я произведу захват.
Кручек задрал голову вверх. Подслеповато щурясь, он с трудом разглядел темный силуэт гарпии, устроившейся на перилах лоджии.
– Мэтр Томас! Вы слышите меня?! Мэтр, умоляю…
Капитан Штернблад кивнул псоглавцу:
– Готовься, Доминго. Берем…
В следующее мгновение капитан возник рядом с поэтом. Мягко, почти нежно, он оплел мэтра руками, как спрут – щупальцами, сковав движения. Казалось, в руках Штернбалада нет костей. Поэт затрепыхался мухой, угодившей в паутину. Тут подоспел псоглавец, и они с капитаном понесли больного к плетеному креслу.
В свете шандалов доцент разглядел: одежда поэта разорвана. На скуле ссадина, шею пачкает струйка запекшейся крови. Тысяча демонов! Что стряслось с беднягой?
– Что вы себе позволяете, господа?! Немедленно отпустите мэтра!
Слуга разрывался между двумя противоречивыми стремлениями: помочь хозяину и… не мешать гостям помогать хозяину! От вида плененного Биннори восставало все его существо, требуя вмешаться без промедления. То, что против двоих умелых солдат у слуги не было даже тени шанса, не имело значения. Но рассудок выливал на пылкое сердце ушат ледяной воды. Без насилия, увы, не обойтись. Никто не хочет зла мэтру. Так нужно, чтобы гарпия могла провести сеанс…
Но что значат доводы разума по сравнению с криком души?! Мало того, что хозяин не в себе, что он сошел с ума и угасает. Так в придачу его силой волокут на заклание страшной женщине-птице, притаившейся во тьме! У Абеля Кромштеля сегодня был трудный день. Его трясло, бросая то в жар, то в холодный пот. «Держись! – бормотал он. – Держись, без тебя мэтру не выплыть…» – и чудом, о котором позже не захочет писать в дневнике, сумел остаться на месте.
– Спасибо, господа. Сейчас я произведу захват. Потом… Не знаю, наверное, его можно будет отпустить. Если что, продолжайте держать. Просьба никому не двигаться.
С балкона сорвался серый вихрь.
* * *Воронка тайфуна ревела разъяренной медведицей. Клыки молний норовили достать незваную гостью. Келена лавировала в опасно изгибающемся туннеле – ускоряя или замедляя падение, уворачиваясь от разрядов, шипящих с бессильной злобой. Топорщились перья, в волосах трещали искры, удары грома оглушали. Соринка попала в око урагана, и вихрь-исполин отчаянно моргал, пытаясь избавиться от инородного тела.
Обычно второй вход дается легче первого. Но только не в том случае, когда в психономе пробудился доминантный паразит. Судя по кризису Биннори, доминант был чрезвычайно силен. Войди Келена в психоном через уже проложенный тропос, паразит почуял бы ее слишком рано и не дал работать. Для прямой схватки она еще не готова.
Сперва надо поставить карантин и обзавестись сворой.
Миг падения тянулся, закручиваясь спиралью. Он хотел бы, да не мог длиться вечно. В последний раз воронка взвыла, томясь от разочарования, и выпустила несостоявшуюся добычу. Келена спикировала под взбудораженное небо психонома. Черными овцами по лугу неслись тучи. Внизу расстилался знакомый пейзаж, если не считать естественных изменений. Город, рождение которого она наблюдала в прошлый раз, разросся, заматерел. Часть окраин состарилась и просела – будто намеревалась вскорости уйти обратно под землю.
