— О да! — Горькая усмешка походила на кривой порез от ножа. — Сперва мои доблестные гвардейцы решили, что я попросту сбежал, прихватив Омфалос. В общем, правильно решили. Засада на Чуме — она была на меня, а не на квесторов. Но когда гвардейцы увидели, как я удираю от рыцарей Утренней Зари, ведя их прямиком в ловушку, — уверен, они преисполнились восхищения! Еще бы! По их мнению, я действовал как само воплощение Зла: подло, коварно, вероломно, нарушая правила и презирая запреты… Обманул всех дважды: бежал с крепундией, вынудив соратников снарядить погоню. А потом, открыто переодевшись в цвета Тьмы, выехал навстречу квесторам, спровоцировал светлых на нападение вне территории Майората и заманил в засаду, предназначенную для меня! Гениально подлый план Черного Аспида! Уверен: дурачье мной гордилось…
Тон Рене неприятно резанул слух барона. Раньше Конрад не замечал за пульпидором высокомерного презрения.
— А на самом деле?
— Я уже говорил вам. Она умирает, я хочу спасти ее! Овал Небес, когда же вы наконец поверите в мою искренность…
— Я верю вам, верю! — торопливо перебил Кугута барон, чувствуя, что сентиментальный Черный Аспид сейчас впадет в истерику. Видимо, служение Тьме даром не проходит. — И готов помочь. Я только одного не понимаю: зачем вы ввязались в эти игры? Молодой человек из приличной семьи, образованный колдун, опытный пульпидор… Свет-Тьма, Добро-Зло, квесты — по большому счету, просто ребячество. Забавы великовозрастных недорослей, простите за прямоту. Вы умны и деловиты, могли бы…
— Умен? Деловит? Колдун из приличной семьи?! — Рене уже кричал, яростно брызжа слюной, и обер-квизитор отодвинулся подальше. — Посмотрите на меня, ваша светлость! Я горбатый урод! Тот квестор, которого я лечил, если не ошибаюсь, графского рода. Их командор — ваш родственник, да? — дворянин. А как насчет белого квестора-некроманта, магистра и полного мага?! Он мой ровесник! И вы еще спрашиваете…
Барон прикусил язык. Глупо получилось. Завел разговор, не подумав, — только чтоб заговорить пульпидору зубы, отвлечь от скользкой темы… Забыл, твоя светлость, кто из вас двоих — специалист по заговариванию зубов?
— …Орден Зари — единственный орден, где для рыцарского статуса не требуется дворянства! И я стал рыцарем! Черным Аспидом! Воплощением темной стороны равновесия! Я достиг всего, чего может достичь человек моего происхождения и положения. Дворяне и маги, рыцари Вечерней Зари, служили мне, выполняли мои приказы…
Голос Рене набрал силу, стал глубже, в нем пробились властные нотки. Горбун больше не кричал, он говорил, вещал: уверенно и величественно. Комната наполнялась мрачной силой, как флакон аптекаря — ядом; пламя свечи в испуге съежилось перед Тьмой, вознесшей голову. Казалось, еще немного — и тонкие стены пристанища не выдержат, развалятся карточным домиком под напором изнутри.
— О, это сладкое бремя власти! бремя славы! бремя Темного Владыки!..
Внезапно пульпидор умолк и сник, будто снизошедшая на него Тьма покинула своего избранника. На груди Рене, ясно виден в растегнутом вороте рубахи, шел черно-белыми пятнами медальон. Омфалос напоминал волдырь, налитый изнутри гноем.
— Моим кумиром с детства был Губерт Внезапный, — чуть слышно проговорил горбун. — Я всегда хотел хоть капельку походить на герцога. Красота, сила, титул, слава… Что ж, я приблизился к идеалу настолько, насколько возможно: рыцарь Ордена Зари, победитель Белого Голубя, Черный Аспид… Надо подняться на вершину, чтобы оттуда увидеть: все зря. Муравей перед драконом — вот кто я по сравнению с ним. Горбатый колдунишка-простолюдин, возомнивший о себе невесть что… А она по-прежнему умирает: день за днем, год за годом. Орден, Завет, идеалы… Плевать! Я хочу спасти ее. Это все, чего я хочу.
— Вы хотели передать крепундию в Надзор Семерых. Верно?
Кугут угрюмо кивнул.
— Пожалуй, я в силах вам помочь. Я знаком с Гувалъдом Мотлохом, верховным архивариусом Надзора Семерых. По возвращении в столицу я мог бы…
— Вы не шутите?!!
— Нет. Не скажу, что мы с верховным архивариусом — близкие друзья… Но я попытаюсь свести вас. Если, конечно, капитул Надзора не будет против. И не надо меня благодарить! — Конрад жестом остановил Рене, багрового и задыхающегося от возбуждения. — Я еще ничего для вас не сделал. Обождите результатов.
— Возьмите ее.
Рене произнес это так, словно расставался с возлюбленной.
— Хотя бы на ночь. У вас она будет в большей сохранности. И потом… Я не хочу сегодня видеть сны.
— Польщен вашим доверием, молодой человек, — барон не удержался, позволив себе чуть больше язвительности, чем следовало бы. — Но я бы посоветовал вам просто снять медальон и положить рядом, на табурет.
— Возьмите, прошу вас!
«В конце концов, не такой уж кошмар мне снился, — вздохнул фон Шмуц. — Разве что в конце. С определенной точки зрения, это даже интересно…»
Увы, аргументы не отличались убедительностью.
— Хорошо, я возьму. Утром верну.
— Храни вас Ползучая Благодать!
— Вам вредно нервничать, молодой человек. Ложитесь лучше спать. У всех нас выдался тяжелый день. Хвала Вечному Страннику, он закончился, и не так плохо, как мог бы. Доброй ночи.
Забрав свечу, барон оставил Черного Аспида наедине со здоровым сном.
SPATIUM XX. ТАЙНА, УПАВШАЯ С БАЛКОНА, или ВОСПОМИНАНИЯ ЭФРАИМА КЛОФЕЛИНГА
Когда-то давным-давно Эфраиму Клофелингу исполнилось тринадцать лет.
Сейчас в это трудно поверить. Но лопоухий, нескладный, тощий, несмотря на все усилия мамы, бабушки и доброй поварихи Тильды, подросток, любимый сын духовника Бруно, тоже не дал бы веры россказням о дряхлом гроссмейстере-некроманте. Фантазии языкатых врунов-трубадуров — вот как иногда выглядит жизнь человеческая, если смотреть не снаружи, а изнутри, как узник из темницы или птенец из яйца. Между двумя ипостасями — застенчивым юнцом и общительным старцем — раскинулась пропасть; но именно в тринадцатый день рождения возникла первая трещина, первый разлом грядущей бездны.
Впрочем, изредка, глядя из окна на озеро Титикурамба и видя за озером зловещие башни Чуриха, Эфраим мечтал, как однажды, могучий и победоносный, во всеоружии магии, он завоюет гнездо ужасных некротов и превратит его в истинную колыбель Высокой Науки, творящей чудеса во имя жизни на земле.
У судьбы есть чувство юмора.
Сбегая по лестнице Цитадели, прыгая через ступеньку и еле удерживаясь от страстного желания съехать вниз по перилам, — что, конечно, недостойно взрослого человека! — Эфраим размышлял о тайне. О тайне сокровенной, ответственной и, вне сомнений, исключительной. Пожалуй, у каждого в столь важном возрасте есть тайна. Он догадывался об этом, но ни капельки не огорчался. Далеко не каждый владеет секретами сильных мира сего, совсем не каждого приветствует милостивым подзатыльником его высочество пятый герцог д'Эстремьер, — и уж точно не каждому ласково улыбается Хендрик Високосный, чей взлет родил сплетен больше, нежели подвиги Нихона Седовласца.
Тайна пряталась за частоколом сплетен, лукаво подмигивая глупцам в щель.
Кроме тайны, Эфраима очень заботили капризы Янци, внучки поварихи Тильды. Доведись ему сравнивать владение тайной с Янциной симпатией, выбирая, и будущий гроссмейстер затруднился бы отдать предпочтение чему-то одному. Поведать тайну поварихиной дочке означало снискать расположение пышечки-душечки, как звал девицу папа Бруно, посмеиваясь над увлечением сына. Папа знал толк в пышечках; знание прелестного предмета в семье Клофелингов было наследственным, как духовиденье. В тринадцать лет такой куш, как Янця, выглядит очень заманчиво. Но ублажить предмет воздыханий можно и более простым способом — например, подарив цепочку с золотым хомолюпусом. А тайна, раскрытая единожды, мигом теряет ценность, как скромная девица — невинность.
Сын Бруно был рассудителен не по годам.
Увлечен размышлениями и разогнавшись сверх меры, он налетел в дверях, ведущих во двор замка, на расфуфыренного, будто павлин, коротышку — этот дворянин вчера прискакал на рассвете по личному приглашению герцога. Несмотря на малый рост, гость крепко стоял на ногах. Юному волшебнику показалось, что он врезался в стену крепости. Вдобавок Эфраим разбил нижнюю губу о твердый, глянцево блестящий лоб гостя. Губа напухла, грозя в скором времени стать поджаристой оладьей.
— Извините, сударь, — с трудом выговорил Эфраим.
— Извините, ваша светлость, — строго поправил коротышка, но на самом дне его льдистых, блекло-голубых глазок пряталась незлая усмешка.
— Извините, ваша светлость, — послушно согласился Эфраим.
Он вспомнил имя и титул дворянина: папа говорил с Карлом Беркадором, советником его высочества, о приезде Огюста, барона фон Шмуца, человека сурового, с принципами, но верного и щепетильного. Еще папа говорил, что для герцога очень правильно заручиться содействием барона в нынешнем щекотливом деле. Про само дело Эфраим ничего не узнал, потому что был изгнан из отцовских покоев. Тоже мне, заговорщики! Нас хоть огнем пытай, хоть допросными чарами, мы никому ни слова, ни словечка…
— Скажи женщинам, пусть намажут тебе губу конопляным маслом, — добавил барон, человек суровый и с принципами, прежде чем уступить дорогу.
Кивнув и сразу забыв о женщинах с их маслом, Эфраим стрелой вылетел во двор.
Солнце, ласковое солнце начала осени, набирало в пригоршню золотой воды и брызгало на замок. Солнце по-матерински любило Орден Зари, лаская его средоточие всеми доступными способами. Казалось, еще немного, и замок прогнет спинку, замурлыкав, словно котенок. Цитадель не была крепостью в прямом смысле этого слова: вряд ли бы здесь удалось выдержать правильную осаду или штурм. Губерт Внезапный приказал возвести подарок, игрушку, шкатулку, где можно с удовольствием проводить досуг в приятной компании или заниматься учеными изысканиями — но при этом внешний вид замка должен ясно говорить о рыцарстве, благородстве и возвышенных идеалах. Странные, расплывчатые указания приводили строителей в бешенство, но возражать или спорить с Внезапным никто не рискнул. Возвели, как велено, и получилось хорошо.
На взгляд Эфраима, куда лучше, чем скучная неприступность родового замка д'Эстремьеров.
Тринадцатилетний юбиляр завертел головой, осматриваясь. За его спиной, в дверях, вбитым в порог гвоздем торчал барон Огюст, как если бы забыл, куда собирался идти. Дальше, у колодца, увлеченно жестикулируя, герцог Губерт о чем-то беседовал с духовником Бруно и полной некрасивой дамой, одетой в наряд сивиллы, расшитый звездами и листьями лавра. Даму звали Эсфирь Кольраун, и была она чрезвычайно, до неприличия молода: чуть старше двадцати лет. Приехала дама в карете два дня назад. Это папа дал его высочеству совет — обратиться к хусской сивилле. Несмотря на молодость, сказал папа, Фира обладает исключительным талантом ясновиденья, и никто лучше ее не составит гороскоп на младенца. Кроме того, Фира умеет хранить секреты.
«В нашей ситуации…» — сказал папа, замолчал, протянул длинную руку, ухватился за оттопыренное ухо сына и извлек наследника из-за шторы.
Так что, кроме имени, Эфраим ничего не узнал ни про сивиллу, ни про нашу ситуацию. Верней, это папа думал, что сын ничего не узнал. А у сына имелась тайна, и тайна много чего могла подсказать.
Не только молоденькие сивиллы умеют хранить секреты.
Мы тоже не пальцем деланы.
Никого из рыцарей Ордена во дворе не наблюдалось. Турнир, когда двуцветные бойцы спешили преломить копья во славу идеалов, и тем самым заложить очередной камень в невидимый фундамент мироздания, завершился в конце лета; следующий будет весной. Насчет рыцарей мнение Эфраима раздваивалось и колебалось, как человек, встретивший доппельгангера. Присутствуя при беседах магистра Хендрика с папой и его высочеством, он искренне полагал рыцарей нелепыми дурачками, неспособными оценить тонкость чародейной мысли, зато мастерами превращать любое открытие Высокой Науки в посмешище. Но во время турниров, когда всадники сшибались друг с другом, герольды выкрикивали имена победителей, славя поочередно Зарю Утреннюю или Вечернюю, а ряды бойцов в черно-белых плащах выкрикивали здравицы Хендрику Високосному и Губерту Внезапному, и эхо металось по двору замка, а грудастая Янця с восторгом и обожанием глядела на стройных героев, часто-часто моргая пушистыми ресницами…
В такие минуты убеждения подвергались серьезному пересмотру.
Сняв берет и почесав затылок — дурная привычка, от которой мама тщетно пыталась избавить любимца, — Эфраим решил подойти к колодцу, испытав утреннее настроение отца: прогонит или нет? Но судьба распорядилась иначе. Тупой удар тела о булыжник, которым был вымошен двор, получился тихим и совсем нестрашным. Секунду будущий гроссмейстер тупо глядел на изломанное, содрогающееся тело магистра Хендрика; потом он сделал шаг назад, будто собирался еще раз столкнуться в дверях с бароном фон Шмуцем, разбив губу, затем взбежать задом наперед обратно по лестнице в спальню — и время пойдет наоборот, все вернется, и можно будет исправить, предупредить, помочь…
Нет.
Тайна умирала на булыжнике, рухнув с балкона.
— Лекаря! Скорее!
— Магистр!.. с балкона…
И дрожал в золотом воздухе осени вопль Губерта Внезапного:
— Бруно! Спаси ее, Бруно! Умоляю…
Маг-духовник уже бежал от колодца к разбившемуся магистру. Никогда Эфраим не видел отца таким сосредоточенным и никогда больше не увидит.
CAPUT XXI
«Ты скажи, чародей: что ж так много людей, что ж так мало хороших идей?..»Мир рассекали прямые линии, деля все вокруг, до горизонта, на черно-белые квадраты. По квадратам, как сомнамбулы, медленно двигались фигуры двух вызывающих зубную боль цветов; некоторые из них казались барону смутно знакомыми. Огромную игральную доску вздыбили холмы и перелески, дома и замковые башни; вдалеке блестела смоляная гладь озера.
Приют умалишенных героев размером с целый мир. Конрад раздвоился: он одновременно находился на доске, охраняя Черного Короля, — и наблюдал за происходящим со стороны. К Королю приближались две белые фигуры: Рыцарь и Зверь. Их сияние ослепляло.
— Сударь, вам вредно так сильно сиять. Выгорите дотла и лишитесь сил, — вежливо обратился барон к Белому Рыцарю.
Рыцарь не ответил; лишь мотнул головой, громко скрипя заржавевшими латами.
— Вам не место здесь, сударь, — барон не оставлял попыток увещевания. — Нам всем здесь не место. Предлагаю разойтись по-хорошему…
Рыцарь потащил из ножен длинный меч. Он тащил и тащил, а меч не кончался и не кончался, вытянувшись, наверное, на целую лигу. Вместе с мечом вытягивалась и истончалась рука Рыцаря: того и гляди, превратится в паутинку и оборвется.
Сбоку к Черному Королю крался Белый Зверь. Барон погрозил Зверю пальцем, намереваясь заступить дорогу, но тут из кустов выскочил Черный Донжон с полыхающей зубчатой верхушкой и, издав боевой клич, рухнул на Зверя.
— Дубина вислоухая! — орал Донжон, хлопая чугунными губами-ставнями на верхней бойнице; он подмял Зверя под себя и теперь скручивал ему лапы. — Придушу ду…
— …рищу! — на этом выкрике Конрад проснулся.
За стеной кипела яростная возня, слышалось рычание и сдавленные ругательства. Ржавыми латами из сна громко заскрипела дверь. «Непорядок: в домике Германа петли смазали, а тут забыли», — отметил барон, вскакивая с ложа и доставая из-под подушки кинжал. Вчерашняя ночь повторялась. Сейчас в комнату войдет Икер Тирулега с пойманным снуллем, Конрад, не разобравшись, загонит старика на потолок…
Вместо Тирулеги в дверях безмолвным призраком возник Белый Рыцарь. Упав из окна, свет луны облил фигуру гостя расплавленным воском, серебром блеснул на лезвии кривого ножа, коснулся лица…
— Что ты здесь делаешь, Герман? Ты болен. Немедленно возвращайся в постель!
— Омфалос!
— Что вы себе позволяете, молодой человек?! Хотите, чтобы гроссмейстер Клофелинг из вас дрейгура сделал? А ну, быстро…
