– Что значит – «извне»?
– Не знаю.
– Интересное дело, – резким движением друнгарий смешал изюм в кучу. Пасьянс, судя по его лицу, не удался. – Лекарство может стать ядом. Яд – лекарством. И в обоих случаях мы ничего, ровным счетом ничего не способны заметить. А значит, и предвосхитить. Выходит, их теперь двое?
Сон как ветром сдуло. Кушетка сделалась твердой. Местами выпятились неприятные бугры. От них заболело сперва седалище, а там и спина. Не стесняясь, Кручек плеснул в лицо из кубка. Ерунда, одежда высохнет. От воды пятен не остается.
«А от слов коронного друнгария?» – спросил кто-то, похожий на совесть.
– Двое? – задал вопрос доцент. – Кого вы имеете в виду?
– Гарпий, сударь. Гарпий и паразитов. В обоих случаях мы имеем дело с кем-то, способным загнать человека в гроб. Загадочным способом. Любого человека. Солдата, поэта. Вплоть до…
Он ткнул ножом в потолок. Затем растопырил пальцы свободной руки и приложил ладонь к затылку, убивая даже намек на двусмысленность.
– И никто, даже я и Серафим, не в силах предотвратить возможное покушение. Это противоестественно. Это опасно. Это наводит на размышления.
Антонин вновь принялся играть с изюмом. Руки его двигались неспешно, в движениях сквозила лень. Но изюминки, словно обретя душу, а вместе с ней – и страх, второпях строились по ранжиру.
– Допустим, гарпии для проникновения в запретную зону – лечит она или калечит – нужно произвести захват. Иллюзия атаки, пике, когти. В последний миг сворачиваем, то да се… Реальный фактор. Тут есть шанс обойтись опытными лучниками. Остановить на подлёте. Хотя мне кажется, что история с захватом – отвлекающий маневр. Что, если гарпии способны обойтись и без него? Паразиты ведь обходятся? – и вполне успешно. Вечный Странник! Необходимы факты, уйма фактов…
Солнце раздвинуло шторы, заглянув в кабинет. На полках брызнули искрами амулеты. Цепи, украшавшие стену, откликнулись золотыми сполохами. Хризантема из нефрита, подарок ла-лангского заклинателя, чем-то обязанного старцу, тихонько завела песню о добронравии.
– А фактов у нас с гулькин нос. Разумеется, его величество сдержит свои обещания. Если любимец короля выздоровеет, гарпия получит все, что запросила. Вплоть до магистерского диссертата. Сударь Кручек, не надо морщиться. Вырази гарпия желание продолжить обучение…
За все время друнгарий ни разу не назвал Келену по имени. Хотя, вне сомнений, прекрасно знал, как зовут обитательницу Строфадской резервации.
– …вы же и подпишете ей защитный лист, как председатель комиссии. Успеваемость не играет роли, когда речь идет о высочайшей милости.
– А профессор Горгауз? – спросил Кручек.
– Профессор Горгауз вряд ли продолжит работу с этим курсом. Возможно, профессор Горгауз оставит университет, занявшись частным преподаванием. Многие не осуждают ее. Кое-кто даже одобряет, втайне или явно. Но это ничего не меняет.
Хризантема сбилась на трудном пассаже и со стыдом умолкла.
– Я рад такой замене. Вы, безусловно, человек, заслуживающий доверия. И как куратор, и как гражданин. Не разочаровывайте меня. Сударь Мускулюс, теперь вы. Я поручаю вам наблюдать за гарпией в период ее обучения. Берите на заметку все. Слышите? – все. Неизвестно, какой пустяк даст нам шанс раскрыть тайну феномена ее племени. Ваши ежемесячные рапорты мне передаст секретарь. Адрес канцелярии, а также иные, полезные для вас сведенья находятся здесь…
На столик, рядом с блюдом, легла книжица в переплете из тончайшей кожи. Антонин не спрашивал. И не приказывал. Он уведомлял. Так управляются с изюминками, по воле случая принявшими облик людей.
– Далее…
Он оборвал монолог, с интересом разглядывая малефика. Тератолог был похож на дирижера, который обнаружил, что скрипач-солист вместо закономерной, отмеченной в нотах кантилены вдруг решил пройтись по сцене колесом.
– В доносители меня решили зачислить? – малефик встал. Мощный, кряжистый, Андреа держался за спинку стула, словно атлет, у которого отказали ноги. Лицо его налилось кровью. Казалось, он сейчас огреет стулом коронного друнгария, зная о последствиях и принимая на себя все будущие убытки. – В соглядатаи? Нет, сударь, моих рапортов вы не дождетесь. Уж извините за прямолинейность…
– Не извиню, – уведомил бунтаря Антонин. – Считайте, вы не говорили, я не слышал. Я полагал, сударь Мускулюс, что вы умнее, чем выглядите. Жаль, ошибся. Вы что, свихнулись? Не понимаете, что в случае отказа ваша жизнь может быть отягощена многими заботами? Думаете, если вы – ученик Просперо Кольрауна, так уже и сват императору? Я напомню, кто вы есть…
Он говорил, не повышая голоса. Не жестикулируя. Не трудясь снабдить речь интонациями, приличествующими моменту. Но солнце спряталось за шторы, и кабинет помрачнел.
– Антошенька, – вмешался лейб-малефактор. – Ты уж прости старика за прямоту, а? Отрока, я слышал, ты не извиняешь. Это правильно, молодой он. Горячий. А меня, убогого, прости, не побрезгуй. Вот как на духу… Не надо угрожать действительному члену лейб-малефициума в моем присутствии. Хорошо? Смотри, ты мне Царька перепугал. Цыпа-цыпа…
До сих пор старец молчал, не вмешиваясь. А когда заговорил, то стал удивительно похож на Мускулюса. Хотя, учитывая возраст, следовало сказать: Мускулюс стал похож на Нексуса. Плечистый богатырь и чахлый доходяга, простак и хитрец, мужчина в расцвете сил и дряхлый вредитель на пороге смерти – казалось бы, ничего общего.
А у Матиаса Кручека аж сердце дало сбой. Внезапное сходство этих двоих поразило доцента быстрей ножа в темной подворотне. Мелькнуло, сверкнув молнией, ударило под дых – и сгинуло.
Как не бывало.
– Твое дело, Серафим, – с равнодушием механизма кивнул друнгарий, опять принимаясь ворошить изюм. – Раньше ты был прагматичнее. И впрямь стареешь. Думается мне, что и от сударя Кручека я сочувствия не дождусь. Вон, какое пламя в очах… Чистенькие, благородненькие маги. На каждом грехов, что блох на собаке, а туда же! Нравственный императив с крылышками. Мораль на тонких ножках. А как дерьмо разгребать, так без нас, грязненьких, не гребется. Ладно, мэтры, за рапортами дело не станет. Желающие сыщутся. В очередь встанут! Вы же изучайте. Исследуйте. Оптом и в розницу, до чего дотянетесь! Помяните мое слово, пригодится. Когда от костра выходишь в кромешную ночь, все годится – палка, камень, мудрость, глупость…
По дороге домой Кручек много думал над словами друнгария. И ничего толком не надумал. Дома он заснул и видел костер, тьму вокруг, и крылатые силуэты во мраке, над головой.
Наверное, гарпии.
«Если псоглавец три ночи подряд воет на кладбище, глядя на ущербную луну, – услышал он голос тетушки Руфи, цитирующей записки Балтазара Кремня, – на этом погосте больше никогда не встают покойники.»
Во тьме завыли.
И до вечера он спал мирным сном, как младенец. А вечером встал, поужинал яичницей с томатами и сыром, после чего опять лег, с огромным, знаете ли, удовольствием.
Caput XVIII
Вал листвы несется вдоль аллеи,
Пахнет небом, холодом и тленьем –
Осень. Встать с молитвой на колени,
И просить не счастья, а продленья…
Криса-Непоседу разбудил гвалт на улице.
Парень заворочался, всеми коготками сонного рассудка цепляясь за мир грез. Он надеялся, что шум быстро утихнет, и удастся вздремнуть до обеда. В лавку к Диделю идти не надо, спи, дружок, сколько влезет…
Его уже будили – затемно, перед рассветом, псоглавец привез гарпию. И помог ей подняться по лестнице – с их разницей в росте, да еще впотьмах, это оказалось подвигом. А от подвигов грохоту – хоть уши затыкай. Нести себя гарпия не позволила, зато сама несла какую-то чушь. Ей, значит, надо в Универмаг. У нее, значит, лекции.
Рыночный дурачок, и тот знает: в выходные университет закрыт!
Келена это тоже знала, но забыла, какой сегодня день. В итоге псоглавец, пока спорил с гарпией, рвавшейся на лекции, рыком и лаем перебудил целый квартал.
«Напились они, что ли? – думал Крис. – После бурной ночи ничего не соображают? Ладно, их дело. Взрослые уже… существа.» Когда гвалт стих, он снова заснул, твердо вознамерившись продрыхнуть до полудня.
И нате вам с добрым утром!
– Марго, карга трухлявая!
– Выходи!
– Хватит бока пролеживать! Костлявую проспишь!
– Оглохла?! Разговор есть!
Бабушки дома не было. Вчера вечером она отправилась навестить двоюродную сестру, тетку Летицию, которая жила на другом конце города – и осталась у нее ночевать. Горластые визитеры этого, разумеется, не знали – и вопили под окнами, словно ослы с чертополохом не во рту, а в заднице.
«Не угомонятся», – осознал парень.
Со скорбным вздохом он выбрался из-под одеяла, натянул штаны и босиком зашлепал в бабушкину комнату. Здесь старушка ночевала вместе с Гердой. А главное, тут имелся миниатюрный балкончик, сплошь заставленный вазонами и горшками с цветами.
«Надо сказать, что бабушки нет. Или послать к Нижней Маме. Пусть чешут пятки…»
Его опередили. Сунувшись в коридор, парень заметил Герду – сводная сестра бурей влетела в каморку Келены. Непоседу всегда поражала бесцеремонность девчонки. Когда Герда хотела что-либо сделать – обычно какую-нибудь пакость – она избирала кратчайший путь и двигалась по нему с целеустремленностью стрелы, пущенной в мишень. Вот и теперь: душа Герды желала простора, тесный бабушкин балкончик ее не устраивал – и нахалка без малейшего стеснения вломилась к гарпии.
Кристиан представил себя на месте сестры. Вот он вламывается к Келене, застает ее в постели… Уши его задымились, и он поспешил нырнуть в комнату бабушки.
Герду он услышал раньше, чем выглянул на улицу.
– Чего разорались?! Петух отпущения в темечко клюнул?
В звонком голосе девчонки улавливались знакомые интонации. Небось, Марго до седых волос отшивала назойливых ухажеров, горланивших серенады под ее окнами. Если верить кумушкам, у бабулечки-красотулечки от кавалеров отбою не было… Встав у перил, между резедой и бальзамином, Кристиан протер глаза, засмеялся, решив, что похож на сову, разбуженную среди бела дня, и глянул вниз.
Под балконом, кипя от раздражения, топтался конопатый толстяк. По случаю выходного он принарядился – красная роба навыпуск и жилет из свиной кожи. Шаровары цвета свежего навоза были заправлены в низкие сапоги. Из закатанных рукавов торчали ручищи-окорока – тоже веснушчатые, поросшие жестким рыжим волосом.
Толстяк сопел и сплетал корявые пальцы, хрустя суставами.
Рядом переминались с ноги на ногу два мордоворота. В сравнении с ними толстяк выглядел карликом. Отвечать девчонке никто не спешил, что Крису сразу не понравилось. Конопатого он знал хорошо. Иржи Хамусек по прозвищу Хомяк, домовладелец. Мордовороты – сыновья. Вокруг семейной троицы кучковались зеваки. Из окон выглядывали недовольные соседи. Окажись внизу кто другой – помоями бы облили.
Однако при виде Хомяка праведный гнев скисал молоком на жаре.
– …повылазило! Нету бабушки, ясно вам? Нету!
– Дура мелкая, – угрюмо констатировал Хомяк. – Мясо с языком. Нет бабки, зови квартирантку вашу. Бабу летучую.
– Спит она.
– Буди!
– Это еще зачем?
– Пусть барахло собирает и мотает отсель! Поняла?
– Сам мотай! Мотыля не потеряй! – не задумываясь о последствиях, отбрила девчонка. – Бабушка тебе за жилье платит? Нет, ты скажи – платит?!
– Ну, платит, – признал честный Хомяк.
– Вот и катись! Кого хотим, того и подселяем!
– Поговори мне, шмакодявка! Бабы летучей чтоб к вечеру не было!
У Кристиана сжались кулаки. Он молчал, не спеша вступать в перепалку. Герда пока и сама справлялась.
– Ой-ёй-ёй, напугал! – девчонка состроила презрительную гримаску. – А то что будет?
– Кукиш будет!
– С маком! – хором поддержали сыновья.
– Дом мой! Выкину ваше кубло на улицу, и вся недолга! Чтоб добрым людям жить не мешали!
Пререкаться с двенадцатилетней соплячкой для Хамусека, человека солидного и зажиточного, было унизительно. Но вокруг собралась толпа, и Хомяк решил дать пояснения. Не для вертихвостки – для людей. Он ведь не с бухты-барахты явился. Есть причина. Серьезная причина. Пусть проникнутся и осознают.
Глядишь, и до шмакодявки дойдет.
– Это кто мешает? Это мы мешаем?! – задохнулась от возмущения Герда.
Она набрала в грудь побольше воздуха, чтобы высказаться – от души, от сердца, в Вечного Странника, в Нижнюю Маму. Но домовладелец опередил ее.
– Жалуются люди, – заявил он. – На летучую вашу. Дитёв она пугает. Шум от нее, беспокойство. Блохи, опять же…
– И курятником воняет! – поддакнул кто-то.
– Раз народ жалуется, я меры принять обязан. Вот и принимаю. Передай квартирантке: кыш! До вечера срок даю.
– Врешь! – на Герду речь толстяка впечатления не произвела. – Кому она мешает – пусть скажет! Выйдет и скажет. А брехни я тебе сама с три короба намолочу! Хочешь? Начну с твоей гулящей супружницы…
– Придержи язычок, дура! – принял сторону Хомяка бородач в форме городской стражи. На его плаще были вышиты золоченые ворота – место, предназначенное к охране. – Хозяин в своем праве. Раз тварь мешает, должна съехать. И конец разговору.
Стражников в толпу затесалось трое, и все знакомые: бородач-старшой, Тибор Дуда с верной глефой – и вислоусый Густав с арбалетом на плече. По уставу воротники-караульщики обязаны хранить арбалеты в башенных арсеналах, а не таскаться с ними по улицам. Но сейчас Густав нес оружие из починки.
Оружейник заверил, что спусковой механизм – как новенький.
– Слыхала?! – воспрял Хомяк. – Власти, они дело говорят! Пусть выметается! На закате за шкирку выселю!
– Эй, Непоседа! Чего молчишь? Ляпцун проглотил?
Среди зевак обнаружился Прохиндей Мориц с парой дружков. Мимо шел, заглянул на огонек. Покуражиться над недавним кузарьком, соскочившим в завязь – святое дело. Пусть шпуцер не хрямзит, что от Морица легко кокс отсестрячить!
– За него шмындра фрустрит!
– Он теперь при шмындре и залёточке!
– За юбки держится, лаферок!
Пальцы Кристиана закостенели на перильцах. Губы сжались в тонкую, упрямую линию. На скулах заиграли желваки. Расплавленное молчание-золото жгло язык. Нет, его на гнилой фруц не купишь. Начни с этими гофренами лаяться – только хуже будет.
– Птичка-то прячется! Отсидеться решила, за девкиной спиной!
– Вы так думаете?
Рядом с Гердой объявилась Келена. Легко, словно ее и не били, гарпия вспрыгнула на перила балкона. И, не торопясь, выделяя каждого, обвела толпу взглядом. Оперение ее было снежно-белым.
А глаза – глянцево-черными, без белков.
* * *"Гарпическая космогония проста и, как следствие, абсолютно недостоверна.
По идее, здание строится на фундаменте, данном нам в ощущениях. Миф имеет в своей основе сакрализованную реальность. Легенда привязана к времени и месту событий. Религия опирается на надежду и угрозу. Бытие осознается, как сплав опыта и допущений.
С гарпиями все иначе. Они не строят зданий и равнодушны к фундаментам. Их космогония стоит на трех китах, плавающих в океане неизвестности. Никому, кроме самих гарпий, недоступен даже кончик китового плавника. Итак, кит первый:
– Множественность миров.
Вселенная гарпий вынесена за скобки нашего с вами бытия. При том, что сами гарпии существуют здесь и сейчас, колоссальное мироздание, как плод их воображения, существует где-то и когда-то. Если ты не гарпия, у тебя нет шанса соприкоснуться с тысячами миров, населенных разнообразными существами, имеющих протяженность во времени и пространстве.
Это мириады локтей, которых нам не дано укусить.
