Слова, слова, слова… они что, все сговорились, эти умершие и живые создатели цитат?
Поодаль, на перроне, близ полупустой электрички, тусовалась компания студентов. Могучая кучка. Студенты были выспавшиеся и веселые, в отличие от меня. Терпеть не могу вставать ни свет ни заря. Странно: раньше, когда я честно полагал стипендию высшей мерой счастья, у нас было на троих по две гитары. Особенно при выезде на природу. У этих гитар нет, зато есть магнитолы и плееры. Пожалуй, если порыться в рюкзаках, там вполне может обнаружиться ноутбук. Бремя белого человека желтой сборки.
Думаю черт знает о чем, лишь бы не думать о главном.
И правильно.
Чтоб не перегореть заранее.
Помню, на старом-престаром турнире, перед самым выходом на татами, один молодой боец-грузин приставал к своему тренеру:
– Шота, настрой меня на бой! Шота, ну настрой! Шота, волнуюсь – финал ведь!
Тренер молчал, топорща усы щеткой, пока горячему финалисту не объявили выход. Тогда седой кавказец достал из кармана английскую булавку, раскрыл ее и хладнокровно воткнул своему питомцу в левую ягодицу.
До середины.
– С-с-сука! – почти без акцента взвыл питомец и ринулся в бой, потому что время вышло.
Это был самый короткий бой на турнире: кажется, что-то около двадцати секунд.
Нокаут.
До вечера находчивый Шота прятался в моем номере, только хмыкая, когда по коридору в очередной раз проносилось: «Найду – зарежу!» К вечеру молодой грузин-чемпион постучался в нашу дверь. В руке он держал бутылку коньяка «Ахтамар».
– Это Шоте Зурабовичу. – Чемпион улыбался во весь рот. – Отдай и выпей с ним за его здоровье.
– Заходи, – сказал я.
Коньяк оказался удивительно славным.
С тех пор, за неимением рядом хладнокровного Шоты, обученного точно рассчитывать нужный момент, я сам носил в кармане булавку. Воображаемую – и старался думать о всяких пустяках, пока жизнь не объявит мой выход на татами. Главное: воткнуть стальное жало в собственную, горячо любимую задницу лишь тогда, когда все время вышло. Все, без остатка, и тогда вместо рефлексии или унылого потирания ягодицы ты кидаешься вперед.
– Я сейчас, – вдруг сказал Димыч, опуская туго набитую сумку на асфальт.
И пошел к студентам.
Знакомого встретил, что ли?
– Да нет, это Ксена, принцесса-воин! – донеслось от компании, явно в продолжение какого-то веселого разговора; и почти все студенты повернулись к нам спиной. – Готовится к очередному подвигу!
– Ничего подобного. – Димыч ловко внедрился в тусовку; я слышал его голос, но его самого практически не видел. – Это не Ксена. Это та девушка, которая в начале месяца искалечила шестерых насильников. Вы что, ребята, телевизор не смотрите?!
И через секунду он уже возвращался к нам.
Следом за ним, пунцовая донельзя, тащилась… княгиня Ольга!
– Я ее сразу засек. – Сумка покинула асфальт, вернувшись на плечо. – Она за студентами пряталась. Подглядывала.
Наш «хвост» судорожно комкала полы своей штормовки.
– Я… Олег Семенович, я вам домой позвонила… сказала, что с первого года…
Все было ясно, как божий день. Эта красна девица, зная время нашей поездки на отстрел дикого Монаха, позвонила моей жене – и та, ничтоже сумняшеся, дала координаты.
Проще простого.
– Ну что, парни… – Я повернулся к Димычу и Ленчику, накинувшему куртку на манер гусарского ментика, вполплеча. Одеться нормально мешала рука в лубке. – Выкинем «зайца» в открытый космос или пусть летит с нами до Магелланова Облака?
– Пусть летит, – без тени улыбки ответил Ленчик.
Димыч только кивнул.
А в электричке мы полтора часа молчали.
* * *На территории дома отдыха Владимира Монахова не оказалось. Заглянув в корпус администрации, я обнаружил там пожилую башкирку – почему именно башкирка оказалась директором санатория на неньке Украине, я понятия не имел! – и разговорил дочь степей за минуту. Да, лысый писатель у них проживает, да, со странностями, как и все творческие люди, да, друзьям-коллегам лучше подождать на лавочке, потому что с утра он почти всегда уходит в лес; да, по ту сторону железной дороги.
Да, пятерку она возьмет и не поморщится.
А мы промолчали еще с полчаса, топая сперва по асфальту, потом по песку, потом – по слежавшейся, желтой хвое. Сосны водили хороводы, взбегая на холмы, кучкуясь в редких лощинах; тропинка юлила, виляла хвостом, а мы все молчали, пока впереди не открылись места знакомые и даже, можно сказать, родные.
Вот уже семнадцать лет мы ездим сюда сдавать экзамен. Вот уже семнадцать лет последнее воскресенье мая радует нас отличной погодой, какие бы дожди ни хлестали с неба до или после. Посторонние не верят, а мы в заветный день бодро топаем на Леваду, пусть тучи и обложили небеса кромешным матом. Мы твердо знаем – распогодится. К девяти-десяти часам – обязательно распогодится.
Иначе не бывает.
– Ч-черт, – вдруг буркнул рядом Ленчик, козырьком пристраивая ладонь над глазами. – Олежа, глянь…
Я глянул.
И подумал, что у нас есть шанс опоздать.
Крупный такой шанс.
Ребристый.
Мужики
Ездить, блин, отдыхать куда-либо на субботу-воскресенье Ильич не любил. Куда ни сунешься: народу – не продохнуть! И добро б тихо-мирно выпивали, закусывали, беседовали о культурном… Хрена тебе: напьются – и ну песни орать, или музыку эту дебильную включат на весь лес; а то и драться по пьяни полезут. Нет, оно, конечно, не грех дать такому охламону по морде – а ну как их с десяток набежит, охламонов? Ему-то, Ильичу, к чему ряшку для чистки подставлять?!
Ясное дело, ни к чему.
Вот и выходит, блин, что куда ни кинь, а выезжать на природу лучше в будни. Впрочем, это кому будни – а кому и выходные. Когда и так свободный денек выпадет, а когда со сменщиком Тимохой договоришься, чтоб, значит, подменил.
Вот как в этот раз.
Тимоха, блин, парень хороший, с понятием. Культурный. Так сразу и сказал: езжайте, мол, Владимир Ильич, водку кушать, а мне по-любому к послезавтрему ту сраную «Тойоту» добить надо. Обещал хозяину. Так что в любом раскладе – на работу выходить.
А с Витьком Ильич (и нечего, нечего лыбиться! хорошо ведь звучит: Владимир Ильич! или просто Ильич; солидно! Ну а что жена Надежда – видать, судьба такая! Вон, у Витька тоже Надюха…), короче, с Витьком Ильич заранее договорился – у Витька продавцы на базаре толковые стоят, и без него день поторгуют. Они, блин, поторгуют, а мы с утра пораньше «по коням» – и на природу. Витек свою Надюху взял, Ильич свою, детей, само собой, ну, там мясо на шашлык, жратвы всяко-разно, пивка пару канистр, водочки – для культурного отдыха… Витек еще приговаривать любит: «Пиво без водки – деньги на ветер!»
Это он правильно, с понятием мужик.
Ну а гаишники… да вроде до сих пор проносило. Ведь когда непьяный едешь, ну, чтоб совсем вдребодан, а так, маленько выпимши – оно ж снаружи не видно. А «на авось» менты все больше иномарки тормозят, сдались им Ильичева «жулька» и Витьков «москаль»!
На место в начале девятого приехали, как и собирались, еще весь день впереди. Место знакомое, не первый раз здесь: и поляна удобная, и соснячок, и речка рядышком. Дом отдыха, правда, неподалеку, но сейчас там и нет-то никого – не сезон. Да и не ходят сюда эти, блин, домотдыховские…
Не ходят-то не ходят, однако один мужик лысый все ж таки на поляне обнаружился. Витек его первым заприметил. В хламиде этой белой каратюкской… как бишь оно? а, кимоно, вот! – руками-ногами не по-людски дрыгает. До ста лет жить собрался, видать.
Ну и ладно, пускай его живет, мешает, что ли?
Дети только, как мужика того углядели, тут же наскакивать друг на друга начали, орать по-ишачьи: «Й-а! Й-а! Пап, а пап, чего это дядька делает? Он каратист, да? Как Брюс Ли?! А ты, папка, почему не каратист?»
Что со шпаны взять?
А ремнем по заднице и безо всякого карате сподручно…
Сучья для костра Ильич с Витьком собрали быстро – да и детям наконец надоело выпендриваться, помогать начали. Витькова Надюха уже и казан с маринованным мясом достала, и шампуры, ну а Ильич тем временем первую канистру пива извлек. Налил себе и Витьку по стаканчику, за приезд (обе Надюхи сказали, что еще успеют) – выпили. Хорошее пиво. Марки «Рогань», особое. Еще по стаканчику налили. Спели хором: «Надежда, мой компас, за мной!» Мужик лысый, что по поляне скакал, тем временем, видать, притомился. Присел под дерево, ноги под себя навроде шнурков засунул – отдыхает.
Тут Витек, блин, и предложил:
– Может, и мужику пивка нальем? Неудобно как-то: сами пьем, а человек мучится! Пошли, Ильич, познакомимся!
– А то! – отвечает Ильич; культурно, значит, отвечает. – Гуртом и батька бить легче. Пошли!
Сказано – сделано. Извлекли еще один стакан из пластика (большой, полулитровый), Ильич в него пива от души нацедил, аж пена с краев выпятилась – и к мужику направились.
Подошли.
Мужик под деревом сидит, лысина потная вся, глаза закрыл и дышит по-дурному: будто спущенное колесо шипит. Потом перестал шипеть.
Устал, блин.
– Привет! – Это Витек. – Пиво будешь?
Молчит мужик.
– Эй! Ты чего, заснул? – решил помочь другу Ильич. – Мы тебе пива принесли, охладиться! И вообще: пошли к нам, к костру! Скоро шашлыки поспеют, пивка тяпнем, водочки, покажешь детворе, как лбом сосны валят… Ну, пошли, мы угощаем!
Молчит мужик.
Блин.
– Не, мужик, без обид. Бери стакан – и айда!
Молчит мужик. Сидит домкратом, глаза закрыты… может, и правда заснул? Или брезгует простым народом? Ну тогда так бы и сказал: мол, не пью там или еще что. А чего молчать-то?
Вот и Витьку, похоже, то же самое в башку пришло. Он возьми, Витек-то, да и культурно так встряхни мужика за плечо:
– Чего молчишь-то, лысый?!
И вдруг как заорет!
Витек, в смысле, заорет, а не мужик.
А мужик вдруг подскочил, аж ноги сплелись-расплелись, и сразу метрах в двух от Витька оказался. Витек орет, матерится, за руку держится.
– Он, – кричит, – козел, мне с ладони шкуру ободрал! Акула ты злющая, людоедская, я тебя, падла…
А лысый пятится, блин, глазенками исподлобья зыркает – и все молчит.
Тут уж и Ильич не стерпел.
– Ты, – говорит, – что ж такое творишь? Некультурно творишь, лысый! Приемчики свои косоглазые на нас решил показывать? Мы к тебе, блин, со всей душой да с пивом – а ты?! Вот сейчас начистим тебе с Витьком ряшку, чтоб знал в следующий раз, – и никакое твое карате не поможет!
А лысый все пятится и бормочет.
То ли по-ихнему, по-азиатски, то ли тоже матерится, только культурно.
Тут Надюха Витькова подбежала, начала лысого крыть – того и гляди, шишки с сосен посыплются. Это она умеет. Бой-баба. Лысый голову в плечи вжал, набычился – но стоит, блин, не уходит. Ильич тем временем в расстройстве душевном (у-у, паразит, так день хорошо начинался!) выхлебал недодаренный стакан пива. Рыгнул. И к машине отходить стал – за монтировкой. Мало ли… Только тут Ильича на полпути словно за горло взяли: Надюха орет-орет и вдруг умолкает, прямо на полуслове!
Когда такое было?!
Плюнул Ильич на монтировку, обернулся посмотреть, в чем дело, – глядь: выходят из лесу трое мужиков и баба. Не спеша так выходят, вразвалочку, и к лысому направляются. Передний, с бородищей рыжей, сигаретой дымит, издалека кричит:
– Привет, Вован! (Или Володька? – не разберешь).
Это лысый, значит, Вован.
Или Володька.
Вот тут-то Ильич и смекнул: пора, кажись, ноги делать. Потому как эти трое (два бородатых, один еще и в очках, чистый Бармалей, а крайний, без очков-бороды – в «Адидасе» и с рукой загипсованной; а баба, она баба и есть…) Тьфу ты, сбился. Так вот, эти трое с Вованом-Володькой, что людям шкуру на ходу обкусывает, явно знакомы. И вообще, тут у них, видать, «стрелка» намечена, и лучше от греха подальше мотать отсюда. На бандюков-то они, блин, никак не похожи (разве что тот, в «Адидасе», с рукой) – но сейчас если кто на бандюка не похож, так это еще и хуже!
И как только, блин, Ильич об этом подумал (а еще он подумал, что просто так сматываться как-то некультурно, но отдых на сегодня уж точно испорчен!)… Эх, опять сбился. Короче, в этот самый момент на просеку и выруливает «Опель-Кадет», блин, цвета «металлик»!
Останавливается этот хренов «Опель», и вылазит из него тип в костюме да при галстуке.
В лес по грибы вырядился.
– Привет! – машет тип этим, бородатым.
– Привет! – очкастый отзывается. – Привет, Большой Босс! Как ты нас вычислил?
– А! – смеется тип в костюме. – Ваши жены – пушки заряжены! Позвонил, вас спросил. Сказали: уехали, мол. «Куда? – спрашиваю. – Я тут насчет экзамена…» – «Да на старое место, за городом, куда обычно». Ну а кто ж из наших пацанов не знает, где ваш сходняк проходит?..
И вот после этих слов Ильич твердо понял: таки надо линять.
Однозначно.
Раз тут у них сходняк, значит, разборка намечается; а где разборка, там, блин, свидетели не нужны…
А обе Надежды – умницы, компас, за нами! Все поняли бабоньки. «Володя, Витенька, уезжаем отсюда!» Теперь вроде как и не стыдно смываться: жены испуганы, блажат, а Ильич с Витьком, может, и остались бы – разобраться, – но вот бабы не дают, а против бабы не попрешь!..
Барахло в машины гамузом покидали, детей затолкали – и по газам!
Когда мимо проезжали, Витькова Надюха не удержалась. Высказалась в окошко. Ох, зря это она: еще номера запомнят, блин, вычислят потом…
Олег
– У кого клеенка?
Запасливый Димыч мигом полез в сумку. Нашлось и покрывало (рябенькое, с бахромчатыми краями), и клеенка невероятных размеров.
Бегемотов ею в зоопарке укутывают, что ли?
– Отлично. Ну что, самое время позавтракать?
На меня смотрели с удивлением. Пир во время чумы? Есть никому не хотелось. Мне – тоже. Но иначе было нельзя. Смутная идея носилась во мне, обдувая душу сквознячком безумия; идея обещала с минуты на минуту оформиться, осознаться, стать понятной и оттого еще более опасной, а пока – сквозняк и привкус безумия.
Безумное облако в голубизне.
Безумное Облако за пятьсот лет до нашего пикничка.
…божество состязаний – это и божество победы, и божество поражения: оно определяет и охраняет место состязания. На путях ратного дела это знание глубоко сокровенно. Однако же поскольку это – двойственное божество судьбы с ее переменами времен, то божество это изволит попеременно принимать сторону обоих соперников. И тогда кажется…
Убрать.
Сейчас некогда.
Первым очнулся Ленчик. То ли о чем-то догадался, то ли просто решил подыграть. Зевнув во весь рот (на мой взгляд, слегка нарочито) и почесав небритую щеку, он стал развязывать тесемки рюкзачка. Первой из недр на свет божий явилась двухлитровая бутыль сплошной мути.
Жидкой мути, надо заметить.
– Суп, – вздохнул Шемет.
– Самогон! – возрадовался я.