Из окна второго этажа советник Беркадор видел, как сивилла подняла глаза. Прежде чем уставиться в небо, она мазнула взглядом по башне, и советник почувствовал себя нагим на площади. Сотни людей смотрят на тебя, лишенного шапки из меха выдры, и накидки с оторочкой, и бордовой мантии, и плаща с гербом: дай совет, говорят они. Тянут руки: кинь милостыньку! Ты умный, ты знаешь жизнь. Скажи, как быть. Вечный Странник высоко, Нижняя Мама глубоко, а ты здесь: без штанов, без чинов, какой есть. Карл Беркадор, ты умеешь советовать, стоя голым в центре площади? Ведь это проще простого: вязать и разрешать, разделять и властвовать — всей разницы, что нельзя остаться в тени. Надо говорить под солнцем, указывать под солнцем, зная, что уйти некуда. Верный, честный, преданный Карл, ты и сейчас — на втором этаже, из окна, из-за шторы, а площадь ждет, когда ты спустишься, сбрасывая на ходу одежду…
Карл Беркадор с силой толкнул створки окна, и они распахнулись.
Настежь.
Стекла зазвенели так, словно окно открыли впервые за сто лет.
— Ребенок, — вторя звону, сказал Губерт Внезапный, самый безумный герцог из рода д'Эстремьеров. Он сильно сутулился; казалось, у стройного герцога вырос горб. Каждое слово давалось ему с трудом: каждое слово было колесом кареты, увязшей в грязи, но кучер уже занес кнут над спинами лошадей. — Память у меня есть. Другой не надо. Спасай ребенка, Бруно. Если сможешь…
Бруно Духовидец кивнул. Склоняясь над Хендрикой Землич, он знал, как остановить погружение в омфалос. Остального он не знал. Но странный кураж, явившись свыше, плавился в душе Бруно, делаясь звонкой сталью: сейчас маг согласился бы принять роды хоть у умирающей, хоть у мертвой женщины. Маятник плясал тарантеллу, в сумрачных основах прятались солнечные зайчики. Вера сына в отца текла к Бруно от мальчишки, стоявшего у входа в башню; текла через двор, как могла бы течь через годы и десятилетия.
Можно умереть давным-давно.
Это неважно.
Главное, чтобы ребенок родился здоровым.
***— …Сударыня, ваш прогноз?
— Крепость в осаде, смятенье в небесах, супруг у ложа роженицы… Примерно пятьдесят на пятьдесят. Точнее сказать не могу.
— Не нужно точнее. Это просто замечательно, сударыня мантисса!
— Почему?
— Совсем недавно у нас не было ни единого шанса. А теперь — целых полсотни! Приступим. Времени действительно маловато. Вы поможете мне?
— Почту за честь, ваше чернокнижие. Что надо делать?
— Станьте здесь и будьте готовы. Нет, лучше прилягте. Да, прямо на землю. Ваша светлость, возьмите мою мантию, скатайте и подложите сивилле под спину. Потом сядете у ног, чтобы она могла упереться…
— Зачем? Это не я рожаю, это Хендрика…
— Милочка, помолчите. Хендрика слишком слаба. Будете обеспечивать родовые изгоняющие усилия…
— Что?
— Тужьтесь за нее, а я создам передачу мышечных толчков на роженицу! Ага, воды отошли… рановато, замечу… ну да это к лучшему, мы спешим…
— Давайте я…
— Простите, молодой человек, но речь идет не о гнилом зубе. Нам с вами лучше молча исполнять приказы гроссмейстера. Он знает, что делает.
— Надеюсь, что знает…
— Ах'нуар рабайард ауксилиум вита дхаммунг! Витализ в норме, сердцебиение… разгоняю процесс… mobilis in mobile… Р'янна корпорис дзетта маддух! Хорошо, теперь стабилизация при ускорении…
— Я держу экстерн-форму. Делайте распределение.
— Спасибо, милочка, но поберегите силы. Они вам еще понадобятся. Цервикальный канал расширен… полтора пальца за область внутреннего зева… мало! Мало! У нее узкий таз… пошла фаза изгнания…
— Овал Небес!.. как больно…
— А что вы думали?! Ничего, доведется самой рожать, будете знать заранее…
— Тетушка Эсфирь говорила, что при родах кости таза расходятся…
— Что она знает, ваша тетушка! Еще Везалий в «De corporis humani fabrica libri septem» доказал, что тазовые кости соединены неподвижно… как же не хочется цесарить…
— А про вашего Везалия писали: «Чудовище невежества, неблагодарности, наглости… пагубнейший образец нечестия…» Ох, больно-то как!..
— Милочка, если хотите цитировать — кричите погромче. Тужьтесь и кричите! А я передам на Хендрику: все-таки рожать ей, не вам…
— Хорошо, гроссмейстер.
— Нам еще повезло, что ваши имена совпадают по многим звукам: вибрации легко сопрягаются… Так, начинаем инициацию… Овал Небес!
— Стойте!
— Хендрика! Ты жива?!
— Мистрис Форзац, это вы?!
— Я… раньше я не могла… Только благодаря вашей подпитке… я умираю, да? Клим, я хотела тебе сказать…
— Гроссмейстер, не лезьте дальше первого эаса! Вы освободите диббука! — он сорвет печати…
— …и произойдет неконтролируемый мана-выброс. Я помню, сударь профос. Кстати, где вы сейчас?
— Смотрю на вас из окна.
— Выброс маны? Накопленной за четверть века?! Да тут не нас — весь Майорат вдребезги…
— Закройте рот, сударь Кугут. Вы мешаете.
— Что вы предлагаете, Фернан? Или мне звать вас Климентом?
— Зовите как хотите. Я могу попробовать частично блокировать чаровую решетку печатей, сделав выброс узконаправленным.
— И структурированным? Брешь-флейта?! Исход маны из точки наименьшего сопротивления? Гениально, сударь!
— Было бы гениально. Если бы я раньше хоть раз проделывал такой фокус…
— Придется импровизировать. Готовых решений нет.
— Господа, сколько мне еще?..
— Терпите, милочка, терпите. Вы сами почувствуете, когда все закончится. Ага, фаза изгнания в разгаре… ускоряю до максимума… Проклятье, будь мы в Чурихе, в моей лаборатории…
— Ой-ей-ей! Мамочки! А-у-у-у-у-у!..
— Анри, у вас в роду хомолюпусов не было?
— Что? Ах, вы шутите! Шутите, барон, шутите еще, прошу вас! Мне так легче.
— Прошу прощения за дурацкую остроту, но я очень испугался за вас…
— Нет, правда, легче…
— Есть пенетрация. Хассур инитаре нисус! орг'хам мори…
— Н-не бей, дяденька! Я больше не б-буду!..
— Это диббук! Диббук на свободе! Шестая печать… проклятье, я не успеваю…
— Больно!.. больно-о-о!..
— Держитесь, Анри!
— Держись, Мария!.. я сейчас…
— Хендрика, обожди!.. еще рано…
— Я больше не б-буду!.. не буду я… не буду…
***Хищник-рассвет вцепился в ослабевшую ночь, как птенец грифона — в черного барана. Отливая перламутром, острый клюв рвал добычу; клочья блеклой тьмы летели во все стороны, текла кровь, впитываясь в землю, не успевая потемнеть и свернуться в распадках. Царским пурпуром пылало озеро, а грифон ярился за Титикурамбой, поднимаясь в небо, безжалостный и ненасытный. Криптомерии шептались с белоствольными соснами, осуждая вызывающую роскошь щеголих: златых лиственниц. Мох у подножия деревьев сверкал каплями росы. Из гнезд, похожих на кошельки, плаксиво мяукали иволги, подражая весеннему хору котов. Иволгам было чего бояться: их гнездовья суеверные люди часто подвергали разорению, считая, что подлая птица каждое утро пьет по три капли крови у вампиров. Упыри для этого якобы перед рассветом являлись к дереву, дабы иволги, редко спускающиеся на землю, могли рискнуть и насладиться.
Чепуха, конечно, но дурак верит, а птица плачет.
Над иволгами в кустах звонко хихикали завирушки, тряся охристыми хохолками. Сплетницы и насмешницы, завирушки представляли, как в кадавральню по утрам уныло тащится процессия сонных вампиров, радуя пернатых кровопийц, — и клевали багряные ягоды дружинника с особым намеком.
— Не извольте беспокоиться преждевременно, сударыня!..
— А я вам еще раз повторяю, сударь: если вы явились сюда снести нам вторую башню из трех, то я уполномочена заявить…
— Оставьте башни в покое, сударыня!
— …категорический протест! И это вы, уж пожалуйста, оставьте наши башни в покое…
Скальные пики над озером, подсвеченные на манер розовых бутонов, отражались в воде зыбкими, едва уловимыми тенями. Кусачий ветерок, вспомнив, что на дворе осень, а стало быть, скоро начнутся долгие дожди, бегал по склонам взапуски с шорохом пробудившихся кустов. Врываться в кадавральню он опасался: дрейгурам на рассветную прохладу плюнуть и растереть, а озябший некромант — человек недобрый, может и в склянку запереть. Шлепнет печать, бросит в озеро — сиди в склянке, бултыхайся, пока случайный рыбак не вытащит тебя неводом или прилив не разобьет стеклянную темницу о камень…
Деловитый полоз шуршал в траве, ища местечко потеплее.
— Позвольте мне пройти, сударыня! Иначе я буду вынужден…
— Применить силу? К даме? Разумеется, чего еще ждать от боевого мага трона! — элефант в посудной лавке и тот деликатней…
— Сударыня, если бы я не так спешил, я бы с удовольствием опроверг ваше предубеждение! К сожалению…
— А уж я как сожалею, сударь! Мы ни разу не встречались с вами в обстановке, более располагающей…
Анри спустилась от домика по дорожке, посыпанной белым песком, ориентируясь на звук скандала. Идти ей пришлось недолго: у парадного входа в кадавральню Наама Шавази, Сестра-Могильщица, препиралась с могучим атлетом в одной набедренной повязке, отчего атлет слегка походил на свежего дрейгура. За спиной Просперо Кольрауна мерцал средних размеров смерч: блиц-дромос не спешил захлопнуться, преодолевая сопротивление взбаламученного астрала. Все-таки Кольраун был большим мастером — самой вигилле ни за что не удалось бы держать «створки» портала открытыми при таких возмущениях сфер.
— Генриэтта! — обрадовался боевой маг. — Как кстати! Скажите этому прелестному церберу…
— Что вы здесь делаете, Просперо?
— Ну вот, и вы мне не рады, — радость сменилась искренним огорчением. — Интересно, почему мне редко бывают рады? Постойте, постойте…
Анри послушно остановилась: игнорировать Кольрауна было рискованно.
— С вами, значит, все в порядке?
— Со мной все в порядке, — кивнула вигилла.
— А у меня с тобой прервалась связь, — боевой маг трона присел на врытый в землю чурбан, экономя силы. Похоже, он устал, сражаясь со штормом в Вышних Эмпиреях. Иначе Просперо никогда не перешел бы с Анри на «ты» при посторонних. — Я проснулся, лежу, думаю: что же должно произойти, чтобы нарушить фасцинативную связь между людьми нашей квалификации? Думал-думал, ничего не надумал, открыл блиц-дромос и пошел тебя спасать…
— А вы не хотите спасти меня? — предложила Наама Шавази, приспуская с левого плеча бретельку ночной сорочки. Пеньюар, накинутый поверх сорочки, обзора ничуть не портил, делая зрелище вдвое пикантней. — Или нас обеих? Думаю, мы обе с удовольствием спасемся в вашей компании…
— Я над этим подумаю, — серьезно ответил Просперо. — Хотя, сударыня, вам будет затруднительно выбрать достойного спасителя.
— Почему?
— Внизу, у озера, из бригадного визитатора высаживается эскадрон конных пращников. У Месропа — я имею в виду председателя Тихого Трибунала — зачесался нос. Анри, ты же помнишь: он подсадил барону «сударика-комарика»… Я говорил Кликуше, что справлюсь один, а он уперся, и ни в какую: конница, мол, решает все! Сударыня цербер, там есть один корнет — очень привлекательный мальчик…
— Всего один корнет? — возмутилась Сестра-Могильщица.
— Простите, ради Вечного Странника! Разумеется, не один. Среди пращников имеются бравые офицеры в достаточном количестве… Пойдемте, Анри, я хочу видеть нашего барона.
Опередив вигиллу, Наама подхватила боевого мага под руку, словно не она минуту назад стеной преграждала ему путь, и увлекла в глубь кадавральни. Торс Кольрауна, впопыхах поднятого с постели, лоснился от пота; раздувая ноздри, красавица-некромантка вдыхала запах идущего рядом мужчины, напоминая волчицу. Неторопливо идя позади, вигилла искренне сочувствовала атлету с его привычкой беречь каждую крупицу телесной мощи… Потом она вспомнила сплетни о любовных извращениях боевого мага — ночь бесед о пустяках, а под утро собеседнице в память подсаживается целый выводок ложных амуралий — и заодно посочувствовала Сестре-Могильщице. Хотя, при ее квалификации… гиблое это дело: дурить голову Номочке…
От озера доносились звуки трубы, ржание коней и неясные команды.
У веранды знакомого домика барон — невыспавшийся, с синяками под глазами — препирался с председателем Тихого Трибунала. Месроп выглядел не лучше: толстяк страдал одышкой, пыхтел во время разговора, но темперамент его по-прежнему был на высоте.
— Конни, хватит врать! Говорю тебе: ты наверняка дернул себя за мочку левого уха!
— Ничего я не дергал!
— А я говорю, дергал!
— Слушай, Кликуша! Я пока еще в трезвом уме и здравой памяти! И помню, за что себя дергаю и когда!
— А почему у меня зачесался нос?!
— Откуда я знаю? К выпивке, наверное!
— Перед рассветом? Конни, мы же условились: если беда, ты дергаешь ухо, у меня чешется нос, я поднимаю эскадрон и спешу на выручку…
Молоденький корнет мялся поодаль, стараясь не попадаться барону на глаза.
Вокруг спорщиков в траве, окружавшей веранду, ползали на карачках гроссмейстер Эфраим и профос Тэрц. Бок о бок с Эфраимом трудился лобастый пес Марии Форзац: са-пэй вынюхивал пропажу. Колченогий пульпидор из-за лубка не мог принять участие в ползании и очень страдал, поминутно интересуясь:
— Ну как? Нашли?!
Гросс отрицательно мотал головой, и поиски продолжались.
— Что ищем? — деловито спросил Просперо Кольраун.
— Медальон! Мой медальон!
Рене Кугут безошибочно угадал в боевом маге человека, на чьи вопросы стоит отвечать. Он вздохнул, украдкой вытер предательскую слезинку и поправился:
— Наш медальон. Он исчез…
Наконец гроссмейстер прекратил рыться в траве, махнул профосу — мол, заканчивай! — и уселся прямо на землю, скрестив ноги. Собака улеглась возле некроманта, проявляя удивительную приязнь к чужому человеку. Лю даже лизнул руку старца темно-фиолетовым языком и зажмурился, когда гросс погладил его по спине.
— Ваше чернокнижие! — позвала Анри. — Я так понимаю, при родах вы находились в вашем достойном отце?
Вигилле не хотелось думать, как посторонние воспримут ее слова.
Кивнув, гросс продолжил гладить собаку.
— Ага, значит, вы — в отце, я — в матушке сударя Кольрауна… Просперо, не обращайте внимания, это строго между нами!.. Сударь Тэрц — в советнике Беркадоре, барон — в своем благородном предке, Рене — в герцоге, мистрис Форзац — в Хендрике Землич…
Широко разведя руками, Анри подвела итог:
— Ваше чернокнижие, а кто же тогда был в вас? Я имею в виду, в юном Эфраиме? Неужели никто?
Гроссмейстер медленно опустил взгляд и уставился на собаку, словно впервые обнаружил ее рядом с собой.
— Овал Небес! — прошептал Эфраим Клофелинг, глава Совета Высших некромантов Чуриха. — А я всю жизнь теряюсь в догадках: почему я внезапно избрал некромантуру…
Пес зевнул и задремал, опустив голову на колено старцу.
SPATIUM XXIII. «СЕРАЯ» АРИЯ ГЕРЦОГА ГУБЕРТА из ТРАГЕДИИ «ЗАРЯ» ТОМАСА БИННОРИ, БАРДА — ИЗГНАННИКА
EPILOGUS
— Ваш лошак, сударыня, сегодня ночью опять приставал к моей кобыле! С гнусными, замечу, домогательствами. Мне жаловался конюх той клиентеллы, где мы останавливались.
— Скажите вашей кобыле, сударь, что она засиделась в девах. Мой Гиббус, конечно, мелок в сравнении с этой вороной дылдой, но жених хоть куда! Завидный жених, с хорошей родословной…