— без обильной закуски тело, стимулированное амброзией, отказывалось регенерировать с должной скоростью;

— закусывая в необходимом объеме, будущий вечножитель понижал градус животворящего воздействия;

— понизив градус, он требовал налить еще, объясняя это особенностями растущего организма;

— в итоге объект терял человеческий облик, становясь натуральной скотиной, которой жить да жить, на страх окружающим.

Зелья, сильно разбавленные для безопасности, пополнили ассортимент внешней торговли.

А чурихцы перешли к экспериментам со «здоровым духом».

Перекачку «витализа» добровольцу от мага-донора отвергли сразу. Для массового применения такой метод требовал невозможного: надо было приставить к каждому человеку персонального волшебника в качестве витального костыля. Рассматривали вариант с глиняными големагами (маносодержаший аналог големонстра). Потом кто-то предложил ввести обязательное рабство для обладателей маны, но идея не нашла поддержки…

Решили зайти с другого конца.

Духотворящая железа, открытая Симбелином Грустным и Наамой Шавази, к сожалению, отказывалась вырабатывать «витализ» сверх меры. Стимулированная искусственно, железа воспалялась, распухала до размеров крупной горошины, объект начинал сочинять длинные поэмы верлибром и скоропостижно погибал от истощения. Умница Симбелин разработал псевдоживой протез, так называемый «боб королевны», способный вырабатывать эрзац-дух, по спектру сходный с естественным. Подсадка протеза очередному добровольцу привела к грандиозному прорыву: преисполнясь смешанного духа, объект излечился от врожденного слабоумия, свел бородавки, отрастил утраченный в детстве палец и выучил наизусть «Житие Энрике Рокенроля, благородного разбойника и кавалера».

Еще через неделю объект сбежал в болота Майтрака.

Так началась трагическая история Майтракского людоеда, в течение многих лет терроризировавшего округу. Гиперболизированный дух беглеца, усиливаясь день ото дня, и впрямь укреплял физическое тело с лихвой. Возник резонанс: здоровому духу требовалось здоровое тело, еще более здоровому духу — еще более здоровое, слишком здоровому — неимоверно здоровое… Сложными путями Майтракский людоед пришел к конечному умозаключению: к тому времени, когда объем его персонального духа сравняется с общемировым, он должен объединить все человечество в едином теле, за основу взяв свое.

После этого, согласно выводам людоеда, предполагалось наступление золотого века.

Объединяя неблагодарное и сопротивляющееся человечество, болотный кошмар вполне преуспел — когда усилиями Ложи Бранных магов его удалось ликвидировать, тело людоеда по размерам было сравнимо с утесом Кракатук, а земли вокруг болот, ранее густонаселенные, стали необитаемы.

Чурих принес извинения, выслушал нотацию, отстроился и продолжил изыскания.

Через девять лет Эфраим Клофелинг при участии Наамы Шавази создал революционную методику расчленения посмертной структуры личности. Укрепление тела путем укрепления его судьбы — расширение персональной умбры за счет трансплантантов — стало реальностью. Вопрос упирался в количественный барьер, то есть в подавление механизма отторжения при критической массе трансплантации.

Тени пошли в дело.

Сперва — по частям.

CAPUT XVII

«Былого тень я в памяти храню — хочу пришить к сегодняшнему дню…»

Раньше Анри никогда не подозревала, что работать бывает так интересно.

Видимо, надо отслужить годы в Тихом Трибунале, по уши увязнуть в «Деле о сгинувших квесторах», учинить сумасбродную авантюру, внедриться путем обмана в гнездо орлов истинной некромантуры и так далее, чтобы целый день наслаждаться сложнейшими мантуалиями, выстраивая комбинации знамений, и сгорать от нетерпения в предчувствии результата.

Башни Чуриха возводили гениальные зодчие-архитектонты, хорошо знакомые со строительными чарами. Иначе ничем нельзя было объяснить отсутствие лестниц. Но вигилла подозревала, что в строительстве тайно участвовали и староверы-хронари из анафемизированной секты Часов-не-Наблюдающих. Время здесь летело совершенно незаметно. После демонстрации гроссмейстером достижений «теневой» магии, Анри до глубокой ночи творила многофигурные дивинации, пытаясь вычленить приметы, способные бросить отсроченный блик на приживление добавочной тени — части или целой. Крепыши-близнецы Растиньоль и Растиньяк оказались милейшими ребятами, покладистыми и трудолюбивыми. Они в сотый раз повторяли одно и то же, воспроизводя на пупсе-великомученике, сделанном Мускулюсом из воска, пепла и слюны Фернана Тэрца (герой рискнул плюнуть ради прогресса Высокой Науки!), все фазы:

— расчленение посмертной личности;

— укрощение тени;

— ампутация умбра-фрагментов;

— и, наконец, трансплантация их живому человеку.

Эксперимент строился на принципах формального подобия, моделируя процесс согласно аксиоме Паслена Фриксиля, отца мануальной симуляции: «Similia — similibus». Но этого вполне хватало для ряда выводов.

— Распад псевдоличности прошел успешно! — докладывали братья хором.

— Туманом озеро одето, — бормотала Анри, выглядывая в окно лаборатории, откуда по ее просьбе сняли эфирную штору-пейзаж с морем, парусом и буревестниками. Озеро Титикурамба сейчас и впрямь окутывал туман, сизый, как забулдыга с похмелья. — И это добрая примета…

— Консервация эрзац-умбры завершена!

— Полнеба золотого цвета, — оценивала Анри спектральную ауру заката, сулившую успех в суде, излечение от глазного ячменя и предстоящую завтра встречу с нечаянными друзьями. Встречу мантисса отметила для себя, как имеющую особое значение. — И это добрая примета…

— Укрощение идет без эксцессов! Готовимся к ампутации…

— От воска треснула кювета… и это — добрая примета… Рядом сопел малефик, высматривая в эфирной фактуре пупса мельчайшие признаки порчи. По сопению выходило, что порча категорически отсутствует. Иногда Мускулюс ковырял бедолагу-пупса ногтем и с удовлетворением мычал погребальный хорал «Лучше нету того света». Трижды он просил лжестряпчего, как лицо незаинтересованное, косо взглянуть на пупса: в миг «смерти» объекта, в момент расчленения «спутников» и сразу после укрощения буйной эрзац-тени. Тэрц долго отказывался, мотивируя тем, что у сотрудников нотариата, имеющих лицензию и печать, дурного глаза быть не может («Закон о благих намерениях», ст. 36), потом согласился и посмотрел так, что у пупса отвалилась нога.

Пришлось лепить заново.

Увлеченно формируя ногу, Мускулюс в свою очередь бросил косой взгляд на Тэрца: без признаков сглаза, но со значением. Профос Надзора в ответ еле заметно покачал головой: нет, дескать, ничего не блокирую, никуда не лезу. Эксперимент чист от посторонних влияний.

Анри задумалась: «Почему Тэрц не ответил вслух, если он гарантировал свободу слова в присутствии чурихцев?!» — и решила, что профос увлечен работой не меньше остальных. Блокация могла нарушить амплитуду колебаний маны, поэтому Тэрц держал мастерство профоса в ежовых рукавицах, «не обнажая без нужды», как говорят искусные фехтовальщики.

— Коллеги! — вдруг закричал малефик, дирижируя серебряной иглой. — Эврика! Это элементарно! Поднятые мертвецы не отбрасывают тени! Значит…

Оказалось, ничего это не значит и давно исследовано Чурихом. Дрейгуры и упыри, то есть поднятые и восставшие, действительно не отбрасывают тени. Тела таких особей после отлета души делаются пористыми — они всасывают собственную тень и тем поддерживают внешний облик в рабочем состоянии. Близнецы в конце разъяснения ввернули экзотический некротермин: «самоеды» — и минут пять гулко хохотали на два голоса.

Сама Анри ничего смешного здесь не заметила. Но спорить не стала: в конце концов, некромантам виднее. А удрученный Мускулюс кинулся истязать пупса с рвением, достойным будущего лейб-малефактора.

Разогнал их Фрося: гросс явился в пижаме и ночном колпаке, изрек: «Утро вечера мудреней!» и взашей выпер тружеников из лаборатории. Мускулюса увели спать отдельно — вигилла подозревала, что в будуар Номочки, для продолжения экспериментов над судьбой тел. Лжестряпчему отвели жилье неподалеку; Анри решила, что и ее поселят где-то рядом, но ошиблась. Галантный Эфраим предложил даме скоротать ночь в его личных покоях, более комфортабельных, нежели гостевые ячейки. И вигилла готова была поклясться, что в приглашении гроссмейстера не сквозит ни малейшего интимного намека!

Одно голое гостеприимство.

Даже обидно, право слово…

***

До харизматов наконец дошло, что сейчас их попросту растопчут в кашу — и жизнь впервые обрела для паломников смысл, глубокий и сакральный! Бабушка Харизма была бы довольна шустрыми внучатами: спасаясь от колес и копыт, они брызнули в стороны, подобно кипятку из котла, куда поваренок-неумеха уронил кусок грудинки. Конрад чудом, в последний момент, успел принять вправо, уступая дорогу бешено несущемуся фургону. Кобыла плясала на камнях обочины, топча что-то черное, похожее на летучую мышь.

«Шоры, сброшенные горбуном», — скорее догадался, чем увидел фон Шмуц.

На козлах старуха пыталась вырвать у Коша вожжи и придержать битюжков. Сзади, вцепившись мертвой хваткой, на здоровенном хомолюпусе повис Тирулега. От объятий энитимура Малой храпел, булькал, но вожжей не уступал.

— Стой, орясина! Разобьемся!

— Вы есть безмозги… хуртыг н'е…

Фургон занесло, он едва не опрокинулся, но выровнялся и встал боком, поперек дороги, отрезав путь графу с мистрис Форзац. Полотно треснуло, наружу вывалился какой-то тюк. краем зацепив собаку. Лю, задыхаясь от доблести, грозно лаял на битюжков; лай походил на басовитый кашель тролля. Лошади фыркали, стригли ушами, косясь на злобного монстра. Встав на стременах и проклиная свой малый рост, барон поверх крыши фургона приметил горбуна: колотя жеребца пятками, шустрый Рене удалялся вверх по склону. Это зрелище поразило обер-квизитора в самое сердце, а также в печень, пятки и душу.

Овал Небес и тридцать два яруса геенны!

Крылись там, в глубине, наитончайшие, отзывчивые, любимейшие струны: служебные. Вид беглеца вызывал у сотрудников Бдительного Приказа — любых чинов и рангов, вплоть до прокуратора — чувства однозначные, губительные, схожие с лесным пожаром. Выбор рассудка: гнать или не гнать? — благоразумно отошел на второй план, уступив место охотничьему куражу, такому страстному, дикому и бессмысленному, что харизматы могли гордиться фон Шмуцем, застолбив ему теплое местечко на Бабушкиной груди.

— Ж-жги-и-и!

Визг мало приличествовал дворянину, но оказался на диво уместен.

Заставив кобылу обогнуть треклятый фургон, барон сильно обидел ее плетью. Мгновенно остались позади рясы паломников, вихрем взметнулась меловая пыль, и вершина холма, так долго издевавшаяся над путниками, ринулась навстречу, подобно страстной, истосковавшейся в одиночестве любовнице. Силуэт уходящего всадника кляксой чернил испачкал голубую простыню неба и исчез, скрывшись за холмом.

«Нет уж, сударь!.. я вам не флюс, нахрапом не возьмете…» — сквозь зубы цедил Конрад, понукая лошадь. Харизматический порыв мало-помалу укреплялся разумной причиной, лишь усиливавшей желание догнать и по-отечески взять за шиворот. Ворюга-пульпидор внаглую свел жеребца Тирулеги, за что должен поплатиться. Быстрее, быстрее! Пока барон скачет в гору, горбун уже мчится вниз, увеличивая разрыв.

Ага, вот и вершина.

Вид стремительно удаляющегося Рене охладил гончий азарт обер-квизитора. Барон натянул поводья, останавливая кобылу, и вздохнул: не догнать. Слишком резвым оказался вороной жеребец. Ладно, на наш век коней хватит, купим нового. Или станем возить энитимура в фургоне, Тирулега с его агорафобией только спасибо скажет.

Хотя скакали не зря.

Вид с холма открывался чудесный, на многие лиги вокруг.

Сворачивая от подножия на северо-восток, дорога у рощицы плакучих кипарисов раздваивалась на манер змеиного жала, образуя достославный перекресток Чума. В эти края, ведя отряд, барон втайне и стремился. Свое название, мягко говоря неблагозвучное, перекресток обрел путем слияния первых слогов названий граничных земель: северней раскинулась Чурихская долина, восточней — земли Майората, ранее принадлежавшие герцогству Эстремьер. Репутацию перекресток имел самую дурную, рождая массу сплетен и толков скверного свойства.

За перекрестком, слепя взор, сверкало на солнце зеркало озера Титикурамба, а на дальней стороне озера, полускрыт шеренгами вечнопушистых тополей-пирамидалов, виднелся черный замок — пресловутая Цитадель Ордена Зари. Цитадель производила впечатление игрушки, макета, которым Конрад имел удовольствие любоваться в «Приюте героев». Словно гадкий джинн-шутник опередил фон Шмуца, перенеся макет из гостиницы сюда, и теперь сидел в засаде, потирая руки в предвкушении розыгрыша. Дело было не только в расстоянии: замок оказался действительно невелик, как и весь Майорат.

Интересно, а когда правит Голубь, всю крепость заново красят белилами?

По правую сторону перекрестка, напоминая кладку яиц Зозули, птицы-исполина, питающейся сфинксами и элефантами, громоздились серые туши округлых валунов. Примечательно, что нигде более, сколько хватало глаз, никаких валунов не наблюдалось. Словно их сюда нарочно набросали, для красоты. За валунами простирались убранные поля. Сизые дымки мирно курились вдалеке над соломенными крышами деревни, где хозяйки поджидали муженьков, стряпая обед. Конраду до рези в желудке захотелось без промедления жениться на какой-нибудь хозяюшке и на законных основаниях пойти обедать к новоявленной баронессе фон Шмуц — после легкого завтрака в клиентелле они ехали, не останавливаясь для трапезы. Однако честь рода воспрепятствовала такому мезальянсу. Да и голод быстро ретировался, едва взгляд барона скользнул дальше, за деревню, и наткнулся на три лиловых пальца, завитых стилизованным кукишем.

Кукиш дерзко устремлялся в небо.

Знаменитый Чурих, гнездо некромантов.

Все три башни выглядели целехонькими. Хотя молва и утверждала, что после визита Просперо Кольрауна одна из них сгорает, рушится или рассыпается прахом каждую ночь с четверга на пятницу.

Сегодня был вторник.

К яйцам-валунам приближался Рене Кугут, торопя жеребца. Горбатый, в черном плаще, картинно развевающемся за спиной, беглец походил на нетопыря. Интересно, куда он свернет? К Майорату или к Чуриху? Или поскачет во чисто поле, без дороги?

Обманув чаяния, Рене из трех вариантов выбрал четвертый. Не доезжая до валунов, он свернул на едва заметную тропку, которую барон лишь теперь разглядел, да и то с трудом. Тропка уводила в близкое редколесье, и куда вела дальше, знал лишь Вечный Странник, да еще, быть может, беглый пульпидор. Недаром же он безошибочно нашел тропу?

За спиной обер-квизитора заскрипели колеса.

— Ф-фух, забрались! — с облегчением выдохнул Кош Малой, словно он самолично тащил фургон в гору.

Но барон не спешил оборачиваться к спутникам. Меж деревьев, куда уводила тропа, ему почудилось смутное движение. Неужели предположения и расчеты оказались столь точны, что совпали до минуты?! Обер-квизитор боялся верить в случайную удачу. А вдруг там засада рыцарей Вечерней Зари? Тогда сударю Кугуту не поздоровится: тропинка перед леском изгибалась коромыслом, брошенным в жухлую траву, по сторонам росли кусты вездесущего дружинника, и горбун не мог видеть, кто движется ему навстречу.

Крикнуть? Предупредить?!

Расстояние изрядное, но услышать должен. Особенно если попросить крикнуть рыжего горлопана Коша.