Очки Эльфа опасно загораются:
– Распашонка! Отец родной!
– Эльф, прекрати! Пожар устроишь!
– Не устрою!
– Обожжешь народ!
– Не обожгу! Я уже такую запук… запус-с-скал!
– Нас повяжут! Смотри, менты вошли!
– Нас не повяжут! Нас не догонят! За нашу бывшую Родину! Мэйнстрим must die! Слава киберпанку!
На последнем выкрике Эльфу наконец удается попасть отобранной у Распашонки сигаретой в кончик «бикфорда». Шнур вспыхивает, искря; Эльф привстает из-за стола («Велика Россия, а отступать некуда!..»), картинно размахивается… Вспышка. Фонтан сиреневого пламени. Вся стойка в дыму. Треск, грохот, по залу скачут палые августовские звезды. Отчаянный визг женщин. И – нестройное пьяное «ура!» отовсюду. Наш народ непобедим! Хоть атомную боеголовку в баре взорви: выживут, возрадуются и выпьют по поводу!
…Тишина. Трещат по углам, догорая, остатки заряда. Туман порохового дыма красит бар синькой. Не сразу до меня доходит: Эльф добился своего, укротив музыку. За что и страдает: трое в форме крутят ему руки, тычут мордой в стол, прямо в недопитую рюмку.
– Козлы! Пустите!
– Сопротивление при задержании!
– Да вы знаете, кто я?! Я гений словесности! У меня соавтор – мент! Полковник!
Врет, гений. Частично. Петров, который Сидоров, действительно мент. Но – майор. В Куряжской колонии малолеток строил.
– Он вас всех!.. С дерьмом!.. По стойке «смирно»! Отпустили! Быстро!
– Хулиганство в общественном месте… – А-а-а! Больно же! Козлы! Сатрапы!..
– …в нетрезвом виде. Нарушение правил противопожарной безопасности. И оскорбление при исполнении. Будем составлять протокол.
Черт, кажется, Эльф влип серьезно. Надо выручать.
– Старшой, давай без протокола? Никто не пострадал, имущество цело. С барменом мы сами договоримся. А его соавтор на самом деле ваш коллега.
Старший сержант подозрительно оборачивается: это еще, мол, что за птица?
Распашонка, друг ситный, спешит на подмогу:
– Точно! Ихний соавтор – майар… тьфу, майор. Вы ему пенделя дайте и отпустите, он больше не будет. Давайте лучше выпьем! За нашу родную милицию!
– Где ваш соавтор?
На протоколе сержант больше не настаивает. Полдела сделано.
– В номере. Да пустите же! Больно!
Сержант делает знак. Двое держащих Эльфа слегка ослабляют хватку.
– В каком номере?
– В восемьсот четырнадцатом. – Хорошо. Пошли разбираться.
Эльфа поднимают на ноги, я сую бармену «отступного» (хвала Гобою!), ушлый Распашонка прихватывает со стола текилу, не забыв и свой стакан (только сейчас замечаю, что стакан с подстаканником; небось в поезде спер!) и мы движемся к лифту.
Пятый этаж. Шестой.
Восьмой.
Ключ в руках гения никак не хочет попадать в замочную скважину. Менты скептически наблюдают за мучениями дебошира, и я вынужден прийти на помощь. Да, хоромы не царские. Обычный двухместный номер. На полу – батарея пустых бутылок из-под пива, в пепельнице – окурки. На кровати в углу дрыхнет майор Петров. Успев набраться до подвигов соавтора.
– Петров, спасай! – блажит Эльф. – Меня повязали! Дело шьют! Скажи им… Да проснись же, зараза!
С трудом открыв правый глаз, Петров пытается сфокусировать зрение. Люди в форме… любимый соавтор… свидетели…
– Попался, сука! – удовлетворенно констатирует бывший майор и переворачивается на другой бок.
Эльф воет, Петров спит, а мы с Распашонкой давимся в углу от смеха. Глядя на наш балаган, сержант хрюкает, закусывает губу и долго молчит, синея. Потом обреченно машет рукой: «Что с них возьмешь, с писателей» – и наряд покидает номер.
Тогда мы начинаем ржать в голос. Петров вновь открывает один глаз, на этот раз левый. Тяжелый, похмельный взгляд упирается мне в живот.
– И ты попался, сука, – трезво говорит он. – П-понял?
Киваю. Дескать, понял.
Текилу мы допили прямо здесь. При участии Петрова, молчаливого и скучного.
– Повезло Эльфу, – хвастался Распашонка. – Это я их… Если б не я…
Позже был обед, и за обедом мы добавили.
А ближе к четырем я доплелся до своего 241-го и, не раздеваясь, рухнул на кровать. Надо поспать. Надо. До открытия еще далеко…
X. ОТРЫВОК ИЗ ПОЭМЫ «ИЖЕ С НИМИ»
И в моем дому завелось такое…
XI. ОТСЕБЯТИНА: «ЛУЧШИЙ-ИЗ-ЛЮДЕЙ»
Фантастика ныне входит в первую тройку наиболее издаваемых жанров. Порадуемся, уважаемые читатели! Порадуемся – и вспомним, что на наших просторах пишут и более-менее регулярно издаются, по оптимальным подсчетам, шесть десятков авторов-фантастов. Много?! По-моему, крайне мало – на столько-то миллионов читателей! Итак, два взвода держат фронт – и держат его хорошо.
– Сри минангкаб! Тысячекратно нюхая пыль из-под сандалий вашего превосходительства, о сри минангкаб доблестной Тугрии, осмелюсь высказать, трижды воззвав…
– Короче, пальцем деланный!
– Здесь еще один!
– Лазутчик?
– В недоумении молю Лобастую Форель просветить сущеглупого…
– Короче! Удавлю!
– Он голый, сри минангкаб!
– Голый? Странно… Ладно, тащите его к остальным.
Меня сноровисто вздернули на ноги и поволокли куда-то. Сизый с похмелья рассвет лился меж холмов, копясь в ложбине озерцами тумана, одуряюще пахли полевые вертухайчики, топорщились алые стручки дикого перечня, и в кустах лженосорожника стрекотали навзрыд влюбленные жужелицы. Было зябко, но не слишком. Носильщики сопели без особого дружелюбия, я для интереса согнул колени, мешком обвиснув в чужих руках, и вскоре поплатился за наглость, – резкий толчок, и Влад Снегирь, доверху набитый гениальностью, летит головой вперед, сшибая с ног мягкого, взвизгнувшего от боли невидимку.
– Цыц, вне утробы зачатые!..
Подо мной зашевелились. Вглядевшись, я обнаружил, что лежу голышом на милейшей девице, опрокинутой моим появлением на спину, и с удовольствием пялюсь в румяное личико. Внешность красотки слегка портил нос, длинноватый по отношению к мировым стандартам, но при прочих несомненных достоинствах, явственно ощутимых, нос даже придавал барышне некую пикантность, отчего спящий слегка восстал (если, конечно, вы понимаете, о чем я!).
– М-м-м, – дружелюбно сказал я. – Хмэ-э-э… А?
Твердая ладонь мазнула по холке. Тайный доброхот, спаситель прелестных мамзелей, явно пытался ухватить злодея за шиворот, в чем не преуспел за отсутствием последнего. Вторая попытка удалась лучше: вцепившись в плечи, меня сняли, оттащили и посадили в лужу – остывать. Через минуту девица также подошла ближе, но ложиться по новой и раскрывать объятия не спешила.
– Эти камнеглазые забрали вашу одежду? – спросила она, глядя мне прямо в лицо, ибо потупить взор девице мешала скромность. – Проклятые тугрики! Вы нуждаетесь в защите, добрый аскет?
Я тупо смотрел на Носатую Аю. Мой собственный персонаж собственной персоной (извиняюсь за отъявленную тавтологию!) сидел на корточках, пылая заботой о «добром аскете», – впрочем, «Рука Щита» донкихотствовала по отношению ко всем угнетенным, – плод воспаленной фантазии В. Снегиря с сочувствием моргал, роняя скупую девичью слезу, а мне хотелось провалиться сквозь землю. Или хотя бы заполучить штаны. О моя каморка в храме Кривой Тетушки! О мои портки с безрукавкой! О-о-о! Где вы сейчас? Тоскуете ли по вашему хозяину?!
Дангопея от Ла-Ланга в тыще километров…
– М-м-мы, – задумчиво булькнуло в горле. – Ках-х-х…
– Бут, он, наверное, немой! Или заика, как Мозгам! Бедняжка!
– Сама ты заика, – обиделся я. – Хочешь автограф?! Знакомая ладонь ухватила мое ухо. Свернула в трубочку, дернула.
– Ай! Больно!
– Будешь оскорблять Аю, – Бут-Бутан, Куриный Лев, грозно вышел вперед, подбоченясь, – оторву напрочь. И заставлю съесть. Не посмотрю, что аскет. Понял?
Что-то в его интонациях было от Петрова. Я начал размышлять, что именно, но почти сразу прекратил. Лишь сейчас стало ясно, отчетливо и однозначно, насколько смешно выглядит мой герой, пытаясь кому-то угрожать. Пусть даже мне, неуклюжему демиургу, задумавшему и воплотившему это ходячее противоречие тела и духа, не говоря о более драчливых оппонентах. Тощий, взъерошенный, из рукавов торчат костлявые запястья; глубоко запавшие глаза пылают страстным огнем – так глядит фокстерьер Чапа, пес соседа с пятого этажа, самозабвенно облаивая ротвейлеров и стаффордширов.
Солдат в кожаной куртке шагнул из тумана:
– Пр-рекратить базар! Ишь, лазутчики…
Рядом чавкнуло. Со всхлипом, с душевным чмоканьем трясины, заглатывающей жертву. Я и глазом моргнуть не успел, как массивный Петров, не ко сну будь помянут, образовался между нами и солдатом. Тугрик попятился, вскидывая копье: зрелище было не для слабонервных. Петров, в чем мать родила, деловито огляделся, нимало не смущаясь похабным видом себя, любимого. Потянул носом, чихнул.
– Какой козел?.. – мрачно спросил отставной майор. После чего увидел меня, и во взгляде Петрова ясно отразилось: «А-а… вот какой…»
– Сри минангкаб! С тщанием вылизывая колесницу господина, имею возвестить, в недомыслии расстилаясь…
– Короче, наружу вывернутый!
– Здесь новый! Жирный…
– Тоже лазутчик? – Столбенея и беленясь, умишком скорбным не в силах постичь..,
– Короче! Загрызу!
Чмокнуло сбоку. Чавкнуло поодаль. Всхлипнуло ближе к его превосходительству. Булькнуло у костров дозорных, хлопнуло за спиной солдата. Ложбина стала напоминать финскую баню: нагишом, хихикая, вопя, тряся телесами и визжа от прохлады, вокруг начали возникать старые знакомые. Требовал немедленно добавить Распашонка. Эльф искал Петрова, алкая мести. Обживал укромный кустик страдалец Шекель-Рубель. Славка Неклюев тащил за руку спокойную, как крокодил, Березку, – Лидка, идол фэнтези-феминисток, в костюме Евы оказалась вполне съедобной! – чего-то требуя от Петрова. Майор отгавкивался.
– Снегирь, паскуда! – донеслось до меня. – Его работа!
– Какой круг?!
– Похоже, третий! Я думал, он с Гобоем договор подмахнул…
– Дрянь текст, – равнодушно заметила Березка, ловя мой восхищенный взгляд и поворачиваясь спиной для лучшего обзора. – Проходняк. Снегирь, ты в тираж вышел?
Ответить я не успел. От костров к нам бежали солдаты, размахивая оружием, сри минангкаб гнусаво блажил: «Взять этих! Которые!..», а ближайший вояка, тот самый велеречивый придурок, с перепугу ткнул в Березку копьем. Фыркнув, Лидка увернулась с прытью, несообразной для дамочки средних лет, образ жизни сидячий, любимый вид спорта – ориентирование по запаху.
Второй раз ударить вояке помешали: Петров, отодвинув копье, пнул Лидкиного обидчика в «роковое место». После чего набрал полную грудь воздуха.
– Мочи ментов! – огласил ложбину рык майора Сидорова, столь памятный младым уркам Куряжской колонии, славнейшей меж пенитенциарными учреждениями страны. Правда, в Куряже майор-воспитатель вряд ли призывал к таким противоправным действиям.
– Мочи!
– Душу выну!
– Сри минангкаб! Их много!..
– Сыны Тугрии! Плечом к…
– Их очень много!
– Мочи!
Чмокало. Чавкало. Булькало. Человек тридцать критиков, литераторов, фэнов, редакторов, художников-иллюстраторов и прочих воинственно настроенных полиграфистов сцепились с передовым дозором тугриков. Голые черти, неуменье искупавшие задором, а страх – убежденностью, что во сне ничего плохого случиться не может, они кидались на копья, сбивая врага с ног, колотя головой о камни, упоенно вгрызаясь в шеи и конечности. Танком пер майор Петров, животом прикрывая осатаневшую Березку, Неклюев являл миру чудеса жизнеспособности, забывший о поносе Шекель-Рубель вселял страх. Юркий Эльф вертелся в гуще событий, ужасный в пламенеющих очках, и даже я, поддавшись общему азарту, сунул кому-то в челюсть. Кажется, Петрову, но он не заметил. Дважды, сталкиваясь в суматохе с Лидкой, я слышал, как она язвительно бросала: «Творила!» Думаю, в данном контексте это было именем существительным и именовало совершенно конкретное существо. Но я не обижался, тем более что в хриплом голосе Березки крылся даже слабый намек на уважение. Битва кипела забытым на огне чайником, друзья-коллеги, погибшие от копий, вспыхивали бенгальскими огнями, расплескивая туман, искры катились по траве, трепетали в воздухе, «сыны Тугрии» пятились, взывая к Лобастой Форели, а вокруг чмокало, булькало, чавкало…
– Мужики! Лидку… эти гады Березку… Мочи!
– Мочи-и-и-и-и!!!
Ко мне прорвался Бут-Бутан. Лицо Куриного Льва пылало вдохновеньем пророка:
– Бей! Бей их! Макай! – Слегка перепутав боевой клич, малыш захлебывался восторгом. – Я знаю! Знаю, кто ты! Ты – Лучший-из-Людей! Его дух! Я… мы будем такими, как ты! Тобой! Целым! Мы… Аю, гордись, – он упал на тебя!..
Красный от смущения и куража, я смотрел вослед бегущим тугрикам.
Чуя приход «пшика».
XII. ОТКРЫТИЕ, ПЛАВНО ПЕРЕХОДЯЩЕЕ В БАР И БРЕД
Прочь интеллектуальные эксперименты, прочь нытье и копание в душах! Они серьезные ребята, не уважающие дилетантизм. Они пришли с кованым железом в руках, черными поясами, университетскими дипломами и уверенностью в том, что прекрасно знают историю. Хорошим тоном считается с презрением относиться к собственной продукции и посмеиваться над массовым читателем.
Новые времена – новые игры.
У дверей конференц-зала меня поджидал Петров, грандиозней Колизея и душевней утопления комдива Чапаева. Екнуло сердце: похоже, будь его воля и найдись в пансионате карцер…
– Ты чего творишь, пернатый? Охренел?!
– А чего я творю?
– Горбатого лепишь?! Ладно, пошли в зал. После открытия забиваем стрелку здесь, у входа. И не вздумай слинять! Понял?!
Вот это «понял» меня достало.
– Слушай, у тебя бодун, да?! Злой как собака, на людей бросаешься…
– Добро б на людей. А то на всяких страусов…
Последняя реплика прозвучала чуть более миролюбиво. Ничего, пока открытие, туда-сюда – перебесится.
Начало традиционно затягивалось. По рядам гуляли бутылки пива и фляги с коньяком; стайка «молодых писателей», сверкая лысинами, лениво бродила по залу; время от времени недорезанным поросенком визжал микрофон, сопротивляясь насилию звукооператора. Наконец на сцене объявился оргкомитет во главе с Робертом Саркисовым: все в костюмах, при галстуках, один лишь Робби – в цветастой гавайке навыпуск и джинсах. Молодцом! Прямо сердце радуется.
– Мы приветствуем собравшихся на нашем конвенте… – завел он нудятину, глядя в мятую бумажку, – …рады, что… надеемся на… задать всем присутствующим один вопрос…
Роберт оторвал взгляд от бумажки, обозрел зал от партера до галерки, дождался гробовой тишины и раздельно поинтересовался:
– За каким чертом вы сюда приехали? Водку пьянствовать? Безобразия хулиганить?
– И сексом трахаться! – орут с балкона.
