Говорили, что проклятие лежит на переулке и по сей день, но проверить это никому не приходило в голову: орхидеи здесь уже давно никто не выращивал.
Возле дома, где якобы жил вредный цветовод, расположился на рваной подстилке безногий нищий, с головой закутанный в пестрые лохмотья. Одеяние калеки напоминало ворох поясов в лавке старьевщика (возможно, так оно и было).
Нищий молча ждал, пока юноша подойдет поближе.
Возле подстилки на земле стояла деревянная плошка, в чреве которой покоилась горсть медяков.
Этот человек постоянно сидел здесь, и Мотоеси всякий раз, возвращаясь с рынка домой, бросал в его плошку пару монеток. Нищий благодарил юношу с непривычным для братии побирушек достоинством, всегда одними и теми же словами:
– Да будут дни молодого господина счастливыми и долгими! Вы добрый человек.
Это уже стало своего рода ритуалом: две монеты аккуратно ложатся в плошку, и в ответ – спокойная благодарность, произнесенная от души. У Мотоеси на сердце становилось теплее; ему было приятно расставаться с деньгами, слыша в ответ искренние слова, какие редко услышишь даже от людей близких.
Глухо звякают монеты.
Мотоеси невольно улыбается.
Нищий улыбается в ответ; улыбка цветком прорастает сквозь потрескавшуюся землю, сквозь густую сеть морщин, избороздивших лицо старца-калеки.
– Да будут дни молодого господина счастливыми и долгими! Вы добрый человек…
И вдруг совсем другим, звонким и ясным голосом:
– Берегитесь, господин! Сзади!..
Обернуться Мотоеси не успел. Из глаз юноши брызнули искры, и в следующее мгновение оказалось, что он лежит на земле.
Снег таял, обжигая скулу.
Прямо у самого рта, едва не отдавливая губы, чуть притопывала чья-то нога в сандалии желтой кожи, переплетенной витым шнуром.
– Ну что, молодой господинчик, будешь впредь более вежливым? – издевательски осведомились откуда-то сверху.
Мотоеси осмелился поднять взгляд, но сандалии это не понравилось. Носок ее угодил юноше в челюсть, перевернув несчастного на спину. Голова взорвалась умопомрачительной болью, челюсть ощутимо хрустнула, но, кажется, все-таки уцелела.
Стеклистое небо плыло кровавыми паутинками.
Там, в небе, горой Хиэй возвышался сухощавый человек лет тридцати пяти; узкое, хищное лицо поросло на правой щеке диким мясом лишая. Из-под длиннополой шерстяной накидки выглядывала рукоять меча, смешно напоминая собачий… нет, не напоминая.
И не смешно.
Человек не был самураем, о чем ясно говорил меч (один, короткий…), но надменности и презрения ему было не занимать-стать.
– Ты решил оскорбить меня? – Бесцветные губы скривились в улыбке-гримасе, источая холод. – Поклонился нищему калеке, сделав вид, что не заметил почтенного господина?! Это заслуживает тысячи смертей! Эй, Рикю, Таро – проучите-ка мерзавца!
Небо грязно выругалось, и на юношу, который только-только сумел встать по-собачьи, обрушился целый град пинков и ударов.
– За что?! – Крик превратился в хрип, а руки инстинктивно пытались защитить хотя бы лицо.
– Ты смотри! Оказывается, мы не желаем принимать кару за грехи с должным смирением! – Человек с лишаем забавлялся происходящим, не скрывая удовольствия. – Да бросьте вы торбы шерстить, успеете! – прикрикнул он на своих подручных. – Займитесь-ка лучше этим молокососом как следует!
«Разбойники! – пронзила юношу страшная догадка, заставив позабыть о боли, терзающей тело. – Живым не отпустят… чтоб донести не смог!»
Рикю и Таро – кряжистые детины, похожие на портовых грузчиков, но одетые побогаче – на миг оставили вожделенную добычу в покое, извлекая из-под одежды припрятанное оружие.
Короткую, окованную железом дубинку с шипами и нож-тесак.
Спектакль жизни близился к финалу.
В отчаянии юноша привстал, огляделся по сторонам – однако поблизости никого не было, кроме безногого нищего, отчаянно ругавшегося самыми черными словами. Увы, нищеброд ничем не мог помочь или помешать, и разбойники, прекрасно понимая это, попросту пропускали мимо ушей брань калеки.
Случайно их взгляды встретились: затравленный – юноши, и горящий гневом – старика нищего. Воздух между двумя парами глаз поплыл, словно над костром, юноша моргнул и увидел: маска.
Маска нопэрапон плавится, течет полузнакомыми чертами.
Ближе.
Еще ближе.
Прилипла, проросла.
…Тряслась земля от грохота тысяч копыт, сталь звенела о сталь, крики ярости и хрипы умирающих вплетались в безумную симфонию битвы, и падали одно за другим знамена южан из дома Кусуноки, но это было там, на холмах, а здесь были только кровь и сталь, сталь и кровь, и Смерть пела свою победную песню, и багровый туман боевого безумия рвался наружу из горящих глаз, из раскрытого в крике рта, плескал с окровавленного острия дедовского меча, щедро даруя гибель направо и налево…
Тело откликнулось само: волчком крутнувшись по земле, уходя от нацеленной в голову шипастой смерти, подсекая щиколотки убийцы.
– Вот это – другой разговор! Так куда интереснее, молодой ты мой господинчик! Посмотрим, как ты сыграешь свою последнюю роль!.. Сейчас будет совсем интересно…
Человек с лишаем вновь оказался рядом. Меч он доставать не стал: много чести для молокососа-актеришки! Костлявые пальцы мертвой хваткой, клешней бешеного краба вцепились в глотку, грозя сломать кадык, силой и болью подымая юношу на ноги.
Сейчас.
Сейчас…
Кажется, в последний момент он все же понял свой промах, этот гордый князь ночных трущоб, – но знамена южан еще падали в грязь, и Смерть плясала в душе Мотоеси. Присвистнул радостно короткий меч, меняя владельца, мертвая отныне кисть так и осталась висеть на горле юноши, забыв разжать пальцы; обратный взмах – и под ухом у человека с лишаем нехотя распахнулась багровая щель.
Сейчас… о, сейчас!..
Кровь хлещет Мотоеси в лицо, кровь ударяет в голову, и юноша уже сам не понимает: что за багровая пелена застилает взгляд? снаружи она или изнутри? Страшная, животная ярость выплескивается наружу нутряным ревом, и молодое сильное тело актера вдруг начинает жить своей жизнью, жизнью, имя которой – Смерть!
Идзаса-сэнсей был бы доволен, увидь он сейчас своего ученика.
Обладатель шипастой дубинки успел замахнуться всего разок, чтобы ткнуться носом в землю, вываливая наружу небогатое содержимое черепа.
Второй грабитель, закрываясь тесаком, попятился, споткнулся о труп предводителя – и, не удержавшись на ногах, упал прямо в объятия безногого калеки.
На миг лицо нищего отразило дикую радость – столь похожую на ярость, пылающую в глазах юноши, что их можно было спутать. Руки калеки сплелись, расплелись, коротко хрустнули позвонки; и вот уже нищий отпускает безжизненное тело, давая ему сползти наземь.
– Прости, молодой господин, что не дал тебе самому отправить в преисподнюю этого мерзавца… – Старик попытался согнуть спину в поклоне, но все равно было видно: между морщинами бродит кругами, то показываясь на миг, то вновь прячась, хитрая улыбка. – Жаль, четвертый убежал. Он в конце переулка стоял, на страже. Тоже из этих…
Но Мотоеси не слушал.
Не смотрел.
Глубоко внутри медленно таяла, растворялась в безликости маска гневного воина, бедного, но гордого самурая – чьи сюзерены постыдно проиграли битву при Ити-но и которому пришлось переступить через свою гордость: отказавшись вспороть живот, он, безногий калека, остался жить, зарабатывая подаянием на жизнь своей молодой жене и ребенку.
Тридцать лет назад… да, господа мои, время-времечко!..
Схватив за ремень сумки, юноша бегом припустил в сторону дома.
6
А тем временем старый нищий, деловито обыскав убитых и в итоге значительно обогатившись, поспешно катил прочь на своей тележке, отталкиваясь от земли двумя деревяшками с отполированными до блеска рукоятками…
IX. По образу и подобию. Дмитрий
На экзотические издания нам везет.
Нет, сейчас-то мы издаемся и в банальной Москве-столице, моей Москве (или уже «не моей»?!), и в родном полустольном граде Харькове, и в Каунасе, на неудобопонятном литовском – но первую-то авторскую книгу, крылатую ласточку нашей весны, выпустили… в Барнауле! Вернее, отпечатали в барнаульской типографии, а договор мы подписывали с новосибирцами. Директор издательства оказался обаятельнейшим человеком, книгу издал в рекордно короткий срок (никто из коллег не верил!) – через три недели после того, как получил дискету с текстом! И с гонораром задержек не было. Мы витали в облаках, лобызаясь с ангельскими чинами, – книга, первая, горяченькая!
Но вот авторские экземпляры получать…
Экземпляры нам переслали с поездом. Приди на вокзал да забери у проводника, делов-то! Если не учитывать печальное обстоятельство: через Новосибирск к нам ходит один-единственный владивостокский пассажирский. И прибывает он в Харьков без двадцати час. Ночи, разумеется.
Когда не опаздывает, а опаздывает он всегда.
Помню, расторопные новосибирцы-барнаульцы вскоре за первой вторую книгу выпустили, а там и третью… И на экземплярчики не скупились, по два-три раза присылали, с барского плеча. В общем, мотаться на вокзал по ночам у нас с Олегом стало чуть ли не привычкой.
На этот раз сибиряки порадовали нас публикацией в альманахе: статья местного критика, из всех русских слов предпочитающего два – «постмодернизм» и еще почему-то «тусовка», – далее следовало интервью с нами, любимыми, вверху красовалось цветное фото (на нем мы, любимые, с женами и приятелем-коллегой сидим в одесском кафе, окаменев улыбками); и тут же – наша повесть, если верить анонсу, «написанная специально для этого издания». (Всем этим мы уже успели полюбоваться «виртуально» – спасибо Интернету!) Заодно к альманаху прилагались два старых рассказа, с горем пополам переизданных в сборнике фантастики «За хребтом Урала». (Теперь собратья по перу как пить дать «захребетниками» дразниться станут!) В результате пришлось вспоминать времена двухлетней давности (давненько мы владивостокский поезд не встречали!) – и снова на ночь глядя тащиться на вокзал. Ничего, завтра устроим себе выходной, отоспимся…
Без четверти двенадцать Олег спустился ко мне, а ровно в полночь (это ж надо, минута в минуту!) на улице просигналило заказанное заранее такси.
Помело подано, айда на Лысую гору!
Вот что мне всегда нравилось в получении книг из страны Сибири – так это поездка по ночному городу. Особенно в такое славное время года, в конце весны. Машин нет, прохожих нет, тишина – только наши шины шуршат по асфальту, а за окнами, вместо дневной гари и копоти, благоухают цветущие каштаны. Лучи фар – объемные, почти материальные – небрежно ощупывают дорогу и сразу скользят дальше, вперед, вперед! Теплой желтизной наливаются, вспыхивают и, мелькнув, гаснут позади старые фонари (не эти, новомодные, дневного света – им бы только глаза резать!). Ветер посвистывает в открытом окне, прохладно и упруго касаясь щеки невидимыми пальцами…
А вот уже и не посвистывает.
Не касается.
Исчез куда-то.
– Димыч, очнись, приехали!
– Что, уже?
– Уже.
Действительно. Вот она, привокзальная площадь. Декабристами на Сенатской, плотным каре выстроились ряды машин, водители в ожидании клиентов попыхивают красными угольками сигарет, неторопливо болтают о чем-то своем, сугубо шоферско-таксистском. На больших электронных часах, укрепленных на фронтоне здания вокзала, горит «12.14».
– Вас обождать?
– Не надо.
Конечно, не надо. До прибытия поезда – полчаса без малого, если не опоздает, а он опоздает всенепременно…
– Ты гляди – Ленчик!
Гляжу, как и просили. Действительно, подсвеченную фонарями привокзальную площадь деловито пересекает знакомая фигура, белея свежим гипсом на левой руке. Воистину Харьков – большая деревня: приехать в первом часу ночи на вокзал – чтобы наткнуться на старого приятеля!
Называется: «Где бы еще встретились?!»
– Привет, Лень!
– О, здорово! Какими судьбами?
Ленчик тоже не слишком удивлен – как и мы, он давно привык к подобным встречам.
– Да вот, передачку с поездом встречаем… А ты?
– А я с дежурства возвращаюсь.
Я вспоминаю, что фирма, где служба Ленчика «и опасна, и трудна», расположена неподалеку, на Конторской; да и живет он в двух кварталах отсюда.
– Поезд-то во сколько?
– В ноль-сорок.
– Так давайте я с вами прогуляюсь. Спать все равно не хочется…
Радостно киваю.
Гуртом и батьку бить легче, не то что время коротать.
Перрон встретил нас гулкой пустотой, одинокими фигурами коллег по несчастью, полуночников-встречающих; и еще – закрытым наглухо буфетным киоском, который, судя по надписи, брал перед народом обязательство работать круглосуточно.
Буфет нам был не нужен, но – дело принципа.
Олег с Ленчиком отошли чуть в сторону и принялись обсуждать какие-то изменения программы в группе инструкторов-стажеров, а я достал сигареты и закурил. Дела сэнсейские – не про меня. Ленчик же не влазит с советами, когда мы при нем свои сюжеты обсуждаем! Ленчик умный, и я умный, и Олег тоже ничего, а вокруг… нет, не так. Ошибочка вышла. Ленчик дурак, и я дурак, и Олег дурак круглый-нешлифованный, а вокруг сплошные умницы-разумницы табунами бегают. Во всем разбираются, куда пальцем ни ткни! – в медицине они патологоанатомы, в литературе гоголи-моголи, в политике канцлеры-премьеры… Про «кулачный бой» я даже не говорю, здесь каждый – Ван Дамм. И вам, значит, дам, и нам дам, и по мордам, и по-всякому. Влезешь, бывало, в сеть (причем в литературные конференции, не в спортивные!) – и взгляд сам спотыкается о свежую мудрость поколений типа:
«Для противостояния вооруженному противнику вполне достаточно пяти-шести лет занятий любым из боевых стилей либо трех-четырех лет в одной из энергетических школ; так что любой, дошедший до уровня «Advanced» …»
Очень хочется взять себя в руки. А еще взять в руки… нет, не топор. Я все-таки не убийца виртуальных трепачей, да и лавры Раскольникова меня не прельщают. Возьмем, для вящего примера, ручку от швабры. Толстую такую ручку, лучше дубовую. И попытаемся сим весомым аргументом доходчиво объяснить автору мудрых строк: великий и могучий уровень «Advanced» – это в компьютерных играх, где всегда можно перезагрузиться после неудачного противосидения или противолежания; да еще в тусовке для лысых орлов, птиц не столь редких, как утверждает Красная книга.
О боги мои, яду мне, яду!
Дусту мне, дусту!..
Пять-шесть лет… срок, реально годный лишь для противостояния совершенно конкретному противнику, вооруженному самомнением и гордыней. Самому себе. Сумеешь победить, сумеешь понять, как мало ты знаешь-умеешь и как это здорово, потому что впереди непочатый край работы… «так что любой, дошедший до уровня «Advanced» …»
«У-у-у, повбывав бы!» – как в старом анекдоте.
– …Поезд номер пятьдесят четыре Владивосток – Харьков по прибытии опаздывает. Время прибытия будет сообщено дополнительно. Повторяю…
Ну вот, накаркал!
Я щелчком отправляю окурок «Данхила» на рельсы.
– Пошли внутрь, на второй этаж. Там это… которое «У Галины». Наверняка открыто.
Эх, если б знать, сколько нам тут торчать придется?..
Народу «У Галины» было раз-два и обчелся. Но, по крайней мере, здесь светло и уютно. Кофе, сваренный в керамической джезве, оказался на удивление неплохим – крепкий, горячий и в меру сладкий. Ленчик вместо кофе взял яблочного соку и теперь неодобрительно наблюдал, как мы с Олегом гробим свое здоровье «черным ядом». Ленчик у нас человек широкой души, он не только к своему здоровью относится бережно. Наблюдать безответственность других он тоже не любит.
Но обычно молчит.
