Из бурой пакости вывернулась змея с головой старика. Летучая гадина очень напоминала лейб-малефактора Нексуса при исполнении, особенно в профиль. На взгляд Кручека, гарпия сильно рисковала с аналогиями. Если это делалось сознательно, то зря.

Верной собачонкой змея ластилась к женщине-птице. Из зубастого, отнюдь не старческого рта текли слюни. Казалось, монстр изо всех сил желал помочь хозяйке справиться с бедой. Но не знал – чем. К змее присоединилась еще одна тварь, какой не найти в бестиарии – саранча со жвалами паука. Описав два-три круга, саранча не выдержала, сорвалась во вьюгу и сгинула.

За ней, извиваясь, последовала змея.

Одинокая, маленькая, брошенная даже чудовищами, гарпия парила между жадной воронкой смерча и кашей, подгорающей на огне фитиля. Воздуха оставалось мало. Еще минута, и челюсти сомкнутся. Беззвучно крича, гарпия искала выход – и не находила.

Рядом тихо застонала Марыся.

Доцент обернулся. Капитанская дочка с вниманием, достойным лучшего применения, следила за «творильней» соседки. Глаза девицы лихорадочно блестели. Губы плотно сжались, но стон находил путь наружу. Так узник любой ценой стремится прочь из застенков. Блестящий ручеек пота начал свой путь – от виска к щеке…

Обе студентки сейчас были до изумления похожи: крылатая и бескрылая, взрослая и юная, гарпия и человек.

– Вам плохо? – шепотом спросил доцент. – Хотите выйти?

– Н-нет…

– Все в порядке?

– Д-да…

У Кручека сложилось впечатление, что Марыся врет. И больше всего на свете боится, что ее силой выведут из лаборатории. Пожав плечами, он не стал спорить. Тем паче, в иллюзионе гарпии ситуация стала налаживаться. Невидимые руки разжали челюсти: богатырь, явившийся на подмогу, рвал пасть льву. Смерч поднялся к самой крышке, размазавшись по ней. Глиняные пузыри опали вниз, высвобождая пейзаж.

Ручей, пригорок, стайка рябин. Цветы, похожие на бабочек. Бабочки, похожие на цветы. Крошка Томас Биннори склонился над арфой. Четыре красавицы-феи кружатся, заключив поэта в вечный хоровод, будто драгоценный камень – в оправу.

Красота, уют, покой – и гарпия над головами.

«Неудачный пример, – сделал вывод Кручек. – Очень сложный. И вызывает у зрителя отторжение. Коронный друнгарий за такой пример наградил бы орденом. Желай я убедить реттийцев в агрессивности гарпий, не нашел бы ничего лучшего. Хрупкий мир поэзии, оазис прелести живой – и в небе свора чудовищ, во главе с хищной атаманшей. Вот-вот рухнет на добычу – кромсать, рвать, уничтожать. Иллюзион молчит? Ага, молчит. Ну да, какая тут ценность? Завалит лабораторную, королевская стипендиатка, как пить дать завалит…»

И впрямь, уроды, сопровождавшие гарпию, не вызывали доверия. Барракуды, ядовитый шершнель, змей-старец, похожий на лейб-малефактора; дракон о семи головах… Удивляло, что гарпия справилась с многофигурной композицией. Как ей это удалось?

Ища решение, Кручек испытывал раздражение, смешанное с долей возбуждения. Стоны Марыси – тишайшие, едва уловимые – его отвлекали. В дальнем конце лаборатории захихикали, шушукаясь. Когда Марыся застонала в очередной раз, он догадался сместить зрение в «птичий сектор» – и ахнул.

Мана-фактура с легкостью разоблачала капитанскую дочку – так бывалый ловелас лишает одежды юницу, томную от сладких речей и поцелуев. Хитрая бестия, Марыська тайком успела создать вполне рабочую «пуповину» между собой и гарпией.

Теперь она делилась маной с Келеной.

В сущности, правила этого не запрещали. Если о вмешательстве преподавателя говорилось четко и однозначно, то обмен маной между учащимися рассматривался, как процесс из разряда полезных. Знаний он не отменял – бездельник и неуч оставался в дураках, хоть три ведра маны залей ему за шиворот.

Зарабатывая баллы, студент делал это честно.

Но перелить ману чужому человеку (миксантропу, поправился доцент) – процедура, крайне болезненная для начинающих доноров. Маг высшей квалификации, имея большой опыт трансманипуляций, мог снизить до минимума, а то и вовсе убрать побочные эффекты. Иное дело – первокурснички… Мысленно обругав Марысю дурой, Кручек твердо решил прекратить безобразие.

«Второй обморок на занятии? Ректор с меня три шкуры спустит и три чучела набьет. Извините, сударыни! Никто не требовал демонстрации сложных примеров. Гарпия вполне обошлась бы собственными резервами, найди она простое решение…»

Вглядевшись, он чуть не выругался вслух. Каналов было уже два. Тихоня-Яцек, успешно справившись с заданием, подключился к обмену. Закусив губу, чтоб не разреветься, мальчишка «подписывал в дело» колоссальный резерв, данный ему от природы.

Яцеку приходилось больней, чем Марысе.

Но тихоня крепился.

А в иллюзионе гарпии разразилась битва. Напитавшись дареной маной, свора во главе с крылатой хозяйкой рвала на части голема, частично похожего на поэта. От сходства тошнило. Остатки бурого месива, воплощенные в существе, сопротивлялись врагу с механическим упорством. То ли голем защищал от вторжения райский уголок, то ли являл собой некую аллегорию, рожденную буйной фантазией Келены.

«Ценность пиковая. Зафиксировано».

С какой радости иллюзион углядел в бойне пиковую ценность, доцент не знал. Не знал он и того, в чем проявился отмеченный пик. В извращенном воображении гарпии? В оригинальности драки? Нет, если она рискнет сочинять авантюрьетты, публика вознесет ее выше, чем это сделали бы крылья…

С другой стороны, прибор Жефа-Бомьера чутко реагировал на факты. Ошибка исключалась. Избранный Келеной пример, так или иначе, честно отработал два ценностных аспекта.

Остался третий.

…если она лжёт?!

Кручек огляделся. Курс старательно делал вид, что ничего не происходит. Рядовой практикум, ерунда. Студенты уставились на «творильни», прикидываясь, будто с головой ушли в работу. Но затылки, пунцовые уши, нервная дрожь рук – все утверждало обратное. Большинство ждало, чем кончится дело. Языки чесались, предвкушая сладость сплетен.

Яцек и Марыся держали каналы, подпитывая резерв Келены – опустошаясь, гарпия вновь становилась полнехонька. Еле слышно, чтобы не вызвать гнев куратора, Хулио Остерляйнен крыл последними словами шайку-лейку – гарпию, «капитаншу», сопляка… Виртуоз брани, кастигарий превзошел сам себя. От его проклятий стенки «пуповин» уплотнялись. Полипы, мешающие свободе маноизлияния, рассасывались – или втягивались в псевдоплоть «сосудов».

Боль отступала, уменьшалась, но не исчезала.

Через лабораторию камнем, пущенным из пращи, пролетел миниатюрный флакончик. Ловко поймав его, Хулио выдернул пробку и второпях передал флакон Марысе. Девица отпила часть содержимого, скорчила жуткую гримасу – и поделилась зельем с изнемогающим Яцеком. От дальнего стола им кивал Теодор Равлик. Усач с удовольствием наблюдал, как краски возвращаются на бледные лица доноров.

Чем угостил сокурсников ученик Олора Дымношея, доцент не имел ни малейшего понятия. Оставалось надеяться, что не ядом.

– Стоп!

* * *

Властным пассом Кручек обрубил каналы «пуповин», закольцевав каждый на донора. Операция прошла с блеском. Боль исчезла, помощники-добровольцы вздохнули с облегчением – и зарделись от стыда. Им уже виделась гарпия, летящая вниз головой в бездну незачёта. И они сами – на краю обрыва, с лопнувшими веревками в руках.

Совесть – пристрастный судья.

– Всему курсу – продолжать работу. Кто закончил, повторите для закрепления. Сударыня, – доцент приблизился к Келене, – избранный вами пример впечатляет. Я, правда, не все смог оценить по достоинству… Но речь о другом. Третий аспект я желаю увидеть в вашем, и только вашем исполнении. Соразмеряйте цель и возможности. Плох тот маг, кто бьется лбом в Квадрат Опоры. Вы меня поняли?

Гарпия кивнула. Возбужденная, раскрасневшаяся, девчонка среди равных, она трижды за минуту успела изменить цвет оперения. Ты ведь завтра все забудешь, думал Кручек, глядя на нее. Нет, не забудешь. Отложишь ядрышко про запас, очистив от боли, счастья, потрясения… Так важно ли, что случилось в лаборатории? Если завтра расправится со вчера? – ободрав перья, уничтожив якорь…

Важно, отозвалась гарпия, застыв в ожидании. Потому что случилось. У нас на глазах, с нами, ради нас – случилось. Остальное – не для меня. В полет не берут лишнюю тяжесть. Но рано или поздно мне, усталой, понадобится место для отдыха. Подставишь ладонь?

Мы – очень разные, вздохнул доцент. Очень-очень. Мне не перелететь через эту пропасть. Я толстый и тяжелый. Я упаду.

Пропасть? – удивилась гарпия. – Где?

– Начинайте.

– Какая ценность осталась у меня, мастер?

Двусмысленность вопроса ввергла его в смущение.

– Избыточная.

– Я поняла.

Она не сказала: спасибо. Не поблагодарила сокурсников за помощь. Словно происходящее было абсолютно естественным, и не нуждалось в дополнительных объяснениях. В ответ улыбнулась Марыся: светло и лукаво. Схватив обеими руками голову, раскачивался Яцек, будто молился. Усмешка топорщила усы Теодора. Патлатый Хулио щелкал пальцами, как кастаньетами.

Она не благодарила. Они не ждали благодарности.

Случилось, и ладно.

– У меня есть идея, мастер.

Едва намеченная гарпия взлетела над фитилем. Похожа на бабочку, которая летела на пламя и чудом, пронизав стекло, угодила в чрево фонаря, гарпия-иллюзия была похожа на рисунок ребенка. Крылышки-полотенца, хвост врастопырку. Ветер треплет волосы, превращая их в знамя. Белый дым стлался по «творильне», и казалось, что художник изобразил гарпию углем на листе бумаги.

Внизу, россыпью бликов, проявилась брусчатка. На булыжник легли косые тени домов. Пейзаж требовал минимум усилий. Эскиз к задуманному полотну, не более.

Тени зашевелились. Из темных силуэтов домов, опрокинутых на мостовую, один за другим восставали темные силуэты людей. Простенькие фигурки без лиц. Подражая хороводу фей, люди образовывали кольцо, кружась по брусчатке. В центре – над центром – кольца парила гарпия, и люди тянули к ней руки.

Требуя, угрожая, любопытствуя, ненавидя, умоляя…

За каждым волочился хвост – цепь с якорем на конце. Когда якорь цеплялся за булыжник, человечек спотыкался, опрокидывался на спину, но быстро вскакивал и возвращался к прежнему занятию. Одинаковые, они все же различались. Этот в короне. Тот – с арфой. Третий грозит пальцем. Четвертый – в мантии профессора. Пятый – с алебардой. Корзина цветов. Шпага. Скороводка с блинчиками. Украденный кошель. Мантилья.

Подобие имеет связь с прототипом, вспомнил Кручек собственные слова. Найди связь, и действуй.

Подпрыгивая, человечки старались достать гарпию. Кое-кто раскручивал свою цепь на манер аркана, желая сбить добычу якорем. Иные покидали хоровод, растворяясь в белом дыме. Их место занимали другие.

История, думал Кручек, наблюдая за танцем. Наша история – гулящая девка. Она не знает приличий. Серьезные, воспитанные в духе традиций истории заканчиваются браком – или дракой. Влюбленные идут под венец. Рыцарь убивает дракона. Аплодисменты, господа! А у нас? Началось душевной болезнью поэта, закончилось лабораторной работой по трингулярной империстике.

Где мораль? Где ценность? Утилитарная, избыточная, пиковая – где?! Засунь нашу историю в иллюзион, и на жести не проявится никаких рун.

Словно возражая, иллюзион гарпии вынес вердикт:

«Ценность избыточная. Зафиксировано».

– Хорошо. Я удовлетворен. Внимание, дамы и господа! Мы приступаем ко второму этапу. Ваша задача: на примерах, уже имевших место, проиллюстрировать цели воздействия на объект. Изменение, созидание или разрушение. Напоминаю, что воздействие должно оказывать влияние на императивные аспекты ценностей…

Все склонились к «творильням».

Сгорела в огне пожара метла Хулио. Превратилась в красотку жаба Марыси. Яцек измывался над фолиантом, переплетенным в сафьян – текст исчезал со страниц, потом возникал снова, но с рукописными комментариями на полях. У Теодора цветущий луг чах от засухи, пока не начался дождь. Кто-то оживлял статую. Кто-то менял деньги на лепестки роз.

Три десятка фонарей горели на столах.

Кручек стоял на прежнем месте. Он знал, что в иллюзионе Келены летает женщина-птица. Смешной рисунок ребенка. Летает и ждет. Создание, думал он. Изменение. Разрушение.

– Кажется, получилось, – сказала гарпия. – Вы не посмотрите?

Epilogus

– В тень сидеть? Солнце главец жарит. Обморок падать скверно.

Техайос говорил по-реттийски с жутким акцентом. Фразы юный гарпий строил, как дитя возводит замок на песке – без плана, без чертежей, наплевав на каноны зодчества.

– Не беспокойтесь. Я хорошо переношу жару. Передайте-ка лучше кувшин с водой. Благодарю! А теперь – с вином…

Следуя примеру малабров-кочевников, Матиас Кручек накинул на голову платок, стянув его на лбу шнурком – чтоб не унесло ветром – и щедро полил водой импровизированную «шляпу». Техайос с изумлением воззрился на гостя. Чувствовалось, что «большак-колдун» произвел на юношу огромное впечатление. Превратись гость в камелопарда, гарпий удивился бы меньше.

Самому Кручеку такая метода защиты от палящего солнца, честно говоря, была известна лишь в теории. На практике он применил ее впервые. Делая вид, что ему и пустыня Кара-Кумыз нипочем, профессор смешал в кратере вино с родниковой водой. Местная кислятина отлично утоляла жажду.

И способ проверенный.

Внизу мириадами блесток искрилось море. Так вор вываливает на одеяло шкатулку с драгоценностями, желая полюбоваться добычей. У горизонта лазурь воды сливалась с лазурью неба. Кручек щурился, силясь разглядеть призрачную границу, вздыхал, браня свое зрение, и возвращался взглядом к окрестностям. Желто-серые клыки скал увенчаны пыльными шапками зелени: мирты, оливы, можжевельник. Непослушными вихрами вздымаются одиночки-кипарисы. Крики чаек, ветер посвистывает в ветвях. Суденышко под белым парусом уходит вдаль; по выгоревшему в зените небу плывут фрегаты облаков.

Идиллия!

Он сидел у края обрыва. Внизу море вылизывало узкую кромку пляжа. Волны казались соловьиными язычками. «Локтей сто», – прикинул Кручек высоту. Страшно не было. Тело превратилось в пушинку. Захоти, и взлетай без крыльев или заклинаний. Недаром гарпии гнездятся здесь, на Строфадах.

Переборол сонную лень – и ты уже в небе…

Вспомнив, что резервацию никто не отменял, он отхлебнул еще вина.

– Келайно скоро тут. Рядом напротив. Сосед-остров.

– Я никуда не тороплюсь.

За Келеной отправился отец Техайоса, поручив гостя заботам сына. Юный гарпий чувствовал себя не в своем гнезде. Он не привык к чужакам, и не знал, чем занять «большака-колдуна». А для поддержания непринужденной беседы ему не хватало слов. Он стеснялся, менял цвет оперения на сизый, на розовый…

Завтра, думал Кручек, от этих переживаний не останется и следа. К такому трудно привыкнуть. Признать за собеседником право быть собой. Непохожие вызывают у нас зависть – или жалость. Выбор невелик: «Мне бы так!», либо «Ах, бедняжки!..» Обратная сторона зависти – ненависть. Обратная сторона жалости – презрение. С нашей башни легко судить, но и падать – легко. То, что мы считаем даром судьбы, кто-то сочтет проклятием. Вечный Странник, пора менять профессию! Уйду в философы, лягу под цветущей вишней – кувшин, лепестки, гнозис и, буль-буль, экзегетика…