– Герб Исидоры. Центральный символ, согласно трактовке Джона Гилема, означает: «Свиреп, когда спровоцирован». Такие гербы даровали храбрецам, отличившимся в Плотийских войнах. Теперь ты понимаешь, отчего она не желает преподавать этой… как бишь ее?! – Келене Строфаде? Зов крови, Хайме, отголосок былых свар…

Ректор вздохнул. Отстранив возбужденного Кручека, он взял из вазочки желтую гвоздику и заложил за ухо. Это выглядело бы смешно, не знай оба, что у толкователей снов – свои способы копить ману. Гвоздики, особенно махровые, гнали дрему прочь. С цветком за ухом Хайме мог не спать трое суток кряду.

– Дорогой мой, я это знал с самого начала. Между прочим, знал тихо, спокойно, не брызжа слюной в лицо приятелю и, как ни крути, руководителю. У тебя есть добрый совет? Если нет, прием закончен. Мне и без твоего остроумия тошно. Горгулья требует, чтобы я отказал в обучении королевскому стипендиату! Проклятье, я между молотом и наковальней…

– Совет есть. Разбей первый курс на две группы, и поставь двоих кураторов. В приказе упомяни: «Под главенством профессора Горгауз…» Иначе Исидора съест напарника без соли. Ей предложи снять с себя учебную нагрузку. Если она согласится, я готов станцевать джигу у тебя на столе, во время ученого совета. Потом…

– После твоей джиги?

– Нет, после ее согласия на дробление курса. Ты скажешь Исидоре, что все индивидуальные занятия, лабораторные работы и практикумы в группе, где станет учиться эта злополучная Келена, возьмет на себя второй куратор. Тут она непременно согласится. Хотя сперва выпьет у тебя галлон крови, это уж к гадалке не ходи.

У ректора заблестели глаза – и сразу погасли, словно у чучела василиска, когда в пуговицах на миг отразилось пламя свечи.

– Ты гений, Матти. Добавлю: ты – гений-теоретик. Ты все разложил по полочкам, не назвав одной, ключевой мелочи. Кто тот безумец, тот самоубийца, который захочет стать вторым куратором под началом разгневанной Горгульи?

Матиас Кручек отобрал гвоздику у ректора, с хрустом обломал стебель и вставил цветок себе в петлицу сюртука.

– Я, Хайме. Твой покорный слуга.

Покидая ректорат, раскланиваясь с секретарем Триблецом, доцент не мог отделаться от неприятного воспоминания. Года три назад, подвыпив, Хайме Бригант сетовал ему на несовершенство законодательства. В частности, ректора удручал закон, принятый еще в царствование Пипина Саженного, который – закон, а не император! – запрещал изготавливать чучела из хомобестий.

Разум здесь не служил мерилом. Фениксы тоже разумны. Определяющим фактором, как ни странно, работала внешность. Если в существе присутствовал элемент человеческого, проявленный в должной мере – мертвого китовраса, русалку или, скажем, псоглавца следовало хоронить в земле или сжигать на костре, или иным образом выполнять традиционный для покойника обряд погребения.

– Ну почему? – чуть не плакал Хайме.

– Это же очевидно, – возразил тогда Кручек.

– Очевидно, – согласился ректор. – Но для искусства таксидермии – невосполнимая потеря.

Толкователи снов всегда отличались оригинальностью выводов.

* * *

– Зачем-зачем… По уставу положено!

Бородач-стражник отмахнулся от напарника, как от мухи-надоеды. Напарник был молод, зелен и пупырчат, служил без году неделя – и каждую минуту приставал с вопросами. Традиция: желторотики чистят ветеранам сапоги, а ветераны учат молодежь жизни. Казалось бы, вполне справедливая плата. Однако в случае с юным Тибором Дудой старший караула всерьез усомнился в справедливости мироустройства.

Говорят: повезет, так и петух снесет. А не повезет, так в ягодицу клюнет. Фортуна, драть ее на лыко! – угодить в одну смену с отъявленным болтуном! Да еще к Малым Угловым. Самые никчемные ворота. У всех названия, как названия: Пипиновы, или Небесные, или хотя бы Гиббса-Дюгима-Льюиса-Маргулиса. А тут просто в рожу плюнули: Малые Угловые. За день три калеки пройдет – толпа; телега проедет – событие! Валил бы народ, недосуг Дуде было бы вопросами сыпать, что маком из дырявого мешка…

– Но ведь уставы мудрецы пишут?

В вопросе шебуршала явная каверза.

– Ясен дрын, мудрецы.

– Значит, и алебарды нам от великой мудрости положены. Вот теперь и разъясни мне, скудоумному: отчего как стражник – так непременно с алебардой? Не с мечом, не с саблей, не с палашом…

– Не с языком до пупа…

– …не с копьем, не с шестопером…

– У тебя не алебарда, – безнадежно попытался старший увести разговор в сторону. – У тебя глефа, драть тебя на лыко…

Он с тоской покосился на сторожевую башенку. Там хранились арбалеты с запасом болтов, и аркабаллиста – поломанная, но грозная с виду. Еще в башенке дремал третий караульщик их смены. Эх, надо было на верхотуру лезть, а Густав бы тут отдувался…

– Да хоть протазан! – не попался на удочку Тибор, проявив внезапные познания в древковом оружии. – Один хрен – алебарда. Почему?

Старший внимательно изучил свои сапоги. Надраены до блеска, придраться не к чему. Надо отвечать. Он заворочался на скамейке, устраиваясь поудобнее. В конце концов, должен же кто-то наставлять сопляка?

– Вот представь себе: подъехал к воротам всадник. Все чин-чинарем. Ты ему: кто таков, откуда, по какой надобности? А он заместо ответа коню – шпоры, и мимо тебя в город. Твои действия?

Тибор в растерянности заморгал. Россыпь веснушек ярче проступила на бледных щеках. Чувствовалось: парень не на шутку переживает. Костьми готов лечь на боевом посту.

– Дорогу заступлю!

– Дурачина, – усмехнулся бородач. – Он тебя конем снесет. Скажи спасибо, если жив останешься. Да и не успеешь, ежели он с места в галоп рванет.

– Буду орать: «Стой!». Тебя на подмогу кликну.

– Уже лучше. Орать – святое дело. Ты, значит, орешь, я бегу, а он, подлец – вдоль по улице. За угол свернул, только мы его и видели. Ищи-свищи гада в городе. Кто виноват? – караул виноват, ясен дрын! Прошляпили. Думай, шевели ушами!

Пока Тибор потел, сдвинув каску на затылок и запустив пятерню в рыжие вихры, бородач размышлял, что все-таки это правильно – ставить желторотиков на Малые Угловые, где отродясь ничего не случалось. Пусть сперва пооботрется, узнает, почем фунт лиха – а там уж…

– Догадался! – просиял Тибор. – Орать «Стой!» – и глефой его, вражину!

– Ну вот, дошло наконец.

– Все равно не понимаю! – упрямо насупился юнец. – Копьем ткнуть – раз плюнуть. А нашей дурой пока-а-а размахнешься…

– Бестолочь!

С неожиданным проворством старший вскочил со скамейки и выхватил глефу из рук оторопевшего Дуды. Замахиваться ему не потребовалось. Глефа, словно ожив, лихо присвистнула и очертила в воздухе сверкающий полукруг – наискось, снизу вверх.

– Ух ты!

– Теперь понял? И не рубить, а цеплять. Крюк видишь?

– А за что цеплять?

– Ну ты и стоерос! Ясен дрын, за кошелек. У всадника завсегда на поясе кошель болтается. Ты его зацепишь, конь рванет, тесемки и лопнут.

– А дальше?

– А дальше пусть скачет себе. Кому он без кошеля нужен?

– А если он вернется?

– Чего ему теперь возвращаться? Денежки все равно на штраф уплывут…

– А как нас разбранят?

– Да с чего нас-то бранить, если мы поделимся…

– Эй, мудрецы! – донеслось со сторожевой башенки. – Гляньте: летит кто-то…

Стражники, как по команде, задрали головы и уставились на башню. Не обнаружив там ничего достойного внимания, подняли взгляды выше. На сей раз первым сориентировался молодой. Нахлобучив каску, он выбежал за ворота – чтобы городская стена не мешала обзору – и приложил ладонь козырьком к глазам.

– Птица летит, – с разочарованием протянул он. – Мелочь.

– Мелочь? Ты расстояние прикинь.

– Ой! И верно… Орел, что ли?

– Может, и орел… Хотя нет, орлы поменее будут.

– Грифон?!

– Хорош гадать, Дуда. Подлетит поближе – увидим.

Из башенки донесся скрип взводимой тетивы.

Загадочный летун приближался к городу со стороны Тифейского побережья, скрытого утренней дымкой. Блудная химера? Вряд ли… Севернее открывался вид на малахитовую зелень Глухой Пущи – та убегала прочь, кое-где прерываясь вкраплениями золота и киновари. Ближе к столице лес заканчивался, уступая место обширным полям, а там и предместьям, меж которых вилась пыльная дорога, пустынная в ранний час.

Впрочем, нет. Одинокая фигура, шагая с размеренностью бывалого ходока, оживила дорогу как раз в тот момент, когда стражники глазели в небо.

– Вроде, снижается…

Летун, раскинув крылья, заложил широкий вираж – и камнем спикировал к воротам, подняв вихрь пыли. Встряхнувшись, гость вразвалочку заковылял к стражникам. Тибор отчаянно вцепился в древко глефы, так, что побелели костяшки пальцев. Лицо парня исказила гримаса – смесь страха, мальчишеского восторга и недоумения.

– Что… что это за тварь?!

И впрямь, было отчего прийти в изумление. «Тварь» удалась невысокой – локтя три, человеку по грудь. Крылья, сложенные за спиной, сутулили фигуру, из-за чего существо казалось еще ниже ростом. Грудь и живот, отдавая дань морали, прикрывал корсет со шнурованным лифом. Формы, которые лиф частью скрывал, а частью – и какой частью! – преподносил зрителям в откровенном декольте…

О, эти дивные формы! О, аппетитные округлости! Один взгляд на два снежных холма, и крылья уходили на второй план, если, конечно, вы – Тибор Дуда, парень в самом соку! А если поднять глаза от восхитительного бюста, и посмотреть «твари» в лицо – все, прилетели, крылья, не крылья, когти, не когти, да хоть павлиний хвост, женюсь, и баста!

Есть на свете красота, от которой пробирает озноб. Туповатый парняга-страж от нее делается поэтом, судорожно роясь в памяти – где образы и сравнения, достойные увиденного? Лик статуи, выточенный из слоновой кости. Темный, влажный агат глаз. Рот – алый лук, цветочные стрелы. Тонкая линия носа, хищный трепет ноздрей. Арки бровей иссиня-черны, и над ними, контрастом, обжигающим до морозного холодка в затылке – лоб, высокий и чистый. Кудри цвета воронова крыла зачесаны назад и стянуты тонкой сеткой – чтобы озорник-ветер не растрепал их в поднебесье.

Алебастровую шею украшала нить жемчуга.

Смотри, брат, не опускай взгляда. Иначе увидишь, как гостья, безупречно ловкая в небе, ковыляет по дороге на птичьих лапах, коротких и мощных. Заканчивались лапы жуткого вида когтями, оставлявшими в земле глубокие борозды. А руки…

Рук у существа вроде бы и не было. Вместо рук – крылья с глянцевыми перьями, окрашенными в густой индиго.

– К-кх-х…

– А?

– Кх-х-то это?

– Это гарпия, парень, – старший приосанился, расправил плечи, дабы герб Реттии на мундире выпятился должным образом. – Что, никогда не видел?

Он тоже, честно говоря, видел гарпию лишь однажды, давно и издали. В городах крылатые хомобестии жили редко, брезгуя теснотой. Ветеран тайком вспоминал устав караульной службы, драть его на лыко – и никак не мог отыскать хоть одну статью, имеющую отношение к таким вот визитерам.

«Действуем по обстановке, – решил он. – В столице скоро от людей не продыхнуть будет – накось-выкуси, еще и птички-синички! Поналетели тут! Двойная пошлина, не меньше. Нет, тройная! Или лети обратно, горлинка…»

Он сообразил, что гарпия запросто могла перелететь через стену, избежав встречи со стражей, вспомнил скрип арбалетной тетивы в башенке – и ухмыльнулся в усы. Густав бьет без промаха! Знай, хомобестия, свое место – нечего над стенами по небу шаркаться!

Остановившись в трех шагах, гарпия по-птичьи склонила голову набок.

– Доброе утро, любезные судари. Это столица королевства, я не ошиблась?

От хрипловатого контральто гостьи у стражников завибрировали в душе невидимые струны. О наличии таких струн оба – пожилой и молодой – минуту назад даже не подозревали. Говорила гарпия ясно, правильно, только ударения в словах едва заметно плавали – трудно было понять, на какой звук они приходятся.

– И вам доброго утречка, сударыня, драть вас на… э-э… – поперхнулся старший. – В смысле, ага. Столица. В самое темечко угадали.

– Если так, позвольте мне пройти в город.

– А поговорить? – сощурился ветеран. Тибор Дуда на всякий случай придвинулся ближе, чуть не зацепив старшего крюком глефы за шиворот. – Кто вы, откуда и по какой надобности явились в столицу?

– У нас так положено! – поспешил добавить Тибор, и сам удивился: зачем встрял? Наверное, чтобы не стоять столбом.

Ветеран хмуро покосился на парня, но отчитывать при гарпии не стал.

– Извольте, судари. Келена Строфада, верноподданная реттийской короны. Гарпия, как вы могли заметить. В столицу прилетела по делу. В качестве… Как бы это получше сказать? – да, в качестве целителя. Также собираюсь учиться в университете.

Вежливая изморозь, казалось, сковала черты женщины-птицы. С терпением, достойным горы или моря, она ждала, когда досадная помеха наконец уберется с ее пути.

– А диплом целителя у вас есть, сударыня? Лицензия?

Лик гарпии на миг дрогнул. Растерянность? Смущение? Обман зрения? Вот же тварь, подумал старший, ничего не разберешь! Он считал себя отличным физиогномистом, но сейчас опыт дал осечку. Лицо гостьи было книгой, написанной на мертвом, давно забытом языке.

– Чтобы попасть в город, мне нужен диплом?

– Без разрешительного документа в Реттии целительствовать запрещено. Набегут шарлатаны, до смерти залечат! Опять же, честным лекарям – убыток и разорение… Так что, есть у вас бумага?

– Нет.

По крыльям гарпии прошла еле уловимая глазом волна. Когда она схлынула, в перьях добавилось ядовитой прозелени, тесня сдавший позиции индиго. Тибор в растерянности заморгал. Но старший, беря пример с хомобестии, хранил невозмутимость.

– Ничем не могу помочь, сударыня.

Он картинно развел руками, глядя на гарпию сверху вниз. Скрыть злорадство удалось с трудом. Все, ласточка, дошутилась. Реттия – для людей, что бы ни талдычили законы. Лети на свои Строфады, там и кукуй.

Краем глаза он заметил долговязую фигуру – та приближалась сбоку, по дороге, – но оставил Густаву заботы о новом госте.

– В таком случае, сударь, сообщите мне ваше имя. Для разговора с вашим начальством.

Давить на бывалого вратаря? Ха! По уставу следовало назваться. Но откуда залетной стерве знать устав? Его и горожане-то плохо знают, если не служили в карауле…

– Имена стражи разглашать не положено! Во избежание обид и покушений.

– Ы-ык!

Странный звук издал Тибор Дуда: то ли подтверждал сказанное, то ли желал привлечь внимание. Вздрагивая, парень косил глазом на ворота. Старший обернулся, желая знать, что взволновало сопляка, и сам подавился икотой.

У ворот стоял псоглавец.

Если не обращать внимания на кудлатую башку волкодава с ушами торчком, сплошь в серой шерсти… Ага, не обратишь тут, как же! Короче, в остальном псоглавец был человек человеком. Телосложением он напоминал старшего караула, за вычетом изрядного брюха. Могучий торс затянут в колет из тисненой кожи – блеск крючков, пояс с бляшками; ботфорты, походная сумка… Палаш в старых ножнах и длинный кинжал довершали картину.

– Быстрого неба, сударыня, – обратился псоглавец к гарпии.

– Веселой охоты, сударь, – Келена впервые улыбнулась, обнажив аккуратные, заостренные на концах зубки.