Пока человек жив, мир его души находится в состоянии творения. Что-то возникает, что-то исчезает, здесь проступает рельеф, там развоплощается призрак… Рождаются города и страны, моря и суша. Их заселяют люди и удивительные существа – преломление образов тех, с кем ты встречался в творящей жизни. Лишь после первой смерти создателя психоном обретает завершенность. Все, что не оформилось до конца, отмирает, прорехи затягиваются – судьба-белошвейка умело штопает дыры на погребальном саване.
В мир нисходит постоянство.
Это не так уж плохо. Костенеет лишь оболочка психонома. Горы не бродят с места на место, на небосклоне не вспыхивает третье солнце, океаны не мелеют, а земля не уходит под воду. Жизнь продолжается – для всех, включая самого создателя, сменившего жизнь творящую на жизнь творимую.
Келена набрала высоту. Ей необходима свора. Она стала вспоминать здешние якоря, где могут гнездиться мелкие паразиты. Из таких получаются отличные церберы. Радуга мерцала на горизонте, временами превращаясь в кляксу угольной черноты. Там – дворец. Ожог болевого воспоминания. Почуяв врага, доминант начал шарить по окрестностям в поисках конкурента – и мелочь забеспокоилась.
Вон как пульсирует!
Крылья несли гарпию к цели. Ветер продувал тело насквозь, одаривая веселой силой. Поток анемоса – «ветра жизни» – искал себе новые русла. Содрогаясь, дворец стремительно приближался. Его покидал – и никак не мог покинуть Биннори верхом на осле. Бедное животное стучало копытами, но распахнутые настежь ворота жевали дорогу, всасывая ее в голодное чрево здания.
Поэт оставался на месте.
Искрились арки из хрусталя. «Вернись!» – шептало эхо в глубине залов. Келена заложила восходящий вираж – и ринулась в разверстую пасть ворот. Навстречу захватчице взметнулись побеги ядовитого плюща. Но раньше когтей атакующей гарпии на дворец обрушился ее боевой клич. Пронзительный визг сверлом ввинчивался в мозг, ножами полосовал уши, рвал душу в клочья – пади ниц и закрой руками голову, ибо выдержать такое могли лишь закаленные бойцы.
Увы, во время Плотийских войн у людей нашлось достаточно закаленных бойцов.
Паразиты, жирующие на местном якоре, не имели мозга, ушей и души. На них боевой клич гарпии действовал иначе. Мрак смешался с хрусталем, плющ влился в радугу. Эта невозможная конструкция в мгновение ока затвердела, пошла трещинами и осыпалась серым, похожим на пепел, щебнем, обнажив паразитов в их истинном обличье.
Приземистый куст, чьи багровые ветви были усеяны моргающими глазами, опутал руины сетью корней-щупальцев. Корни мерзко шевелились; на них белели присоски, похожие на шляпки поганок… Нет, поняла гарпия, это не корни! Семителый червь извивался под кустом, мотая гроздью слепых голов. Скалились с угрозой слюнявые пасти, обнажая зубы-гвозди из синеватого металла.
Еще один паразит – огромные ножницы на лягушачьих лапах – таился позади куста, изготовясь к прыжку.
Все?
В последний миг Келена изменила направление атаки. Со свистом она пронеслась над глазастым кустом и обрушилась на ножницы, придавив их к земле. Не в силах прыгнуть, ножницы со скрежетом клацнули, опять раскрылись – и гарпия, вцепившись когтями в кольца паразита, мощно взмахнула крыльями, заставляя врага податься вперед. Лезвия щелкнули, рассекая пополам стволики куста.
Останки глазастого задергались. Ритм конвульсий говорил об агонии. Ножницы вырвались, развернулись, нацелясь остриями на гарпию, но Келена подпрыгнула и вновь обрушилась на паразита. Придавив одну половинку ножниц к земле, она изо всех сил рванула другую вверх. Отчаянно крякнув, сломался гвоздик. Ножницы распались, засучили жабьими конечностями. Умирая, паразит скукоживался, будто сохлый лист. Лезвия меняли твердость на хрупкость, чтобы в конце концов рассыпаться прахом.
Червя гарпия растоптала. Потом вырвала из земли настоящие корни куста, пытавшегося отрастить новые стволики. И отошла в сторону, не мешая восстановлению якоря.
Ждать пришлось недолго. Хрусталь стен и арок дворца, восстающего из праха, едва ли на высоту копья воспарил над грудами щебня, а к Келене уже неслись три новорожденных цербера. Дракончик-семиглавец, не больше двух локтей в холке, с преданностью глядел на хозяйку, блестя глазками-бусинками, и вилял чешуйчатым хвостом. Басовито гудел многолапый шершнель-гигант, наворачивая круги над гарпией. Мохнатое брюхо щетинилось иглами цвета запекшейся крови.
Третий цербер был саранчой с паучьими жвалами.
Паразита можно убить навсегда. Но Келена нуждалась в своре, чтобы обложить доминанта. Церберы из мелких паразитов выходят отменные: хваткие, бесстрашные. Сторожа, гончие, ярчуки. Для перерождения их всего лишь надо убить. Первая смерть, и они твои.
«Всего лишь…» – усмехнулась гарпия.
– Рядом! – велела она и взмыла в воздух.
Все церберы умели летать, стремясь приблизиться к облику хозяйки. Троица без колебаний последовала за Келеной. Ей пришлось снизить скорость полета, иначе малыши отстали бы. Им нужно время, чтобы окрепнуть.
Кружась над полем боя, гарпия смотрела вниз.
Путник на осле покидал негостеприимный дворец, топчась на месте. Он не уедет – и не вернется. Одно целое с якорем. Яркое воспоминание, татуировка на сердце – такое не выцветает с годами. Память Биннори удерживает его здесь надежнее цепей. Но что станет с мэтром Томасом, когда творящая жизнь поэта подойдет к концу? Когда психоном сделается единственным пристанищем изгнанника?
Уедет?
Вернется?
Келена не знала ответа.
Она полетела по дуге, намечая кольцо отчуждения вокруг окопавшегося в центре доминанта. По дороге гарпия искала якоря, требовавшие зачистки. В ущелье, наполненном стонами, свора пополнилась двумя церберами: хищной розой и змеей с головой старика. Замок над морем оказался чист – здесь паразитов не было. С фрегата, вечно тонущего в пучине, к ней присоединилась стая зубастых барракуд. Стаей обернулся полип-многоножка – его Келена разорвала в клочья.
Плавники рыб-церберов трепетали, создавая мерцающие ореолы.
Поток живительного анемоса изгибался, следуя за гарпией. Надо было закольцевать его, освободив от паразитов еще по меньшей мере три якоря. Лишь тогда доминант окажется в блокаде, отрезан сворой от всех источников пищи, кроме избранного вначале.
Холм в глубине леса, где сражались поэт и его визави, она миновала без боя. Слишком близко к логову доминанта. Не надо дразнить зверя. Да и чутье подсказывало: на холме паразитов нет. Якорь чист, как и замок над морем.
Дальше начались незнакомые места. Внимание привлекла кукольная деревенька, карамельная до тошноты. Едва Келена спикировала, разрушая боевым кличем маскировку, земля вспучилась, лопнула жирным бутоном – и в небо поднялся кашалот в чешуе из бритв. Блики, отсветы на стальных лезвиях – мыльный пузырь-гигант.
Лязгнули челюсти, способные перекусить матерого несвезлоха. Из спины ударил фонтан огня. Ливень искр упал на деревню. Домики вспыхнули, окутались клубами дыма. Помощь своры пришлась кстати. Келена справилась бы и сама, но тварь измотала бы гарпию до состояния мокрой тряпки. А так свора налетела на кашалота, вырывая куски из могучей туши, и гарпии осталось лишь добить паразита – выцарапав ему глаза, она по локоть вогнала руки в податливую, дряблую плоть.
Часть барракуд погибла в драке. Пострадали шершнель и змея-старик. Зато к своре в итоге присоединился ковер-самолет, сотканный из жгучей крапивы.
– За мной!
Гряда заснеженных пиков упирается в небеса. В облаках пыли кишат муравьи с жалами ос. Долина анемонов с бездонной пропастью на краю. Реки текут кровью и золотом. Города сверкают изумрудами и расплавленной бирюзой. Башни из слоновой кости возвышаются в пустыне…
– Вперед!
Келена летела, сражалась и снова летела. Она смертельно устала. Крылья отказывались держать гарпию. Тело налилось свинцом. Женщину-птицу тянуло к земле – рухнуть, забыться, уснуть вечным сном.
– За мной!
Наконец впереди замаячил дворец с бардом-изгнанником. Карантин установлен. Поток анемоса тихо гудел, замкнувшись в кольцо.
– Охранять!
Неутомимые церберы умчались по маршруту, проложенному хозяйкой. Свору питал анемос родного – теперь это была их родина! – психонома. Не зная усталости, они будут кружить по кольцу отчуждения, пока гарпия не призовет их для решающей битвы.
Из последних сил Келена поднялась выше. Она хотела увидеть результаты своих трудов. Карантин обозначало кольцо молочно-белого тумана, который отсекал берлогу паразита от мира души Томаса Биннори. В центре кольца психоном вспучивался, подобно нарыву вокруг занозы, глубоко вошедшей в тело.
Нарыву надо дать созреть.
Тогда придет очередь ланцета.
– Вам плохо, сударыня? Вам помочь?
– Со мной все в порядке.
Плясали свечи шандалов. Плясало кресло с пациентом. Плясали слуга, доцент Кручек, капитан Штернблад, псоглавец… В иной раз это было бы смешно. Спасибо жесткому хвосту – без опоры гарпия наверняка упала бы.
Упасть не с небес, а просто так.
Вот потеха…
– Мне нужен отдых.
– Проводить вас до дома? Мы можем вас отнести, если пожелаете.
– Благодарю за заботу, – Келена вымученно улыбнулась. Она не сомневалась, что в случае необходимости маленький капитан отнесет ее хоть на край света. – Я долечу. Тут недалеко. Как себя чувствует пациент?
– Он спит!.. – трагическим шепотом сообщил слуга. – Но во время сеанса мэтр приходил в себя. Просил есть. Я принес бульона с тефтельками… Сударыня… госпожа моя… Храни вас Вечный Странник! Вы посланы нам судьбой…
– Вы меня смущаете. Не спешите с благодарностями. Возможно, настанет день, и вы поспешите с проклятиями. Самое трудное – впереди. Доброй ночи, господа!
Хорошо, что лететь и вправду близко, подумала гарпия. Спасибо предприимчивой девчонке. Надеюсь, я поставила ее брату славный якорек.
* * *Прикрыв чайник крышечкой, Мартин Гоффер погрозил ему пальцем:
«Смотри у меня!»
Дурацкий жест и суровое выражение лица были частью давнего ритуала. Пять лет назад он подарил учителю этот чайник. Нарочито грубая керамика отлично держала тепло. А бока украшал двуцветный барельеф: горы в дымке, над вершинами парят драконы.
Учитель обрадовался подарку. Окрыленный, Мартин тут же взялся заварить в нем любимую смесь: черный баданденский «Золотник», красный ла-лангский «Туманы Йенг-Пу» и чуть-чуть сушеных ягод ежевельника. Он очень старался, дотошно соблюдая все тонкости. Взмок, устал, выложился целиком, без остатка…
В итоге получилась полная дрянь.
Горький, прелый, напиток отдавал грибами-нетопырниками. Учитель отнесся к неудаче философски, но Мартин расстроился всерьез. На следующий день, строго погрозив чайнику пальцем, он предпринял новую попытку. И – о чудо! – чай удался на славу! С тех пор Гоффер исполнял ритуал всякий раз, и конфузов не случалось. Позже он выяснил, что анхуэзская керамика обладает интересным свойством: ее следует наполнить кипятком, выдержать три минуты, жидкость слить, чайник прополоскать – и лишь затем использовать по назначению. Все объяснилось вполне прозаично, но от ритуала он отказаться не пожелал.
История – дама экстравагантная. Этого окликнет, с тем заговорит. Одного отпустит, другого схватит за рукав. А бывает, взбрыкнет почище норовистой кобылы – и выволочет на свет совсем уж неожиданного персонажа: нате-здрасте, любите-жалуйте!
Вот, к примеру, Мартин Гоффер. Кто такой? Откуда взялся? Вечный ученик? Помощник, ключник, секретарь? Небесталанен, сам мог бы школу открыть? Но не в силах покинуть дом обожаемого кумира? Повода для сплетен их совместное проживание не дало – кому жить-то надоело?
Ну, и при чем тут наша история?
Просто тишайший Абель Кромштель при поэте Биннори, и серьезный Мартин Гоффер при капитане Штернбладе – два сапога пара. Редкие сапоги, не на всякую ногу.
Завидуйте.
– Достаточно, – голос капитана вывел Мартина из медитации. – Уже настоялся.
Гоффер кивнул, снял с полки две чашки, покрытые черным лаком, налил в одну из них чая, придирчиво оценил цвет напитка, понюхал – и вылил обратно в заварник. Повторив процедуру трижды, он наконец наполнил чашку до середины и с поклоном передал ее капитану.
Капитан вздохнул и в ответ налил чаю Мартину. Иначе, пожалуй, этот человек не осмелился бы. Орудовать шпагой или секирой – это пожалуйста. Бить кулаком, локтем или коленом – сколько угодно, и без промаха. В одиночку, солидно и обстоятельно, как Гоффер делал любое дело, разогнать толпу погромщиков во время Латунного бунта – запросто, и беги, кто успел. А чайку с нами попить – стесняется…
Он был бы рад иметь такого сына, как Мартин. А имел такого, какого заслужил. Если ты женишься с одной целью – доставить удовольствие отцу и продолжить род; если ты без колебаний бросаешь жену на сносях, сбегая на далекий остров Гаджамад – променять семейный кров на острие меча; если ты и сейчас не уверен, что выбрал бы иначе, дай судьба шанс переиграть жизнь заново…
Проклятые «если», подумал Штернблад. Враги, с которыми мне не справиться. За всю жизнь я один раз обратился с просьбой к собственному сыну. С мелкой просьбой. Не лично – письмом. И до сих пор не знаю, согласился бы он, или нет – удача распорядилась так, что просьба исчерпала себя на полпути. Я никогда не видел свою сноху: сын не хочет. Я не видел своего внука: сперва возражал сын, теперь, войдя в возраст – отказывается внук. Овал Небес, я мог бы их заставить силой! Но тогда я потерял бы последнее, что у нас осталось.
Мне завидуют: как же, капитан лейб-стражи! Друг короля! – а я старею, размышляя: «Метнув то, давнее копье выбора – попал я в цель? Или промахнулся без надежды повторить бросок?..»
– Неприятности, учитель?
За долгие годы Мартин научился определять настроение капитана по едва заметным мелочам. Так коллекционер древностей берет черепок, а видит канувшую в бездну лет чудесную амфору.
– Ерунда, – капитан неопределенно помахал чашкой в воздухе. Кто другой расплескал бы весь чай на собеседника. У Неистового Руди не пролилось ни капли. – Пришлось побегать по городу. Утомили меня наши ревнители.
Не в силах разделить скрытые терзания кумира, Мартин хорошо понимал, о каких «ревнителях» идет речь. Помочь же, кроме сочувствия, он ничем не мог. Пару лет назад Рудольф Штернблад подал на высочайшее рассмотрение прожект с помпезным названием:
«О привлечении миксантропов, кои есть верноподданные короны, на службу к вящей пользе и славе государства Реттийского».
До сих пор участие капитана в делах королевства ограничивалось добросовестной охраной августейшей особы. Лейб-малефактор оберегал короля от магических злоумышлений, лейб-дегустатор – от яда, лейб-фаворитки – от разочарований в делах амурных; рота лейб-стражи во главе со Штернбладом – от кинжалов, стрел и копий. С задачей своей капитан справлялся отлично, за что снискал благосклонность его величества и зависть придворных. Однако в злободневном прожектерстве он замечен не был.
