Скользкая масса окружила ее. Свет померк. Не хватало воздуха. Если она опоздает, если не доберется до сердца… Когти вонзились в ком льда. Вьюга брызнула в лицо. По локоть погрузив руки в трепещущий холод, Келена рванула изо всех сил – и рухнула в темную, затхлую бездну. Миг падения длился вечно.
Но тут, обретя голос, зазвучала арфа.
С хрустом и шелестом трескалась пересохшая глина. Гарпия вывалилась наружу, отчаянно чихая от пыли, набившейся в ноздри. Останки доминанта уходили в землю, исчезая без следа. Возле ручья сидел Томас Биннори, играя «Зеленые рукава». Вокруг барда, как ни в чем не бывало, танцевали четыре феи.
Карла исчез.
* * *– Где я?
Она лежала на боку. Было удобно. И хотелось спать. Что-то мягкое, изогнувшись так, чтобы у Келены ничего не болело от соприкосновения, тихо дышало под ней. Что-то теплое, чуточку покалывая кожу, укутывало ее от шеи до хвоста. Кожу лица пощипывал холодок, но не слишком. Шнуровку лифа деликатно ослабили, облегчая дыхание.
В гнезде было бы менее уютно.
Борясь с дремой, гарпия приподняла голову: оглядеться. Ну конечно, двор. Внутренний дворик жилища Биннори. Млечная, белесая мгла вползла и расположилась по-хозяйски. Облизала клумбы липким языком. Хлопьями повисла на ветвях кустарника, кружевами обшила карнизы, перила балконов, на ходу изобретая заросли странных папоротников.
Вверху туман наливался коричневой тьмой, будто пенка на топленом молоке. Весь мир свелся к этому двору-кувшину – и джиннам, заточенным в нем до скончания времен.
Неподалеку валялось опрокинутое кресло. Рядом стояла кушетка с телом, в котором гарпия с трудом узнала больного поэта. Биннори лежал спиной к ней. В ногах поэта, бросив на землю тюфячок и обнимая колени хозяина, затих слуга. Во дворе были еще тела. У бордюра клумбы вповалку расположились гвардейцы. Они разделись до рубашек, хотя ночь не баловала теплом, и свернулись калачиками. Большие, могучие дети, гвардейцы только что пальцы в рот не сунули. Сидел без движения, откинувшись на вазон с петуниями, Матиас Кручек. Открыв рот, доцент храпел, уставясь вверх плотно закрытыми глазами.
Его изумляли видения, вышитые изнутри на веках.
Гарпия не помнила, в какой момент Кручек явился сюда. С балкона, перед началом сеанса, она не заметила его прихода. Или он присоединился к зрителям позже? Возле доцента, уронив собачью башку на сгиб локтя, спал псоглавец. Тоже без кафтана. Доминго вкусно посапывал, дергая ухом.
Звуки – сопение псоглавца, храп доцента, дыхание у собственного виска – убедили гарпию, что она находится в окружении живых, а не в хладной компании трупов.
– Скоро утро, – сказали под ней. – Как вы себя чувствуете?
– Я хочу встать, – ответила гарпия.
– Хорошо.
Ее словно порывом ветра подняло на ноги. Плед упал, она переступила через него. На плече, поверх крыла, Келена ощутила дружескую руку – на тот случай, если птичьи лапы подведут хозяйку. Что-то мягкое оказалось кем-то мягким – все это время, сколько его ни было, капитан Штернблад, сидя на голой земле, держал ее на коленях, как ребенка.
– Спасибо, капитан.
– Это вам спасибо, сударыня. Лучшая ночь в моей жизни. Если вы сочтете это шуткой или комплиментом, вы – мой враг до конца дней.
Он смотрелся паяцем. Не пойми зачем, капитан нарядился в три кафтана, один поверх другого. Застегнул верхний на все пуговицы. Замотал горло толстым, пушистым шарфом. Сейчас маленький капитан выглядел неуклюжим толстяком. Злюка-волшебник превратил сухопарого богомола в жука-рогача.
Гарпия пригляделась.
Кафтаны осталось снять и выбросить. На груди ткань была изодрана в клочья. Пуговицы вырвали с мясом. Левый рукав висел на нитках. От шитья остались одни воспоминания. Лацканы болтались полосами. Нижние кафтаны во многом разделили судьбу верхнего.
Шарф пострадал меньше.
– Это я?
– В порыве страсти, сударыня. Исключительно в порыве страсти. Не извольте беспокоиться, вас не заставят возмещать ущерб. Я справлю гвардии обновку за счет казны. Пусть раскошелятся, скряги!
– Это я. Я могла изуродовать вас, капитан.
– Не могли, сударыня.
Он сказал это с такой простотой, что угрызения совести исчезли.
– Разбудить их? Замерзнут…
– Не думаю. Ночи не слишком холодны. И потом, лишения укрепляют воинский дух. Если схватят насморк, я пропишу им клистир…
Вполглаза, делая вид, что спит, за ними наблюдал псоглавец. Когда Доминго чего-то не понимал, он нервничал. Вот и теперь, он вспоминал, как Рудольф Штернблад готовился к перехвату, отбирая кафтаны у гвардейцев и требуя, чтобы слуга Абель принес ему шарф – самый толстый и крепкий, какой сыщется в доме. Укутавшись, капитан стал похож на Майское Чучело, которое сжигают весной в честь урожая.
Поэт без чувств сидел в кресле. Атакующая гарпия свернула буквально за волосок от Биннори – и непременно врезалась бы в землю, если бы не капитан. Как можно в таком наряде прыгнуть и принять крылатую бурю на грудь, Доминго не знал. Когтями лап гарпия вцепилась в сукно кафтанов. Она ничего не соображала, пытаясь руками ударить капитана по лицу. Штернблад перехватил ее запястья. Поворот, бросок – и у самой земли капитан невозможнейшим образом буквально подвернулся под гарпию, делаясь мягчайшим, как пух, и нежным, как прикосновение матери.
В его объятьях гарпия успокоилась и, кажется, перестала дышать.
Псоглавец не мог понять главного. Сам он ни за какие коврижки не повторил бы того, что сделал маленький капитан. Но Доминго хотя бы представлял себе, что такое иногда случается. И недоумевал, зачем Штернблад устроил балаган с переодеванием.
О, Доминго, сын Ворчака, ни минуты не сомневался, что капитан утихомирил бы гарпию и без кафтанов. Просто не позволил бы в себя вцепиться. Все могло быть проще, без порчи одежды и головокружительных бросков. А вышло иначе.
Мой капитан, что за цель ты преследовал?
Псоглавец еле слышно заворчал, отворачиваясь. Спустя минуту он спал, и ему снился мост через Рыбный канал, драка с вонючкой, треск перил – и удовольствие от смерти врага. Он даже повизгивал от радости, будто щенок. Дергал верхней губой, обнажая клыки.
И булькал, как вода под мостом.
* * *– Цыпа-цыпа-цыпа… маленький мой, худо тебе…
Василиск Царек захворал. Он лежал на боку, поджав когтистые лапы. Бельма потускнели, став похожими на бляшки с дешевого пояска. Жабье туловище покрылось слизью. Гребень опал, завалился набок – точь-в-точь берет у подвыпившего гуляки.
Из горла вырывалось клокотание.
– Цыпа-цыпа… Хочешь кушенькать?
Нет, и от катышков из млечного сока анчара, своего любимого лакомства, ящерок отказался. Суетясь у клетки, Серафим Нексус был безутешен. Такое случалось с Царьком не в первый раз. После болезни, оправившись, он восставал к жизни – если не как феникс из пепла, то как удав после линьки! – и все равно лейб-малефактор трудно переносил недомогания любимца.
– Дай ему изюма, Серафим.
– У меня нет изюма.
– У меня есть.
– Маленький не любит изюма. Я ему никогда не давал…
– Вот и попробуем.
Нежно-лиловая изюминка влетела между прутьями клетки. В бельме василиска что-то отразилось. Казалось, слепой ящерок увидел подношение. Следом в клетку прилетела вторая изюмина: крупная, аспидно-бордовая. Обе легли рядом с гребнем – драгоценности, выпавшие из монаршего венца.
С трудом подвинув голову, Царек недоверчиво клюнул одну красавицу, затем – вторую.
– Кушенькает! – возликовал Нексус.
Слопав обе изюминки, василиск с надрывом кукарекнул. В ответ меж прутьев мелькнул третий снаряд: морщинистый, по форме похожий на голову черепахи.
– Косточкой не подавится?
– Там нет косточек. Это сабза. И шигани.
– Ага, хорошо…
С кушетки за процессом кормления наблюдал Матиас Кручек. Выглядел доцент не лучше, чем хворый василиск. Небрит, всклокочен, в мятой одежде, он вызывал отвращение у самого себя. Глаза слипались, спать хотелось так, что аж дух захватывало. Раздеться бы, лечь, свесить гребешок, поджать лапки, обвить тело змеиным хвостом (а лучше, одеялом), слопать ведро изюма – и баиньки…
Его забрали прямо из дома Биннори, на рассвете. Когда он ехал к поэту, на углу Бакалейщиков опрокинулась телега, груженая бочками. Карета доцента застряла в пробке. В итоге он опоздал полюбоваться пикантным зрелищем – капитан Штернблад ловит гарпий на живца! – и, извиняясь за опоздание, полночи тужился отследить хоть что-то из действий Келены.
Чуть грыжу не заработал.
Увы, старания не увенчались успехом. Астрал был чист, как слеза младенца. Эфир безмолвствовал. На всех эасах царили тишь да гладь. Утомившись, доцент заснул под утро, и проморгал отъезд гарпии в сопровождении псоглавца.
Подняли его через час, едва ли не пинками. «Мастер! – орал скороход, как при пожаре. – Мастер, за вами карета!.. лейб-малефактор изволили передать: милости, значит, просим!» Спросонья Кручек не сразу сообразил, о какой милости у него просит лейб-малефактор. А когда сообразил, было поздно: он сидел в присланном экипаже и ни свет ни заря катил в гости к Нексусу.
Тогда он еще не знал, что в гостях будет не одинок.
Все повторялось. Возвращалось на очередной круг, будто ребенок, вертящийся на карусели. Жилище лейб-малефактора. Василиск в клетке. На стуле примостился Андреа Мускулюс, бодрей бодрого. Малефик в эту ночь гарпией пренебрег. Выспался, вредитель. Баю-бай, баю-бай, спи, астрал не колебай… а в кресле у окна, где в прошлый раз сидел гипнот Скуна…
Сон одолевал. Мозг превратился в амфисбену, двухголовую змею. Засунув меньшую главу в рот большей, амфисбена колесом катилась с горы в пропасть забытья. От жара змеиного тела плавились мысли, растекаясь зеркальными лужицами. Желая взбодриться, Кручек налил себе в ладонь из кубка и растер лицо холодной водой.
– Больной выздоровел? Сударь Кручек, я к вам обращаюсь.
– Н-не знаю…
– Не знаете?
– Когда я уходил, Биннори еще спал. Как по мне, вполне здоровым сном. Я не лекарь, точнее сказать не могу. В ауральном смысле все оставалось в норме. Собственно, аура Биннори и раньше не давала повода для опасений.
– Что сказала гарпия?
– Когда меня разбудили, ее в доме уже не было. Абель сообщил, что гарпия перед уходом утешила его. Уведомила, что с мэтром все в порядке. Паразит уничтожен, якорь восстановлен в чистом виде. Нет причин для беспокойства.
– Полагаете, ей можно верить?
– Верить? Не знаю. Но ее слова легко проверить. День-два, для очистки совести, неделя – и мы все убедимся: здоров Биннори или нет.
– Ваше мнение, сударь Мускулюс?
– Я согласен. Время покажет. К сожалению, у нас нет других вариантов.
Вопросы задавал не лейб-малефактор. Старца целиком поглотила забота о василиске. Но и без хозяина дома здесь нашлось кому спрашивать. В кресле у окна, разглядывая блюдо, на котором красовалась горка изюма разных сортов, сидел Великий Слепец – Антонин Тератолог, коронный друнгарий Реттии, глава Департамента Монаршей Безопасности.
Человек, которого в этой жизни не интересовало ничего, кроме ограждения короля от посягательств на высочайшие жизнь и здоровье. Среднего роста, брюшко, узкие плечи, камзол вытерт на швах – если б не льдистые глазки, он сошел бы за скуповатого владельца пивной. Но в пивной Тератолога разливалось горькое пиво. Судачили, что он – паук, что от него тянутся нити к родственным канцеляриям Бадандена, Анхуэса, Брокенгарца, и стоит одной-единственной ниточке зазвенеть…
Но судачили – шепотом. И уж вовсе еле слышно вспоминали, как пару лет назад, когда Совет Бескорыстных Заговорщиков едва не укокошил Эдварда II, Антонин Тератолог подал королю официальное прошение. Он желал покончить с собой – любым способом, какой дозволит монарх. Ибо не уберег. Блеф? – нет. Положительная резолюция, вне сомнений, повлекла бы за собой смерть коронного друнгария. К собственной жизни он относился так же, как и к прочим жизням.
Равнодушно.
Эдвард отказал в прошении. Тератолог остался жить, и даже сохранил пост главы департамента. Но если раньше он охранял монарха, как бдительный пес, то теперь собака превратилась в фанатика.
Время от времени Антонин брал с блюда изюминку и съедал. Или угощал Царька, щелчком отправляя дар в клетку. Без косточек – василиску. С косточками – себе. Мелочь – Царьку. Большие, мясистые ягоды – себе. Сабзу – ящерку. Хусайни – себе.
Это завораживало.
Косточки похрустывали на зубах. Косточки злоумышлеников, невпопад подумал Кручек. Находиться в присутствии двух людей, охранявших его величество от покушений всех видов – магических и телесных – было невыносимо трудно. Доцент чувствовал себя заговорщиком, посягателем на королей. Каждый ответ вызывал дрожь: а вдруг я проговорился? брякнул лишнее?
Один лейб-малефактор Нексус так на него не действовал.
– Я бы хотел, сударь Кручек, услышать ваши соображения. Не стесняйтесь. Говорите все, что сочтете нужным. Итак, паразит уничтожен? Якорь чист? Что это значит?
– Якорем гарпии называют яркое, отягощенное чувствами воспоминание. Или надежду на некое событие в будущем. Сами они лишены таких якорей. Появление на якоре мощного паразита мало-помалу приковывает к нему все внимание человека. Все силы души направлены в единственную точку. Это способно ослабить, свести с ума, а со временем и убить…
Рассказывая, Кручек увлекся. Сведения, какие он собрал в последнее время, результаты бесед с гарпией, дневники Джошуа Горгауза – камень за камнем ложился в фундамент здания. Доцент впервые излагал накопленное в виде теории. Кое-где зияли лакуны, но уже просматривался каркас.
Андреа Мускулюс иногда вставлял то или иное соображение. Делалось ясно, что и малефик не зря провел эти дни. Какими путями Мускулюс шел, осталось загадкой, но его комментарии говорили Кручеку: коллега преуспел в исследовании гарпий. Наверное, и с Келеной разговаривал… приглашал в «Гранит наук», заказывал рубленое мясо…
«Ревность?» – изумился Кручек.
И замолчал.
– Значит, паразит, – странным образом подвел итог Антонин, ножичком двигая изюминки. Так гадалки раскладывают пасьянс, играя с судьбой в дурня-подкидыша. – Кого гарпия называет паразитом?
– Некую сущность, захватывающую якорь. Она поглощает «сок души» в неестественных количествах.
– Сущность? Зверь? Разумный обитатель эмпиреев?
– Не знаю, – хором ответили малефик и доцент.
– Как она захватывает якорь?
– Не знаем.
– Как выглядит?
– Не знаем.
– Откуда берется? Это порождение души – или пришелец извне?
Обмен вопросами и ответами походил на дамскую игру, когда в воздухе летают кольца, а ты ловишь их на острие деревянной шпаги. Кольца разные, а шпага одна. И толку от нее, деревянной, ежели приспичит в бой идти…
– Не знаю, – сказал доцент.
– Извне, – сказал малефик.
– Откуда вам это известно, сударь Мускулюс?
– Со слов гарпии. В частной беседе со мной она так объяснила природу паразита.
