Из-за деревьев показался первый всадник — белый в яблоках конь, светлый плащ, открытый шлем сверкает под лучами солнца. Сердце Конрада, никак не согласуясь с хладнокровием и присутствием духа, столь ценимыми в Бдительном Приказе, учащенно забилось. Нет, это не черная гвардия! Вечный Странник, снизойди, оглянись…
Барон смотрел, затаив дыхание.
Они выезжали из лесу гуськом. Двое… пятеро… шестеро… Четверо мужчин и две женщины. У дамы, замыкавшей кавалькаду, от ветра развевались роскошные кудри — рыже-огненные, знакомого оттенка.
Ошибка исключалась.
— Дамы и господа! — театральным жестом барон простер шуйцу в направлении всадников, досадуя, что его сейчас не видят три человека: Генриэтта Куколь, Вильгельм Цимбал и его величество Эдвард II. Именно в таком порядке: вигилла, прокуратор и король. Потому что сердцу не прикажешь. — Хочу привлечь ваше внимание. Итак, перед нами — наши дорогие, любимые и до безобразия предприимчивые родственники! Собственными пустоголовыми персонами, живые и невредимые. Вся шестерка, можете пересчитать. Прошу любить и жаловать!
Это был триумф Конрада фон Шмуца, обер-квизитора первого ранга.
***— Вы уж простите старика, милочка. В наши годы бессонница — ревнивая супруга. Потом расскажете молодым кавалерам, как дряхлый дед Фрося не давал вам глаз сомкнуть, терзая воспоминаниями…
Эфраим хрипло, словно ворон, рассмеялся, пригубив из кубка.
— Вы наговариваете на себя, ваше чернокнижие! Один час беседы с вами, поверьте, стоит десятка бурных ночей любви! Многие очаровательные мистрис посинеют от зависти, если я при них небрежно упомяну: «Однажды, глубоко за полночь, имела я честь разговаривать с мэтром Клофелингом…»
Анри стояла спиной к гроссмейстеру, изучая его гордость — обширную коллекцию эпитафий. Сделанные под заказ столики из каурельской ольхи — дерева, на котором, согласно поверью, вместо «сережек» растут женские груди и души умерших младенцев сосут из них кровь с молоком — были сплошь заставлены крохотными надгробьями и стеллами-мемориалами. Взяв ближайшую стеллу, вигилла прочла, напрягая зрение:
Гроссмейстер заново наполнил оба кубка: свой и дамы. Остро запахло гвоздикой и мускатным орехом, сдабривавшими горячее вино.
— Оригинал, милочка, стоит в Цирамене, на могиле философа Зенона Басаврюка, основателя школы «оптимистического материализма». Это он первый ввел в обиход метафизический термин «sensus», то есть «понятие», и написал аксиоматический труд «Modus vivendi sensus». Мне пришлось изрядно потрудиться, прежде чем упрямец-оптимат дал разрешение сделать копию надгробья.
— Дал разрешение?
— А как вы полагали? Здесь только легальные экземпляры! Разве я рискнул бы держать в доме нелицензированную копию без ведома и согласия покойного эпитафизанта?! Вы скверно обо мне думаете, сударыня вигилла. Кстати, слева от вас эпитафия с места упокоения кушарского астролога и поэта Хумера ан-Байбаки. Истинная жемчужина собрания! Там очень точно замечено, что бывает, если браконьерствовать на кладбищах без соблюдения прав усопших…
Анри взяла указанную плиточку, выточенную из яшмы:
Проследив за ходом мысли кушарца, отраженной в четверостишии, Анри поняла две вещи. Первое: она никогда не станет коллекционировать эпитафии. Второе: если Вечный Странник позволит благополучно вернуться в Реттию, она сразу же сходит на могилку к тетушке Эсфири. Просто так — посидит, принесет скромный букетик астр, расскажет последние сплетни…
— Я не спрашиваю вас, милочка, об итогах сегодняшних изысканий. Разглагольствовать ночью о работе, будучи наедине с прекрасной женщиной — верх дурного тона! Полагаю, Номочка тоже даст нашему беглому малефику как следует отдохнуть, а не замучит насмерть деловыми беседами. Но близнецы доложили, что работа с обособленной умброй не показала наличия скрытых пороков сердцевины…
— Нет, ваше чернокнижие. В первом приближении — не показала.
— Конечно, сейчас рано делать решающие выводы. Особенно в свете рассказанного вами: летаргия, путаница с именем… Чутье подсказывает мне, что без опытного семанта обойтись не удастся. У вас нет на примете семанта с высшей квалификацией? Надо бы глянуть назначение связей, а у нас с вами для семантического анализа слишком много маны…
На ум пришла встреча у Гаруспициума. Овал Небес, это случилось позавчера, а кажется, целую вечность тому назад! Состарившийся жрец гладил твоего лошака, подруга, а ты стояла и мучилась угрызениями совести.
— Есть, ваше чернокнижие. Лаций Умбрус, представитель Коллегиума Волхвования в Большом Гаруспициуме. Мой курсовой наставник в прошлом. Мы виделись на днях, и мэтр Умбрус сообщил, что его нынешний профиль — глобальная семантика.
— Лаций Потрошитель? — гроссмейстер поднял кубок, как если бы собирался возгласить здравицу в адрес жреца-наставника. — Он перебрался с кафедры в Гаруспициум? Помнится, в молодости он дивно умел разделывать не только говядину… Я искренне завидовал твердости его руки! А ножи!.. Знаете, он великолепно точил ножи! Это мысль: привлечь Лация…
Эфраим вдруг загрустил без видимой причины. Сдвинул ночной колпак на лоб, ткнулся подбородком в край кубка. Потянул носом, вдыхая винные испарения, и оглушительно чихнул.
— Здравия желаю, ваше чернокнижие!
— Ах, оставьте! Какое здравие в мои лета? Возраст, дражайшая сударыня, возраст. Беспощадная штука. Так и лезет на язык: раньше, мол, и травка была зеленее, и солнышко жарче, и гробы нараспашку. В дни своей бурной юности я знавал… м-м… великого семанта. Величайшего! И что самое удивительное, этот… э-э… человек был самоучкой. Ах, где мой давно утраченный пыл?! Я буквально молился на Хендрика Землича…
Анри показалось, что она ослышалась.
— Вы говорите о Хендрике Високосном? Магистре Ордена Зари?!
— Милочка, вы слышали о нем? Поражен вашей эрудицией. Да, я говорю о… м-м… об этом человеке. Теперь вы сочтете меня ожившей мумией? руинами прошлого? Увы, я застал лишь последние годы магистра, незадолго до его… м-м… злополучного падения с балкона…
От выпитого или от усталости, но гросс чуть ли не всякий раз запинался перед упоминанием Хендрика Землича. Словно на язык подворачивалось неправильное, не соответствующее моменту слово, и приходилось сперва сплевывать обузу, затем подбирать слово верное, достойное произнесения вслух, и лишь после — озвучивать находку.
— Мой отец служил при дворе герцога Губерта, пятого из рода д'Эстремьеров. Бруно Клофелинг, личный маг-духовник его высочества. Губерт любил общество духов: совещания усопших военачальников, турниры чревовещателей древности… Особенно герцог обожал конкурсы красоты с участием знаменитых куртизанок. Перед началом конкурса неизменно исполнялась оратория Франсуа Школяра «Увы, где прошлогодний снег!». Короче, духовник Бруно был в фаворе. А поскольку в нашей семье бытовала традиция передачи знаний от отца к сыну… Я, безусый юнец, сопутствовал родителю везде. Это смешно, но Фросей меня впервые прозвал герцог. Я не слишком утомил вас мемуарами?
— Ничуть! Я вся внимание!
— Так вот, магистр… э-э… магистр Хендрик числился вторым любимцем его высочества и ни в чем не знал отказа. Говоря «вторым», я имею в виду лишь время: мой отец был приближен к герцогу раньше, нежели… м-м.. Хендрик. Но если взять мерой любовь герцога, Бруно Клофелинг вчистую проигрывал это соревнование. Современники диву давались, видя, как Губерт осыпает дарами безвестного идеалиста, отставную крысу архивов: дворянство, майорат, плащ магистра, учреждение особой подати… Особенно возмущалась ее высочество герцогиня Флора. Женщина властная и, чего греха таить, катастрофически скупая, она не претендовала на сердце супруга, но речь-то шла о кошельке! Расточительство герцога приводило ее в бешенство. Казна д'Эстремьеров оставляла желать лучшего, а тут сплошные расходы… Наскучив семейными скандалами, герцог большую часть досуга коротал в главной цитадели Майората, в обществе магистра, пренебрегая государственными заботами. Отца он брал с собой, а отец брал меня. Человек тонкой души, Губерт Внезапный тем не менее был лишен возможности постичь смысл идей… э-э… гения-самоучки, всю тонкость умозаключений, всю глубину погружений великого семанта в структуру личности. Да-да, сударыня, Хендрик Високосный интересовался «спутниками» задолго до чурихских изысканий! Вы спросите, почему аристократу не наскучило общество ученых… э-э… мужей? Ответ прост: герцог внимал магистру, как человек, внезапно открывший для себя сам факт существования мира, отличного от повседневности. О, аромат terra incognita сведет с ума кого угодно! Были и другие обстоятельства, но мне бы не хотелось о них вспоминать, тем более ночью…
— Почему?
— Считайте это прихотью сентиментального старика…
***— …Барон! Вы знали и молчали?!
— Предполагал. Если бы я знал и молчал, вы бы, граф, имели полное право вызвать меня на дуэль и опозорить хоть сто раз подряд. Но зря обнадеживать, чтобы после ввергнуть в еще более глубокую пучину горя, — сам того не замечая, фон Шмуц заговорил любимым балладным слогом, ибо момент располагал, — бесчестно и подло. Впрочем, мои умозаключения, как обычно, блестяще подтвердились!
Горделиво подбоченясь, обер-квизитор вертелся в седле, раскланиваясь на манер оперного тенора-любовника. Вспоминал, как, оставив цирюльню, он явился на место происшествия и разглядывал издали «Приют героев». Еще тогда первое впечатление подсказывало: гостиница ни капельки не похожа на сцену трагедии. Ай да Конрад, ай да гений сыска! Трагедия обернулась драмой, а там и фарсом. Первые ощущения, какими бы нелепыми они ни казались, в финале белеют парусом на горизонте… Четыре кита, всплыв из вод следствия, били хвостами, пускали фонтаны и подставляли спины под блестящее, целиком оправдавшееся умозаключение. Что обнаружилось после обыска в номерах гостиницы?
У Джеймса Ривердейла — слишком дешевое оружие.
У Лайзы Вертенны — слишком новый гардероб.
У Агнешки Малой — слишком бесполезные снадобья.
У Германа фон Шмуца — слишком старые книги.
Возжелай барон притвориться мертвым и убедить в этом окружающих, он бы тоже оставил после себя самые ненужные, самые бесполезные вещи, которые не жалко потерять. Дорогое оружие квестор Джеймс взял в поход, привычный гардероб красовался сейчас на квесторе Лайзе, верные зелья хранились у квестора Агнешки, а полезные книги, если квестор Герман вообще брал в дорогу лишнюю тяжесть, покоились в седельных сумках молодого стратега-универсала.
— Ты меня совсем с толку сбил, светлость… А что ж тогда в приюте стряслось?
— Инсценировка, любезный Кош. Театральное представление.
— Ты проще говори, светлость. У меня и без твоих словес башка пухнет…
— Лицедейство. Притворство. Обман. Называйте, как угодно, но нашим милым родичам требовалось, чтобы их сочли погибшими или похищенными. Дабы скрытно и без помех добраться до Чуриха. Не удивлюсь, если они, уже числясь, так сказать, «в нетях», отправили в столичную канцелярию Ордена подтверждение — и канцелярия, этот цвет истинного рыцарства, сочла квест законным вовсе не из-за наших наивных хитростей. Нас просто уведомили задним числом. Мы вполне могли бы сидеть в Реттии без ущерба для авантюры.
— Но почему вы сказали, что квесторы едут в Чурих? В лапы к некротам?!
— Потому что я никогда не лгу без веских причин.
— Зачем им стремиться в Чурих?
— Вы слишком много от меня хотите, мистрис Форзац. Я не всеведущ. Я всего лишь сделал вывод из анонимных писем.
— Да я сеструхе ухи оборву!.. за такие шутки!..
— Надо дать им знать, что мы здесь…
— Смотрите!..
Рене Кугут наконец увидел всадников, едущих навстречу, и придержал коня. Предводитель квесторов, Герман фон Шмуц, тоже остановился, вглядываясь, — и вдруг что-то крикнул своим товарищам, указывая на горбуна. Сообразив, что дело неладно, пульпидор стал поспешно разворачивать вороного, ибо кавалькада явно собралась ринуться вперед.
И намерения квесторов вряд ли сулили Рене теплую дружескую встречу.
— Что у них творится?!
— Он им тоже зубы не так повыдергал?
— Да не стойте вы! Там деточки… деточки наши!..
— Н-но, родимые! Выноси, кривая!
— Бросьте пороть горячку, сударь Кош! Никуда вас кривая не вынесет, разве что к Нижней Маме. Опрокинете фургон на здешней крутизне, лошадей покалечите… Сударь Тирулега, сударыня Вертенна, вас это тоже касается! В нашем возрасте опасно валяться под тюками…
— Деточки!..
Глаз Аглаи Вертенны едва не вылез из орбиты, следя, как внизу безвременно ожившие квесторы гонят шустрого пульпидора в сторону перекрестка. Погоня напоминала травлю лиса, только без собак. Лю с презрением глядел на это посмешище, чихая и вертя лобастой башкой.
— Вон они, наши героические деточки, — брезгливо поджал губы Конрад. — Хитрецы-молодцы. Разыграли собственную гибель, чуть всех нас до удара не довели, тайком отправились в Чурих, поди пойми, зачем… Теперь вшестером за одним горбатым прохвостом скачут. Вы опасаетесь за их судьбу? Я тоже: шесть на одного может оказаться маловато… для наших отчаянных деточек…
— Вы совершенно правы, барон, — кивнул Эрнест Ривердейл. Шляпа свалилась с головы неуклюжего графа, в пыль, под копыта, но старик не обратил на это внимания. — Радость встречи затуманила мне рассудок. Не кажется ли вам, что молодежь поступает… э-э-э… не слишком благородно? Я имею в виду: преследуя целым отрядом единственного человека, скромного медикуса, к тому же страдающего телесными недостатками? Кодекс чести…
— Граф, вы ангел! Этот телесный и нравственный недостаток украл коня у нашего товарища, из-за него ночью, в клиентелле, мы подвергались риску, а вас тревожит его судьба?
— Мы собираемся что-нибудь делать?
— Что именно, мистрис Форзац? Скакать им наперерез? Боюсь, родственники нас неправильно поймут.
— Мой сын все поймет правильно.
— Ваш сын? Каждый квестор способен узнать одного из нас — своего родича. В азарте преследования, на полном скаку… Короче, допускаю, хотя и сомневаюсь. Зато я не сомневаюсь в другом: разгорячен погоней, каждый из квесторов увидит по меньшей мере пятерку незнакомцев, конных и оружных, в сопровождении бойцовой собаки — и вся эта армия несется на них с холма. Я не уверен, что мой племянник сперва не ввяжется в бой, скажем, с его светлостью, а лишь потом, когда будет поздно, узнает мой голос или внешность…
Барон искренне наслаждался спокойствием духа и светской беседой. Торопиться было решительно некуда. «Дело о сгинувших квесторах» закрыто, молодые идеалисты живы-здоровы, неведомые злодеи превратились в дым, в идиотский розыгрыш юнцов. Теперь осталось без помех забрать Генриэтту Куколь из чурихских башен — и пусть Тихий Трибунал выясняет, если понадобится, связи квесторов с некромантами, пусть изучает крепундию сударя пульпидора, а он, Конрад фон Шмуц, продлит отпуск на две недели и пригласит вигиллу совершить путешествие на воды, в Литтерн, где так свежи розы, а вечерами на бульваре играют струнные квартеты…
