[Herr Cooles]: Страшные вещи пишешь, уважаемый. Плохо спится после чтения твоих книг… Да и сразу тянет читать новые. Любишь убивать своих героев. Неужели смерть является последним штрихом, экспериментум крузис, чтобы герой понял сам себя? А может, твои персонажи тебе слишком дороги, чтобы оставлять их в живых?
[FatPrincess]: Птичка, ты просто гений! Не меньше!!! Приезжай в Абакан – пивом и жильем обеспечим! Любим, любим, любим…
[Mood Dark]: С ума сойти… Все, что читал… такой бред… Снегирь… какой провинциал со стажем и непременными усами подковой, переработав в КБ, мог сочинить «Гуляй полем», извините… но… сдохнуть со смеху… и этот человек еще пишет о вампирах… читают вас дауны… и я в том числе, потому что сегодня выпил уж больно много пива…
[Канкретный Пацан]: А почему наши писатели тяготеют к фэнтези? Где старый добрый НФ? Патаму чта фэнтези – это по понятиям, а НФ – типа нет?
[Рыло Пушистое]: Какой спиртной напиток в данный момент вы считаете наиболее подходящим для свободного полета творческой мысли?
[Elf'Gosha]: С некоторых пор с отвращением отбрасываю все, что написал Снегирь. Начиная э-э… дай бог памяти – с «Острого угла», что ли? Все – сплошная истерика. И «Имперцы», и «Гуляй…» завалены этим по самую крышу. Какой антураж? Какой юмор? Все смыто псевдоисследованием человеческой души. Если проявление духовной жизни – непрекращающаяся истерика, то это не к писателю, а к психотерапевту.
[Ellen]: Спасибо за ТЕ САМЫЕ слова, что, наверное, приходили в голову многим читателям – только никто не знал, как сказать.
[Lordik]: Как относитесь к мату в книгах?
[Valentine]: Скажите, насколько важна Вам фантастическая сторона произведений? Нет ли желания написать книгу о Жизни, которая вокруг нас и оставаться человеком в которой порой труднее, чем совершить подвиг в волшебных мирах?
[Second-Hand]: Очень люблю твои книги, но в последнее время пошли какие-то не очень понятные отклонения в сторону «психологического трепа». Я люблю психологическую литературу (Достоевского иногда почитываю), но не до такой же степени! Будь проще, и народ к тебе потянется.
[Жадина]: А то, что небольшой роман выпустили в 2-х то-о-оненьких томиках по 50 р. каждый (!), навевает нехорошие мысли об излишнем сребролюбии…
– Снегирь, а Снегирь… Я давно хотела тебя спросить…
Чат разбегался, по экрану гурьбой бежали всякие «хаюшки», «чмоки», «покашки» и «удачи!». Я мотнул головой, параллельно выстукивая ответную дребедень. Дескать, спрашивай, раз давно.
– Только ты не обижайся, ладно?
– Ладно.
– Понимаешь, они ведь дураки. Обычные дураки, пустые как барабан, получившие возможность греметь на весь свет. Ты читал их вопросы? И свои ответы… Это позорище, Снегирь, птичка моя певчая. Тебе не стыдно?
Я откинулся на спинку кресла. Она не понимает. Она никогда не поймет. То, что я сейчас сделаю, будет жестоко, но это единственный способ.
– Неправда, Настя. Они не дураки. Они – читатели. Умные, глупые, смешные, гордые… Всякие. Чи-та-тели. Люди, которые читают. Тот же биологический вид, что и читатели Толстого, Гессе, Бодлера… Не веришь?
– Не верю, Снегирь.
– Хорошо. Представь себе, что Лев Толстой жив. Что у него есть персональная страничка на сайте «Русская литература». Http://www.rus-litr.ru/tolstoy-leo/ И вот ты пишешь ему в гостевую книгу. Ты – умная, образованная, под завязку набитая аллюзиями, метафорами, эстетическим мироощущением и чувством слова. Садись, пиши. Только имей в виду: Интернет платный, и на долгие письма у тебя бабок не хватит!
Когда я уступил ей место, Настя долго смотрела на экран. Минуту, может, больше. К концу молчания она начала шевелить губами. Словно ребенок. Пальцы, помедлив, легли на клавиши.
– Дорогой Лев Николаевич!
Еще минуты две Настя всматривалась в написанное, медля продолжить. На лице любимой женщины писателя Снегиря отражалась сложная гамма чувств: так внезапно опрокидываешься в зеркало, впервые увидев по-настоящему – морщины, мешки под глазами, сухие губы…
Не выдержав паузы, она стерла приветствие и начала заново:
– Здравствуйте, господин граф!
– Ты еще «Ваша светлость!» напиши, – не удержался я. – И про зеркало революции.
– Уважаемый писатель Лев Толстой! – Ей было трудно не ответить мне колкостью, но Настя (чудо?!) промолчала. – Я очень люблю Ваш роман «Анна Каренина». А также «Войну и мир», «Воскресение» и рассказы. На мой взгляд, это вершины русской словесности, в полной мере отразившие…
Прекратив печатать, она опустила руки на колени. Резко отодвинула кресло от стола. Кажется, Настя была готова расплакаться.
– Ты прав, Снегирь, – чуть слышно прошелестел ответ. – Они – читатели. А я – дура. Круглая. Извини, пожалуйста…
Я обнял ее за плечи. Теплые, узкие плечи, обтянутые джемпером.
– Все, проехали. Твой любимчик Толстой терпеть не мог Шекспира. А Тургенев – Достоевского. Дразнил того килобайтщиком и шаромыжником. Дескать, потакает запросам низкого быдла. Зато и Толстой, и Тургенев обожали Жюль Верна. Представляешь, в гостевой книге: «Дарагой Жюль пеши больше я от тебя балдю. Твой фан Тургенев…»
VIII. РУБАИ ИЗ ЦИКЛА «ОБИТЕЛЬ СКОРБЕЙ»
VII. ОТСЕБЯТИНА: «ЛУЧШИЙ-ИЗ-ЛЮДЕЙ»
Мы внимательно изучили ваши рассказы, выискивая самое лучшее.
К сожалению, вынуждены огорчить отказом. В текстах должно быть поменьше жестоких и «кровожадных» сценок, а побольше добра, юмора, движений. Чтобы вам стали более понятны наши требования, сообщаем, что наш журнал рассчитан на среднего колхозника, среднего труженика. А теперь представьте: приехали вы в какой-нибудь колхозный клуб и читаете рассказ «Око за зуб». Написано, конечно, здорово, но реакцию зала можно отчетливо предсказать…
– И тут великий воин Бут-Бутан выхватил меч Дзё-Дзё-цы, что значит «Обух Счастья», и, произведя тайный прием «Снулый карп мечтает стать драконом»…
– Ух-х-ха! Хо-хо-хо!
– Тише!
– …изученный им у отшельницы Лохматого Хребта, с таким искусством отсек себе на взмахе кончик левого уха, что Черный Кудельпац в тот же миг умер от смеха! А боги с небес плакали жемчугом и изумрудами, больно ударяя по бритому затылку героя…
– Га-га-гаххрр!
– Еще! Еще давай!
– И тогда великий воин Бут-Бутан, иначе Куриный Лев…
– Ах-ха! Цып-Львенок!
– Саранча в меду! Горяченькая!
Набив рот саранчой, по вкусу напоминавшей мамины «хрустики», я лениво внимал. Этот сон мне нравился. Вкусно, смешно, и никаких дурацких хватов с Горцами. Невпопад вспомнился Вальтер Скотт: в дневниках сэр писал, что у него работа над романом идет всегда. Гуляет, ест, спит, а потом – бац, и сложилось. Ясное дело, мы с сэром одной крови: и в области таланта, и по части методов. В чате сижу, Настю люблю, потом сплю, значит, саранчу кушаю, байки слушаю, и вдруг – бац озарение. «Большое У», если верить китайцам. Или даже «Большое У-у-у!» Строчка за строчкой, и каждая нетленкой пахнет. Руки тянутся к перу, перо к бумаге, минута – и…
Вот только еще посплю маленько.
– …в отрогах Дурьяндупы встретился ему крылатый Сри-Сида, то есть «Блистательный Небожитель», лелея желание поделиться секретами боя на овечьих колокольцах. Ибо слух о подвигах героя…
Глаза болели от зеленого. Харчма старого Хун-Хуза располагалась на обширном лугу, при полном отсутствии стен или крыши над головой. В сезон дождей проще нанять нищих с зонтами, дабы прикрывали клиентов. Во всяком случае, это я решил, что так проще, а кому не нравится, пусть идет в другое место. Здесь же перед любым посетителем прямо на травке расстилалось полотно, и ты, сидя на собственной заднице, мог предаться чревоугодию. Кухня простая, но обильная: тушеная печень осьминога, свиные хрящики в жижице, суп из бычьих рогов, биточки «Черачап», нефритовые стебли в уксусе, глаза карасиков… И много-много манговой фьюшки. Под фьюшку слушать о подвигах Бут-Бутана было тепло и смешно.
Хотя для меня жизнь Куриного Льва сочинялась без особого веселья.
Бут-Бутана, мальчишку-неудачника, я во многом писал с себя, любимого. Влад Снегирь, он же Владимир Чижик, в детстве просто Пыжик. Вечно обижаемый рохля. Пятый класс школы: пошел заниматься дзюдо. Один раз подтянулся на турнике, дважды отжался от пола. Посмеялись, но взяли. Через полгода ударился головой об пол: врачи-окулисты запретили борьбу напрочь. Пошел на фехтование. Чуть глаз не выбили: маска прохудилась. Пошел на карате, уже в бурсе: сломал ногу, а тренера вскоре посадили по валютной статье. Мне легко было «делать» Бут-Бутана – подкидыш, воспитанный в семье маслодела Чемпаки, гордый заморыш, он был убежден, что родился для воинских подвигов. Вечно битый, всегда задиристый, превращавший в оружие любой попавший в руки предмет (ветку, пояс, камень…) и снова битый, битый, битый… За него давали не двух – две сотни небитых. Неукротимый дух царил в скудном теле. И однажды бродячий Пандит рассказал мальчишке сказку про Лучшего-из-Людей: воина, мудреца, правителя, волшебника, равного богам. За что Златоухая Джестумшук, госпожа Сивого неба, велела дружине Вержегромцев расчленить предательски усыпленного героя. Части тела Лучшего-из-Людей были раскиданы по земле, обратясь в младенцев. Подкидышей. Вечно ищущих завершения и никогда не находящих его.
«Возможно, ты, малыш, правая рука Его, – на прощание сказал Пандит. – Рука Меча. Ты помнишь, ты хочешь, но не можешь. Что ж, ищи…»
Бут-Бутан пошел искать. Сейчас, в моем незаконченном романе, он бился на стенах Дангопеи вместе с Носатой Аю, «Рукой Щита», страстно желавшей защитить всех страдальцев, но навлекавшей на них лишь новые беды, и Мозгачом Кра-Кра, «Головой Власти», косноязыким волшебником, не способным произнести до конца ни одно заклинание. И мне надо было гнать их дальше на поиски, а я ел саранчу, пил фьюшку, спал без задних ног и врал издателю, что скоро закончу.
Брехло я ленивое.
Самое время «пшикнуть» и сесть за работу.
– …спасибо Нежному Червю: подкинул Отщепенку. Швея, доложу я вам! – пока мы над плащами корпели, она за два дня все мундиры галунами обшила! И не прожорлива, хвала Мамочке: соломки маковой кинешь, и ладно…
– Да чего их кормить? Пущай работают! А там – «пшик», и гуляй морем…
– Это верно, кормов жаль. Нежный Червь по связке в час берет. А ежели Отщепенец для жертвенного Дождеванья или там пытку новую испробовать, – и того дороже…
Медовая саранча встала мне поперек горла, трепеща крылышками.
Расплатившись с Хун-Хузом, поднимаюсь. Пора уходить. Хваты, Отщепенцы, галуны… Червь, понимаете ли, Нежный. Торт есть такой, «Нежность». С червями, должно быть.
Снится дрянь всякая…
Дорога от харчмы к храму вилась чудными загогулинами: с высоты птичьего полета они наверняка складывались в витиеватое ругательство. «Чому я не сокш, чому не лггаю?» Катерина из «Грозы» тоже, помнится, интересовалась: чего люди не летают? Не ваше дело, сапиенсы. Вам дай крылья, вы друг дружке на голову гадить станете. Раньше, в других снах, я летал довольно часто – но здесь, в Ла-Ланге, талант авиатора бежал меня. Видно, с реализмом переборщил. Магии себе натворить, что ли? Или артефакт завалящий?! Ладно, перебьюсь! Если б еще не дикий штын из слободы золотарей-ортодоксов: вон из-за частокола воняет. Поселок философских каменщиков я уже, к счастью, миновал.
За долиной млечных тюльпанов, на Худом Утесе, торчит наклонная сразу в три стороны башня местного мага Нафири-су, сибарита и мизантропа. Того и гляди, рухнет – но не поймешь, куда именно. Сердце наполняется законной гордостью за творение моей блистательной фантазии: буйно цветут хвойные бунгало, в кустах зверобоя продырявленного, щелкая клювами, гвельфы-сырояды гоняются за шустрыми гибеллинчиками, от питомника бойцовых выхухолей доносится меланхоличное: «К ноге! Фас! Куси за лодыжку!..», – и, обуян гордыней, я немедленно поскальзываюсь на слоновьей лепешке.
Еле успел ухватиться за дюжего мужика, шедшего навстречу.
– Ну ты, бродила! Зырь, кого хватаешь! А то самого щас цапну!
А еще в шляпе! Широкополой, из войлока… Ба! Это ж хват!
Четверка его коллег выворачивает из-за клубничной рощи. Чмокают соломенные шлепанцы, смачно, взасос целуясь с грязью. Чудеса: в округе сушь, а здесь всегда грязи по колено. Одно слово – сон.
– Что, Дун-Дук, с горя решил бродилу прихватить? Раз с Отщепенкой обломилось?
– Я его?! Я его прихватил?! Вцепился, шаталец, как банный репей…
В ответ – мрачный гогот. Восстановив равновесие, я спешу убраться подальше от компании хватов. Жаль, спешить по грязи выходит скверно: чав-чав, чмок-чмок. Не бегство, а фонограмма «Любви людоеда».
За спиной, удаляясь, бубнит разноголосица:
– Надо Нежному Червю сказать! Прямо в глаз! Неча нас в оный храм гонять!
– Ну! Второй раз конфузия!
– Нафири-су во злобе со свету сживет…
– Вот вам и Случайная Удача!
– Так она ж от роду-веку – случайная. Видать, случай мимо выпал.
– Две стражи прождали – и все мытарю в кошель!
– А может, жертву ей надоть? Кривой Тетушке?
– Же-е-ертву… Бродилу своего лучше бы цапал да к Нафири-су тащил. Кто б его хватился, шатальца?
– Теперь уж поздно – убег…
– Что ты мелешь, Спаран? Человек, живая печень. Не Отщепенец, чай…
– Ладно уж, чего без толку язык полоскать…
Похоже, маг опять остался с носом. Ну и черт с ним. Делай ноги, приятель, «пшик» не за горами!
Храм пустовал. Кусок стены послушно крутанулся вокруг оси, и мне навстречу…
– Настя?!
– Снегирь?!
– Ты чего в моем сне делаешь, подруга?
– А ты – в моем?!
С минуту мы ошарашенно глядим друг на друга. На Анастасии – знакомые портки с безрукавкой, только безрукавка почему-то надета задом наперед. Туго я соображать стал. Никак не пойму, по какой причине. Ведь есть же причина, должна быть!
– Кошмар, Снегирь! Какой гад такие сны сочиняет?! Встречу – убью!
Скромно молчу.
– Думала: замуровали! Сейчас Фредди Крюгер вылезет!.. Не мог раньше объявиться?!
– Фредди?
– Ты, дубина!
– Откуда ж я знал? Сплю себе, фьюшку хлебаю…
– Алкаш! Он хлебает, а я расхлебываю!
Машинально оправдываясь, я нутром чую приближение скандала, – но тут на тройке с бубенцами подкатывает дружище-«пшик». Оттолкнув Настю, врываюсь в каморку, спешно раздеваюсь, швыряя вещи в сундучок. Пинаю спусковой камень, больно ушибаясь локтем. Из нездешнего далека гулом колокольни вспыхивает:
– Снегирь, ты куда?! Ты зачем голый, Снегирь!..
Просыпаюсь я, Настя. С легким паром. То есть с добрым утром.
IX. ДОРОГА ДАЛЬНЯЯ, КАЗЕННЫЙ ДOM С ПЕРЕРЫВОМ НА ВОСПОМИНАНИЯ
