— Ты парадоксален, Гермий. Все, включая Младшего, убеждены в том, что именно ревнивая Гера насылает безумие на юного Алкида — ты же утверждаешь, что это не так. Все уверены, что никакие жертвы, в том числе и человеческие, не помешают сыну Зевса и Алкмены стать Истребителем Чудовищ (или, если хочешь, Мусорщиком-Одиночкой) — ты же опасаешься Павших, стучащихся в дверь неокрепшей детской души. Послушай, Гермий — зачем ты пришел ко мне? Чего ты хочешь?
— Выговориться. Ты — единственный, кто способен посмотреть на все это со стороны, без личного интереса.
— Уже нет. И мне хотелось бы знать, что ты предпримешь дальше. После того, как выговоришься, и старый кентавр успеет тебе надоесть.
— Я познакомлюсь с близнецами поближе… Поближе с близнецами — фраза, достойная певца-аэда! Я попробую стать им другом, спутником, немного учителем, немного нянькой; я буду заглядывать им в глаза и вслушиваться в биение сердец, я вытру пену с губ безумного Алкида, я зайду в тайники его души, где по углам копится пыль Тартара, ночным сновидением я приникну к щеке спящего Ификла, я взвешу братьев на своих весах…
Гермий помолчал, как незадолго до того Хирон.
— И если я увижу, что они опасны, — жестко закончил он, — я убью их обоих. Что бы ни предпринял потом отец, как бы ни гневался Владыка и ни ликовали Посейдон с Герой — я убью их. Мне кажется, я единственный, кто не побоится сделать это открыто.
Хирон долгим взглядом смотрел на юное лицо Лукавого, очень похожее в этот миг на лицо его отца, Дия-Громовержца, Зевса Олимпийского, каким он был много веков назад, перед великой битвой.
— Не спеши, — наконец выговорил кентавр. — Я не советую тебе, я просто говорю: не спеши. Если бы я даже знал, что ребенок вырастет и убьет меня, то я не стал бы из-за этого убивать его — не стал бы убивать настоящее ради будущего. И вот что… Я разрешаю тебе приходить на Пелион без моего дозволения. Приходи просто так. Но только в одном случае — если ты придешь вместе с этими детьми. Договорились?
И Гермий молча кивнул.
ЭПИСОДИЙ ТРЕТИЙ
1— Душно, — с некоторым раздражением бросил Автолик, утирая лицо заранее припасенным куском ткани. — Наверное, гроза будет…
— Еще бы, — в тон ему отозвался Амфитрион, завистливо глядя на голого борца. — Гелиос, видать, взбесился… Хорошо тебе, Автолик, а мою одежду хоть выжимай! Так ведь домой голым не пойдешь…
Оба мужчины сидели на краю бордюра, окружавшего площадку для прыжков, и с вожделением косились на далекую гряду сизых туч; третий, гибкий как горный лев Кастор Диоскур, чуть поодаль возился с учебным копьем — то ли наконечник утяжелял, то ли просто так убивал время.
Из крытого гимнасия донесся сдавленный вопль.
— Поликтора поймали, — удовлетворенно сообщил Автолик, раздувая ноздри. — Эй, Кастор, слышишь — твоего любимчика лупят! Говорил же тебе вчера — отгони его от Алкида, не давай песком кормить… Вот и докормился, оболтус! Сейчас его Амфитриадики чем-нибудь похуже песочка угостят, пока Поликторова свита в умывальне плещется…
Тонкие черты лица Кастора исказила недобрая усмешка. Всякий, увидевший Диоскура впервые, рисковал недооценить белокурого красавчика, но после подобной усмешки любой предпочел бы не иметь Кастора в числе своих врагов. Вспыльчивый, гордый, постоянно пытавшийся ни в чем не уступить своему брату Полидевку — несмотря на то, что их мать, Леда-этолийка, назвала братьев «Диоскурами», то есть «юношами Громовержца», людская молва считала сыном Зевса одного Полидевка — Кастор отличался болезненным самолюбием и полным отсутствием чувства юмора.
«Поколение героев», — неожиданно вспомнил Амфитрион. Да, так не раз говаривал слепой Тиресий, когда на старика нападал очередной приступ болтливости. «Все мы, — говорил Тиресий, — поколение героев; воины, прорицатели, братоубийцы, мудрецы, безумцы, истребители чудовищ и людей — герои… Это не доблесть, не знак отличия, не привилегия — скорее, это болезнь; или даже не так — это некий врожденный признак, как цвет волос или форма носа».
Герои.
Уроды?
Мост между людьми и богами?
Песнопевец Орфей, ни разу в жизни не обагривший рук чужой кровью; убийцы-Пелопиды Атрей и Фиест; праведник Эак, безумец Беллерофонт, лгун Тантал, Персей-Горгоноубийца; непредсказуемый Автолик, упрямый Кастор; он сам, Амфитрион Персеид, дети его, Алкид и Ификл, воюющие сейчас с дылдой-Поликтором, чья мамаша на всех перекрестках трезвонит о своем происхождении от Вакха-Диониса и в подтверждение этого увязалась бегать с менадами…
Герои?
Все?
Полубоги, боги на четверть, на треть, на одну пятую… отцы, сыновья, внуки, правнуки?
Зачем мы?
Зачем мы все?!
…За последние три года, прошедшие со дня основания новой палестры, у Амфитриона часто находилось время для размышлений. Жизнь текла размеренно и спокойно, не отягощенная происшествиями, боги забыли про семивратные Фивы, перестав баловать их своим опасным вниманием; Амфитрион был богат, знатен, прославлен и взыскан судьбой, счастлив женой и детьми, любим друзьями…
Все это было правдой.
Как правдой было еще и то, что он до сих пор не научился прощать обиды и гордиться милостью с чужого плеча, чье бы оно ни было, это плечо.
Просто Амфитрион научился жить под острием невидимого меча.
А еще он узнал о приступах безумия у Алкида — случавшихся регулярно, два-три раза в год.
Через шесть месяцев после начала занятий Алкида прихватило прямо в палестре; к счастью, это произошло почти на закате, когда кроме задержавшихся у сломанной колесницы Амфитриона с сыновьями вокруг никого не было. К счастью — потому что попытавшись скрутить беснующегося Алкида, Амфитрион был отброшен в сторону, затылком ударился об угол колесничного основания и на миг потерял сознание.
Очнувшись, он увидел Ификла, склонившегося над обессиленным братом — и не стал спрашивать, кто остановил Алкида, или того демона, что сидел в Алкиде.
С этого дня Амфитрион, подобно Алкмене, никогда не путал мальчишек, различая их мгновенно и безошибочно; и еще с этого дня он перестал приносить жертвы Гере.
«Поколение героев», — снова подумал Амфитрион.
Поколение проклятых?
2— Душно, — зачем-то повторил Автолик, звонко хлопая себя по волосатой груди.
Амфитрион кивнул.
Гимнасий взорвался множеством голосов и шумом грандиозной потасовки.
— Дружки Поликтора из умывальни вернулись! — расхохотался Автолик. — Ну, сейчас начнется!.. держитесь, Амфитриадики!
Амфитрион поднялся на ноги, подмигнул Автолику и Кастору, затем многозначительно приложил палец к губам и, шагнув в сторону, спрятался за углом гимнасия.
Вовремя — дверь зала внезапно распахнулась, наружу вылетели двое разгоряченных мальчишек и тут же принялись захлопывать злополучную дверь и подпирать ее увесистым поленом (видимо, припасенным заранее).
Захлопнули.
Подперли.
И завизжали от восторга, как визжат только в восемь лет.
— Так-так, — зловеще произнес Автолик, и тощие мальчишечьи спины мгновенно напряглись в ожидании неведомо чего. — Буйствуем, значит… Позорим имя отца и учителей своих. В глаза, небось, смотреть стыдно, вот и поворачиваемся задницами…
Мальчишки вздохнули и повернулись лицом к Автолику, безуспешно пытаясь пригладить волосы и придать себе достойный вид.
— М-да, — протянул Автолик, вглядываясь в совершенно одинаковые физиономии. — Ну что ж, признавайтесь для начала — кто есть кто?
— А чего они, — засопели оба брата, без особого смирения потупив нахальные глаза, — чего они маленьких-то обижают?..
— Оглохли?! — прикрикнул на них Автолик. — Я спрашиваю — кто есть кто?! Маленькие…
— Алкид я, — поджал губы левый мальчишка. — Сами ж видите! Чего спрашивать-то?!
Капля пота стекла у него по щеке к углу рта, и он живо слизнул ее языком.
— И я — Алкид, — обиженно заявил правый мальчишка. — Я Алкид, а ты дурак. И врун.
Капля пота стекла у него по щеке к углу рта, и он живо слизнул ее языком.
А потом показал язык брату.
Широкий такой язык, лопатой… небось, врать таким языком — одно удовольствие.
Кастор взвесил копье на руке и с интересом глянул на Автолика, дергавшего себя за бороду. Автолик стоически перенес этот взгляд, с хрустом размял пальцы и потянулся за учительским раздвоенным посохом.
— Ну, я — Ификл, — поспешно сообщил левый. — Клянусь вашим папой-Гермесом, учитель, Ификл я… и глаза у меня умные, и веду я себя хорошо…
— И только дурак тебе поверит, — завершил правый. — А учитель Автолик не дурак, он умный, он сразу видит, что это я — Ификл, потому что я хороший, и меня посохом бить не за что… а Поликтор — козел драный, я ему так и сказал!.. и еще скажу…
Дверь гимнасия угрожающе содрогнулась под напором изнутри.
— Полено уберите, — велел Автолик, чуть отвернувшись, чтобы скрыть предательскую улыбку. — После разберемся.
Братья переглянулись — и две босые ноги мигом вышибли полено, заставив его перекувыркнуться в воздухе. Кастор оценивающе сдвинул брови, косясь на Автолика, борец хмыкнул в бороду, глядя, как мальчишки отскакивают от двери — и из гимнасия кубарем вывалилась добрая дюжина подростков, образовав на земле кучу-малу.
— Маленьких! — радостно завопили братья. — Маленьких обижают!..
И ринулись в месиво из тел, топчась по чьим-то спинам, пиная затылки и ягодицы, с упоением раздавая тумаки направо и налево. Поднялась туча пыли, Автолик от хохота свалился с бордюра и принялся кататься по песку, как возбужденный зверь, и даже на правильном лице Кастора появилось нечто, напоминающее снисходительное одобрение.
— Довольно! — приказал Амфитрион, появляясь из-за угла гимнасия, и все стихло. Властный голос бывшего лавагета словно отрезвил собравшихся — опять занялся копьем Кастор, Автолик начал отряхиваться, прекратили орать подростки, а братья-Амфитриады с видимым сожалением оставили поле боя и подошли к отцу.
— Алкид? — сказал Амфитрион, глядя в упор на того сына, чья шея и плечи были исцарапаны так, будто он продирался сквозь дикий шиповник.
— Да, папа, — покорно отозвался тот.
— Ификл? — это относилось ко второму, с кровоточащими ссадинами на обеих ногах.
— Да, папа…
— Десять кругов в темпе погони! И еще пять в походном темпе… Живо!
Когда близнецы умчались прочь к беговым дорожкам, а возмущенные подростки попытались было жаловаться, но были отправлены на площадку для метания диска; когда осела пыль, отсмеялся Автолик, унес копье Кастор, а Амфитрион и вовсе покинул палестру, отправившись домой — к палестре подъехала богато украшенная колесница, запряженная вороной парой.
Автолик, даже и не подумав накинуть на себя хоть что-нибудь из одежды, угрюмо наблюдал, как колесница останавливается в двадцати шагах от него, и, набросив поводья на столб, с нее спрыгивает очень высокий юноша лет семнадцати-восемнадцати; спрыгивает и танцующей походкой направляется к Автолику.
— Радуйтесь! — еще издалека начал гость. — Так это и есть знаменитая палестра Амфитриона Персеида?
— Это и есть, — без особого радушия отозвался Автолик, ставя ногу на край бордюра и сцепляя пальцы обеих рук на выпуклом колене.
Мощные плечи борца слегка подались вперед, и мирная поза Автолика стала чем-то напоминать позу атлета перед началом схватки. Ну, не любил Автолик незнакомых людей, и сходился с ними плохо, тяжело — но зато уж если кого любил хитрец и клятвопреступник Автолик, сын Гермеса-Психопомпа…
Видимо, юноша что-то почувствовал, потому что остановился, существенно не дойдя до Автолика. Постороннему наблюдателю эта пара показалась бы презабавной — голый, коренастый, могучий, словно вросший в землю мужчина в самом расцвете зрелости и длинноногий, длиннорукий юнец в ярко-голубой хламиде поверх белоснежного хитона, застенчиво моргающий и переминающийся с ноги на ногу.
Однако, не будучи посторонним наблюдателем, Автолик мигом сумел оценить скрытую силу, таившуюся в юноше — и плечи учителя Автолика расслабились, а на бородатом лице доброжелательно блеснули черные глаза.
— Меня зовут Ифит, — торопливо представился юноша. — Ифит из Ойхаллии. Да вы знаете, небось — это на острове Эвбее…
— Неблизкий путь, — кивнул Автолик. — Учиться приехал, что ли, Ифит Ойхаллийский?
— Вряд ли, — равнодушно ответил юноша. — Скорее уж учить. А откуда вы знаете, что я Ифит Ойхаллийский? Вы что, с моим отцом знакомы?
Автолик почувствовал себя неловко — а это с ним случалось крайне редко. Ифит Ойхаллийский? С отцом знаком? Учить приехал?! Ведь сам же только что заявил: я, мол, Ифит из Ойхаллии… это что, не то же самое, что Ифит Ойхаллийский?
— С каким отцом? — вырвалось у борца.
— С моим, — повторил Ифит. — С Эвритом, басилеем Ойхаллии. Знакомы, да?
— Нет уж, не сподобился, — Автолик мало-помалу приходил в себя. В конце концов, что тут особенного — закончив занятия в фиванской палестре, лицом к лицу встретиться со старшим сыном басилея Ойхаллии (кто, кроме наследника, так спокойно назовет себя Ойхаллийским?), специально приехавшим сюда с Эвбеи и собиравшимся не учиться, а учить…
Кого?
Его, что ли, Автолика?!
Тогда — чему?!.
Борьбе? Нет, только не борьбе — стоит далеко… Автолик по себе знал, что опытные борцы даже при дружеском разговоре стараются держатся поближе к собеседнику, на расстоянии вытянутой руки; это въедается в плоть и кровь, становится второй натурой, привычкой, потому что дальше — неуютно, ближе — опасно, а вот так, полшага до захвата — в самый раз.
Нет, Ифит — не борец.
И не воин-щитоносец — потому что тот же Кастор всегда держится на расстоянии копейного удара, четырех-пяти локтей от собеседника, стараясь иметь запас пустого пространства (не такого, как любит его брат Полидевк, кулачный боец, а раза в полтора больше), и Автолик не раз замечал, что при разговоре с Кастором теснит последнего к ближайшей стене, машинально стараясь подойти поближе — что, в свою очередь, заставляло Кастора делать шаг назад.
А этот гость еще дальше стоит, чем Кастор, и чувствуется, что ему так удобно беседовать…
Кифаред? Так лучше Лина юнцу не бывать!
Колесничий? Повадка не та.
Просто юный нахал? Непохоже…
Раздумывая, Автолик нечаянно посмотрел переставшему моргать Ифиту прямо в глаза — и вдруг все понял, понял еще до того, как увидел, что за предмет приторочен к ограждению Ифитовой колесницы. Уж больно пронзительный прищур оказался у юноши, и морщинки не по возрасту лихо разбегались от уголков глаз; не взгляд — стрела, та стрела, которую видишь уже в себе, в первый и последний раз видишь…
Лучник.
И лук на колеснице — тяжелый, тугой, значительно больше обычного, такого, каких много перевидел Автолик за свою жизнь.
— Так ты сын Эврита-лучника… — пробормотал Автолик, задумчиво качая головой. — Нет, юноша, твоего отца я не видел, но слышал о нем не раз — правда, тогда он еще не был басилеем, когда мне о нем слышать доводилось. Что ж тебя отец одного отпустил-то, в Фивы?
— Почему одного? — искренне удивился Ифит, смешно морща по-юношески чистый лоб. — И вовсе не одного… просто отец со свитой сразу в дом Амфитриона поехал, а я сюда — учителей здешних повидать. Вы понимаете, здесь же в учителях и Кастор Диоскур, и Автолик Гермесид, и…
Ифит осекся, видимо, сообразив, кем может оказаться его собеседник.
— А вы… вы — Кастор? Или сам Амфитрион?
— Тогда почему не Автолик? — иронически поинтересовался Автолик.
— Ну да! — Ифит Ойхаллийский подмигнул борцу — мол, наших не проведешь!
— Еще чего! Автолик — он хитрец известный, ему пальца в рот не клади, а у вас… у вас лицо вон какое честное!
Так Автолик не смеялся даже тогда, когда братья Алкид и Ификл топтались по несчастному Поликтору и его дружкам.
