Для верности я окликнул его – раз, другой. И разослал скороходов, куда следовало. Гарпия сказала: можно не торопиться. Время, мол, есть. Тем не менее, я спешил, как на пожар. Чудилось, что минута промедления способна отобрать у мэтра последние признаки жизни.
Из меня плохая сиделка. Я не верю лекарям.
Первым прибыл капитан Штернблад. Он чуть не загнал коня, торопясь. Зря, конечно – капитану пришлось ждать. Коротая время, он слушал рассказ одного из лейб-гвардейцев. На днях была не его смена, гвардеец подвергся нападению. В темном закоулке на него бросился какой-то бешеный псоглавец, намереваясь заколоть беднягу шпагой.
Гвардеец лихо подкручивал усы, вспоминая бой. Я не знаток фехтования, но, судя по деталям, поединок сложился нелегко. Лишь в конце, особо изощренным выпадом гвардеец достал врага – прямо в сердце! – и уложил на месте.
– Вы сообщили ликторам? – поинтересовался капитан.
– Зачем? – удивился гвардеец.
– Чтоб забрали тело убитого.
– Нет уж! Пусть гниет, падаль! Мусорщики подберут…
Капитан пожал плечами и стал перечитывать взятое из дома письмо. Я случайно увидел подпись в конце. Это было послание от его сына, Вильгельма Штернблада. Читая, капитан улыбался. От улыбки он молодел лет на двадцать. И волосы, которые он красил хной, пряча седину, вдруг отливали естественной, природной медью.
Гарпия не прилетела, как обычно, а приехала верхом на лошади, в сопровождении псоглавца. Капитан сразу же указал гвардейцу на сопровождающего.
– Этот?
– Кто? – не понял гвардеец.
– Не этот ли псоглавец напал на вас?
Гвардеец от души расхохотался.
– Я ж вам сказал, капитан: того я убил. А этот живехонек. Нет, сударь, после моего клинка не разъезжают по улицам! Да и морда у этого тупая. У того острая была, как у борзой. И уши, как у эльфа…
Псоглавец оскалился – смеясь или от злости, я не понял. Гвардеец почесал в затылке и решил не заострять внимание на различиях чужих морд. В прихожей тесно, а клыки есть клыки. В тесноте далеко ли до обиды?
– У меня просьба, – сказала гарпия, и все замолчали.
Лишь сейчас я заметил, что она… Краше в гроб кладут.
– Я не знаю, как начать сеанс. На перила лоджии я поднимусь по-человечески, – я опять не сразу сообразил, что она имеет в виду. – Выйду на балкон. Доминго мне поможет забраться… Но перед сеансом я должна осуществить захват.
– Захват? – я вздрогнул.
– Вы уже видели, – напомнила она. – Ничего страшного. Я пикирую на больного, в последний момент сворачиваю… Тут-то и кроется беда. Спикировать в моем нынешнем состоянии я, пожалуй, сумею. Возьму разгон, наберу необходимую скорость. Но остановиться вовремя… Нет, на это меня не хватит. Если я разобьюсь о землю, или, того хуже, врежусь в больного – последствия могут быть самые ужасные.
Капитан отложил письмо.
– Я вас поймаю, сударыня.
– Поймаете? – я впервые увидел, как изумляются гарпии. – Меня?
– Как родную. Не извольте беспокоиться.
– Я буду лететь очень быстро, – предупредила она. – Словно на добычу.
– Я люблю темпераментных дам. Заранее благодарю за доставленное наслаждение.
– Когти?
– У вас дивный маникюр.
– Ну, допустим. Все равно других вариантов я не вижу. Последний нюанс, капитан. Когда вы станете меня ловить, имейте в виду: я уже буду не здесь. Не телом, разумеется. Душой. Сознанием, если угодно. И тело мое может поступить, как ему вздумается. Телу все равно, кто его хватает на лету – друг или враг. Если что, я заранее прошу прощения. И хочу, чтобы меня ни в чем не обвиняли. Вы поняли?
– Да, сударыня. Я вызвался доброй волей. Абель, вы слышали?
Я кивнул.
– Так и запишите."
Liber V Знать и верить
Caput XVII
Зябко и просторно в старом сквере,
Зыбь тумана трепетна и нервна,
Если и воздастся, то по вере,
Если не воздастся, то поверь мне.
…Крылья взвихрили плотный воздух психонома, закручивая его смерчиками. Келена стала набирать высоту, желая осмотреться. На сей раз она вошла без помех. Но мир не замедлил сыграть с ней шутку. Небо, вместо облаков затянутое канителью из кипящего золота, внезапно отпрянуло, шарахнулось вверх – и оставило гарпию у самой земли.
Это не страшно. Просто – работа. Обычное дело. Здесь она чувствовала себя здоровой и полной сил. Здесь она была готова к битве за душу Томаса Биннори.
А не здесь?!
«Странная штука – доверие, – размышляла Келена, паря в восходящих теплых потоках. – Иногда оно возникает, подобно искре. Раз – и ты доверился едва знакомому существу. А случается, к доверию идешь шаг за шагом, преодолевая упорное сопротивление. Отчего так?»
Она старалась не думать о том, что произошло во дворе. Боялась удариться в панику, которая швырнет ее обратно. Чтобы убедиться: все живы, никто не пострадал. Она не врезалась в больного. Не снесла ему голову, не переломала кости. Не валяется, разбившись, на клумбе – тряпичная кукла, испорченная вредной девчонкой. И маленький капитан цел, избежав когтей…
Воображению рисовалась ужасная картина. Двор, скудно освещенный огнем свечей. Замерли гвардейцы, рты разорваны воплями. Рыдает, упав на колени, слуга. Опрокинутое, лежит кресло. Рядом – мертвый пациент. Капитан опоздал, она не совладала со скоростью. При столкновении бесчувственный поэт рухнул навзничь, стукнулся затылком о бордюр клумбы. Тело гарпии, раньше состоявшее из птицы и женщины, а теперь – из мертвечины, накрыло Биннори саваном из перьев.
Труп на трупе.
Скороход выскальзывает в дверь – бежать с докладом.
«На первом сеансе капитан поверил мне сразу. Он не знал, что я стану делать. Не знал, опасно ли это для пациента. Мало кто спокойно выдерживает зрелище атакующей гарпии. Один кинется наутек; другой начнет рубить с плеча. Вот гвардейцы и рубанули. А капитан взял и поверил.»
«А ты? – спросил кто-то, летящий рядом. – Ты доверяешь ему?»
Ему – да, молча ответила гарпия. Но я не доверяю собственному телу. Отсюда я не в состоянии выяснить правду. Значит, глупо травить сердце черными мыслями. Паразит только и ждет, когда я ослабею. Надо верить: там все прошло удачно.
Верить, не стремясь проверить.
А вот с Матиасом Кручеком мы движемся навстречу друг другу, выверяя каждый шаг. Кручек – ученый. Он привык искать факты, доказательства, делать выводы. А я? Или, общаясь с ним, я невольно подстраиваюсь под его образ мыслей? Осваиваю методику Высокой Науки?
Ерунда! При чем тут методика?
Но ведь ты и сейчас сомневаешься? Не это ли один из принципов науки: все подвергать сомнению?
Ценой колоссального усилия Келена изгнала тревогу. Раскинув крылья, она заскользила, вглядываясь в местность, плывущую внизу. Холмы и реки. Одинокие замки. Диковинные города. Освещение изменилось: ни день, ни ночь – феерия золотистых сумерек. Признаков завершения, наступающего со смертью создателя, не видно. Но это ничего не значит. Завершение происходит не сразу, оно длится месяцы и годы.
Если создатель погиб минуту назад, заметить это невозможно.
По курсу возник памятный якорь. Его она в прошлый раз очистила от мелких паразитов, собирая свору. Дворец – и путник на осле. Первый из узлов кольца отчуждения вокруг доминанта.
А вот и само кольцо.
Внутри зоны карантина вспучился, опалесцируя кармином и бирюзой, волдырь-гигант. Словно земля там сочилась кровью и гноем. Уплотняясь, миазмы доминанта образовывали купол, чья поверхность отблескивала жирным глянцем. Вершину нарыва, будто снег, укрывала белесая плесень.
Прежде чем приземлиться у границы, гарпия на миг зависла в воздухе. Дикий, оглушительный вопль едва не вырвал деревья с корнем – это она призвала свору. Минута-другая – и летучие церберы явились на зов. Кое-кто норовил потереться о ноги хозяйки. Другие с радостью скрежетали и курлыкали, приветствуя госпожу.
Сняв церберов с патрулирования, Келена ослабила кольцо отчуждения. Ей необходима хорошая видимость, а не кровавый туман. Разумеется, паразит воспрянет и захочет дотянуться до якорей-соседей. Это правильно. Пусть доминант проявит себя.
Кольцо продержалось не больше получаса. Раздался хлопок – словно лопнул исполинский рыбий пузырь – и граница исчезла. Можно было ожидать: багровая мерзость хлынет наружу, затапливая все вокруг. Однако ничего подобного не произошло. Напротив, нарыв стал опадать, съеживаться, туман поредел, оседая на землю и впитываясь без остатка.
Вскоре глазу предстали обычный пейзаж. Разве что деревья искривились и обросли клочковатым мхом. Трава пожухла. Дома вдали выглядели обветшалыми. Гарпия ощутила дуновение анемоса – поток прокладывал новое эфирное русло – и едва справилась с искушением. Помнишь, как упоенно ты кружила в небе над университетом, восполняя свой жалкий запас маны? Что, если попробовать? Прямо сейчас?
Нет.
Она глянула в поднебесье и увидела воронку, сотканную из туч – черных, как перья ворона. Во тьме проступил двор, огоньки свечей, разоренная клумба, опрокинутое кресло… И тела на земле. Психоном насмехался, показывая не туманное будущее, а нездешнее настоящее.
Правда или морок?
Завтра это уйдет назад. Избавится от накипи чувств. Остынет. Живая или мертвая, наша нынешняя или наша прежняя, гарпия окинет случившееся взором, спокойным и бесстрастным. Обдумает ошибки, оценит достижения. Но это – завтра. А сегодня – вино, наливаемое кравчим-растяпой, хлещет через край. Багровая влага заливает пирующих, столешницу, зал, жизнь…
Орел на аркане, подумала Келена. Вот кто я. Орел на аркане. С клобуком на голове. Слепота, мрак, неизвестность. И зыбкая струна надежды под лапами. Всякий, проходя мимо, считает своим долгом ее дернуть. Надежда качается, я вновь ищу опору…
Она глубоко вздохнула, успокаиваясь.
– За мной!
Легко оттолкнувшись от земли сильными – человеческими! – ногами, гарпия взмыла в воздух. Свора ринулась следом.
Охота началась.
* * *Она изменила маршрут. Больше не требовалось искать доминанта по косвенным признакам, или огибать его по дуге, создавая кольцо отчуждения. Церберы, ведомые гарпией, шли напрямик, над кронами деревьев, увенчанных веерами для великанов. Боясь своры, веера в испуге сворачивались – и не торопились раскрыться вновь.
Тем не менее, Келена успела полюбоваться рисунками на шелке. Корчились в огне тритоны. Драконы с крыльями стрекоз – они смотрели на мир глазами побитых собак. Цветы разверзали пасти, дыша роями мошкары. Умирали дубы, изъеденные червями. Парили в облаках шипастые шары на цепи из звеньев-сердец.
Каждый шип напоминал жадный хоботок.
Сюжеты, пронизанные извращенной фантазией, выглядели достойными кисти Адольфа Пёльцлера – согласись мастер, одержимый бесом вдохновения, изменить эбулио-реализму. Дикие сочетания красок – конвульсии цвета. Формы, сводящие с ума неопределенностью, и вместе с тем – узнаваемостью.
Агония разума, над которым нависла тень исказителя.
Подобные миры Келене довелось видеть не только на веерах. Так выглядели психономы, где паразит-доминант после смерти творца перекроил реальность под себя. Картины на шелке – предупреждение. Время в психономе выкидывает странные фортели. Возможное завтра, преломляясь, мелькает в невозможном сегодня; пророчества штопают ткань бытия.
На западе возник холм, где длился бесконечный поединок. Уже близко. Стальной лентой блеснул ручей. Феи, танцующие вокруг поэта, почуяли приближение своры, кружась все быстрее и быстрее. Девичьи фигуры слились в разноцветный вихрь. Вспышка бирюзы, брызги изумруда, пламя янтаря, сияние жемчуга…
Кто?
Свора рассыпалась облавным полукругом, заходя на добычу. Келена взмыла, расшвыривая облака – и закричала так, как нечасто кричат даже гарпии. Вызов на бой сотряс землю, рябины на взгорье, кусты бересклета; вспенил ручей, превратив сталь в шкуру ягненка. Врассыпную кинулись лани, объедающие кору с молоденьких осин. Сотряслись ясени, роняя листву.
Хоровод замер. Вихрь распался на четыре тела, сплошь покрытых блестками изморози. Метни в любую из фей монетку – и красавица со звоном рассыплется сотнями острых осколков. Упала тишина, душная, как вечер перед грозой. Смолк ручей, онемели птицы, шелест листьев сгинул без следа.
И в тиши, сковавшей мир цепями беззвучия, у ног жемчужной феи шевельнулся карлик-шут. Его дурацкий колпак вспучился кублом змей. Пророс острыми бивнями. Удлинился до земли, накрыв тело уродца расписным балахоном. Под балахоном, словно перестав смущаться нескромных взоров, карла начал стремительно увеличиваться в размерах. В мгновение ока он пожрал и четверку фей, и треть пригорка, и бересклет, и стайку рябин.
Уцелел лишь поэт. Безучастно глядя перед собой, Биннори перебирал струны арфы. Арфа молчала, но он не оставлял попыток, как если бы от этого зависела его жизнь.
Столб бугристой плоти поднялся выше деревьев. Фаллос исполина восстал над землей, желая ворваться в лоно психонома, оплодотворить вместо семени жгучей струей желудочного сока. Доминант готовился к битве с захватчиком, посягнувшим на чужую территорию. То, что сам паразит тоже был из породы захватчиков, его не беспокоило.
Убить подобного себе?
Изысканное наслаждение.
Одиночка, он не знал, что не одинок в страсти к наслаждениям такого рода. Не знал, пока его не атаковала свора. Воскресшие после гибели церберы рвали живого собрата на части. Змея с головой старика впилась ядовитыми зубами в паразита. Она бы обвила гиганта, но доминант был слишком велик для ее объятий.
С утробным рокотом, от которого задрожала твердь, он встряхнулся – и змея гнилой веревкой отлетела прочь.
У вершины монстра вился шершнель-многоножка, вонзая жало в уязвимые места. Барракуды пожирали куски плоти, словно щенята – крохи, брошенные со стола. Церберы облепили паразита роем голодных слепней. Казалось, неповоротливый колосс не в силах противостоять своре. Но гарпия знала: это не так.
Кружа на безопасном расстоянии, Келена не спешила нападать. Пусть доминант покажет, на что способен. «Разведка боем» – вот главная задача своры. Иначе выйдет не спасение больного, а самоубийство.
А внизу играл на молчащей арфе Томас Биннори.
Доминант изменил форму, как глина под пальцами скульптора. Паразит обрел сходство с человеком. В новом облике не осталось ничего от давешнего карлы. Голем был карикатурой на поэта, терзавшего арфу. Плоть шла пятнами, раскаляясь в одних местах, твердея в других, оставаясь вязкой в третьих. Саранча расшиблась в мокрое месиво, ударившись о лоб гиганта. Семиглавый дракончик изрыгал огонь, кашляя, будто чахоточный.
Видя тщету своих попыток, малыш не знал, что можно сделать еще.
Сгорели барракуды, попав на раскаленные участки. Та же участь постигла хищную розу. Шершнель приклеился к плечу исполина. Насекомое беспомощно жужжало, пытаясь вырваться. В воздухе мелькнуло разлохмаченное полотнище. Сотканный из крапивы ковер-самолет с размаху прилип к груди паразита. Грудь зашипела, повалил смрадный дым. Ковер продержался не больше минуты – сгорев полностью, он оставил на теле врага ожог, откуда сочилась грязно-бурая сукровица. В недрах ожога, исходя набатным гулом, билось…
Сердце!
Ваш выход, сударыня.
Заложив вираж, Келена упала на голема. Раздирая дыру когтями, она жалела, что родилась без клюва. Удары сердца приближались, оглушая. Крылья намокли, перья облепила какая-то дрянь. Но сейчас она не слишком нуждалась в крыльях. Смрад проник в легкие, дыхание сбилось, но гарпия остервенело прокладывала себе путь.
